Что такая характерная черта Фрейда, которую интуитивно выбрала его дочь, является не только поразительной, но также основополагающей, видно по той легкости, с которой можно развивать эту тему, а также по многим другим характерным чертам Фрейда, которые она освещает. Начнем с того, что она проявлялась в самой его манере вести себя. Фрейд обладал спокойными манерами и истинным достоинством, в которых не было ничего отдаленно похожего на какую-либо позу, жеманство или претенциозность. Он испытывал заметное отвращение к театральным позам, к чему-либо, пахнущему обманом, лицемерием или сложной интригой. Эпитеты «тщеславный» и «напыщенный», которые я встречал в книгах, описывающих его личность, являются просто неудачным изобретением. В его высказываниях, правдивых и уместных, не было пустых слов и многоречивости. Его едва ли можно назвать утонченным, он также не особенно ценил тактичность, за исключением тех случаев, когда возникала необходимость щадить чувства других людей. Меня не удивляло, что незнакомый с ним человек мог временами находить его манеры даже несколько грубыми. Несмотря на это, Фрейд редко отказывал кому-либо, кто желал видеть его, даже если мотивом посетителя являлось праздное любопытство.
Со своими близкими Фрейд, естественно, расслаблялся и вел себя очень свободно. Он не был по-настоящему остроумным человеком, но обладал острым чутьем на забавные аспекты жизни, и его комментарии на любые сообщения очень часто принимали форму некой забавной мудрой поговорки, пословицы или чаще всего еврейского анекдота. Но всегда чувствовалось, что такое отношение находится под его контролем. Любезность и доступность Фрейд проявлял, когда считал это необходимым. Однако за всем этим ощущалась невидимая черта, которую было неуместно переступать, и никто никогда этого не делал.
Здесь мы коснулись спорного момента. Фрейд всегда упорно настаивал на том, что только он один имеет право решать, сколь многое в своей личности он откроет другим и сколь многое оставит сокрытым; в целом это вполне понятная позиция. Но в его поведении наблюдались такие черты, которые, как мне кажется, простирались еще далее и для которых вполне оправданно можно было бы вместо слова «личный» поставить слово «секретный». Ибо они проявлялись и тогда, когда не было каких-либо видимых причин для уединения или сокрытия; но и тогда их сила была поистине удивительна. В целом Фрейд не был замкнутым человеком, он очень свободно говорил на любые темы и никогда не скрывал своего мнения. Но ему тем или иным образом удавалось создать впечатление, что допустимой темой для разговора является лишь то, о чем он сам удостаивал сказать относительно своей личности, и что он возмутится по поводу любого интимного вопроса. Он никогда не рассказывал своим детям о своей юности и ранних годах жизни; большую часть сведений об этом времени они почерпнули из этой книги. Эта тема, хотя она и не была специально запрещена, по всей видимости, являлась табу, и его дети никогда ее не поднимали. В середине своей жизни Фрейд всегда сообщал нам, над чем он работает в данное время, но в последние двадцать лет он стал держать многое в секрете даже от своих близких; он говорил лишь, что они все узнают в должное время. Самое главное, как мы уже ранее отмечали, существовал поразительный контраст между той правдивой картиной его внутренней жизни, которую он открыл миру, особенно в анализе своих сновидений, и полнейшим умалчиванием своей интимной жизни. Здесь, несомненно, сосредоточилось то, что было для него свято, а мы уже говорили о тех чрезвычайных мерах предосторожности, предпринимаемых им для сокрытия самых невинных и мгновенных любовных эмоций юности.
С другой стороны, как ни странно, но Фрейд не являлся человеком, который умеет хранить секреты других людей. Он действительно имел репутацию явно нескромного человека. Несколько раз он рассказывал мне такие подробности о личной жизни своих коллег, которые ему не следовало бы раскрывать. В то время я оправдывал такие его поступки тем, что, возможно, ему трудно носить в себе тяжелую информацию подобного рода и что он с облегчением освобождается от нее перед иностранцем, на чье благоразумие он мог, довольно справедливо, рассчитывать. Возможно, такое мое предположение было не так далеко от истины. Вполне может быть, что сохранение своих собственных секретов также сопровождалось определенным напряжением, которое он снимал таким косвенным образом.
Когда Джеймс Стрейчи поехал на обучение к Фрейду, я написал ему рекомендательное письмо, в котором, однако, содержались некоторые нелицеприятные моменты, которые я знал о Стрейчи в то время. В один из первых сеансов Фрейд вышел в соседнюю комнату, принес письмо и громко прочел его Стрейчи. В другом случае я послал Фрейду некоторую личную информацию, которую, как я думал, ему следует знать о моем пациенте, которого он в то время лечил, — это касалось тайного употребления морфия — и написал ему, что пациент не должен узнать о моем сообщении. Фрейд в ответ уверил меня, что сохранит эти сведения в тайне, но вскоре после этого я получил от пациента яростное письмо, осуждающее мое поведение.
Предпочтение Фрейдом простоты перед сложностью было тесно связано с двумя другими чертами его личности: его нелюбовью к формальностям и его нетерпимостью к ограничению. Фрейд воспитывался в очень бедной среде, где возможность приобретения соответствующего социального обучения и опыта была ограничена. В ранних письмах будущей жене он несколько раз сознавался в чувстве неполноценности по поводу того, что не приобрел должных манер поведения в обществе и не обучен искусству галантности. Однако в более зрелые годы он явно, преодолел эти затруднения, и, хотя его вряд ли можно назвать светским человеком, он был способен на самые изысканные поступки, например, сделать кому-либо подарок из своей драгоценной коллекции с неподдельным изяществом, и его манеры при этом были безукоризненными[153].
Фрейд проявлял большое нетерпение ко всяким сложным гарантиям, особенно юридическим, в которые люди часто облекают свои отношения. Если они доверяют друг другу, такие гарантии являются излишними; если же нет — никакие гарантии не предотвратят затруднений. Он был по-настоящему шокирован, когда услышал, что в американских психоаналитических обществах существует обычай нанимать адвокатов, чтобы сформулировать правила, регулирующие отношения между их членами. Такое положение являлось настолько фундаментальным, что оно порождало довольно трудные проблемы, когда возникали более сложные административные вопросы. Фрейд не видел особых причин для установления правил в обществе, хотя мы заставили его примириться с коротким списком статутов для Международного психоаналитического объединения. Временами случалось, что он предлагал ту или иную акцию, которая — как будет показано — шла вразрез с частным правилом или статутом. «Тогда давайте изменим его; вы легко сможете восстановить его снова, если захотите». Он часто предпочитал рубить гордиев узел, нежели развязывать его.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
