Животным и бездушным сексом.
«Подстилка босса…»
Хотя в повседневной жизни никто из пиратов и не мог осмелиться сказать мне это в лицо, все же это прозвище засело в моей памяти и не покидало меня ни на минуту. Сначала я чувствовала себя униженно, раздавленно, грязно — теперь же я не чувствовала ничего. Больше я не пыталась оправдать ни себя, ни Вааса — я действительно стала для него всего лишь подстилкой, с этим было бессмысленно спорить.
Теперь, когда связь с прошлым была окончательно разорвана, мои друзья убиты, а татау воина ракъят сведено, я больше не представляла никакого интереса для Монтенегро. Наше совместное существование и деление постели не было ничем иным, как привычкой, привязанностью, пускай и остывшей. И как бы больно мне ни было это признать, но я знала: у Вааса были десятки таких же, как я.
«— Ты — это я. А я — это ты…»
Все изменилось. Больше я не была им, а он не был мной. Больше не было «нас». Он превратил меня в одну из тысячи своих верных псов, и лишь моментами я до сих пор осмеливалась демонстрировать ему клыки и протестующий лай.
Я привыкла.
Привыкла к тому, что Ваас нередко напивался или закидывался какой-нибудь дурью. Привыкла к животному страху, который испытывала каждый такой раз, когда видела его черные, заполнившие всю радужку зрачки и безумную улыбку. Привыкла, что он возращался в свою комнату только под утро. Привыкла чувствовать, как он заваливался на кровать, иногда закидывая руку на мою талию и сразу же засыпая, и от него снова несло виски и дешевыми женскими духами. Оставалось надеятся, что с местными шлюхами Ваас хотя бы использует защиту, дабы не подхватить от них никакой херни…
Блять…
Сколько раз в разгар очередного скандала я в истерике кричала Ваасу, чтобы он остановился. Чтобы он не смел меня трогать, чтобы не смел больше прикасаться ко мне. Я кричала о том, что меня нельзя унижать, мне нельзя причинять боль. И каждый гребаный раз в ответ на это я получала лишь равнодушную усмешку и ироничный вопрос:
— И что же тогда можно с тобой делать, принцесса?
— Меня можно любить, ублюдок ты больной! — в один день все же ответила я, скрипя зубами и с ненавистью смотря на мужчину напротив. — Я достойна любви! Достойна, ты меня слышишь?! Я прошу тебя, прекрати это все! Ты мучаешь нас обоих! Отпусти меня! Отпусти и позволь жить нормальной жизнью, Ваас!
— Забудь, Mary, — процедил пират, прижав мои запястья к стене, и вдруг плотоядно усмехнулся. — «Ни себе, ни людям», а? Так ведь говорится, amiga? Можешь считать меня последним уебком, моральным уродом и прочим куском дерьма, но я не собираюсь остаток жизни провести посреди этого говна и скучать по своей принцессе, которая будет жить долго и счастливо на гребаном материке… Что такое, Mary? Mary, что не так? — наигранно обеспокоенно спросил Ваас при виде моих слез, склоняясь к моему лицу. — Почему ты не улыбаешься мне, как прежде? Почему больше не смеешься? Больше не смешно? Я тебя не радую? Разве ты не хотела этой чертовой любви? Разве не хотела провести со мной остаток жизни и сдохнуть в один день, как во всех этих ебучих мелодрамах, а?
— Скажи… — в отчаянье попросила я, поднимая глаза на пирата. — В чем я виновата? В чем я виновата, что за всю жизнь так и не получила любви от своей семьи? Все бы сложилось совсем иначе… ПОЧЕМУ, ВААС?! Почему они так обошлись со мной?! А ты? — сорвалось с моих губ. — В чем ты был виноват? И почему поступаешь со мной точно так же…
— Тс-с-с… Всей окей. Не плачь. Все окей…
Ваас отпустил мои запястья, проводя тыльной стороной ладони по моей мокрой щеке. За дрожащие плечи главарь пиратов притянул меня к себе — я обмякла в его сильных руках, жадно вдыхая запах этого чертового одеколона…
Да, я привыкла — мне уже давно не было больно.
И нет, это…
Вовсе не было самовнушением.
***
— Не подходи ко мне… — с угрозой в голосе предупредила я, пытаясь не выдать жуткого волнения.
Монтенегро преспокойно проигнорировал мой пыл и, словно издеваясь и наслаждаясь моим страхом, молча сделал несколько неспешных шагов мне навстречу, и я по инерции отступила в сторону. Не сводя с меня хищного взгляда, полного опасности, азарта и угрозы, Ваас припер меня к холодной кафельной плитке, застывая напротив — придерживая обернутое вокруг тела полотенце, я пыталась совладать с бешено стучащим сердцем и сбившимся дыханием, которое с потрохами выдавали мои подрагивающие плечи.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Ваас снова был под чем-то: об этом говорили его черные, бездонные зрачки, заполнившие всю радужку, и нездоровая ухмылка. А его гребаное настроение менялось с бешеной скоростью. Еще минуту назад главарь пиратов был готов прикончить меня одним нерасчитанным ударом в солнечное сплетение, но каким-то чудом сумел сдержаться, дав мне возможность отойти от него подальше, а теперь с улыбкой невозмутимо разглядывал черты моего напуганного лица. Путь из его душевой все еще оставался не достижимым для меня, и Ваас прекрасно об этом знал — пирату нравилось наблюдать за тем, как я всеми силами пыталась не выдать своего страха, он питался им и откровенно пожирал меня глазами…
Нет, в очередной раз оставлять на мне синяки, чтобы отыграться за все, что уже успело выбесить его за этот день, было бы слишком скучно. Эта идея уже не привлекала мужчину, не приносила таких желанных эмоций, которые он так жаждал получить под гребаной дурью.
Нет, теперь Ваасу было нужно совсем другое…
— Боишься меня, Mary? — оперевшись одной рукой о стену, спросил главарь пиратов.
Он прекрасно знал ответ на этот вопрос, а потому с его губ так и не исчезла эта легкая, но не менее маниакальная ухмылка.
— Нет, — все, что я сумела из себя выдавить, не отводя сурового взгляда от лица Монтенегро.
Вот только ком, вставший в моем горле, заставил меня нервно сглотнуть, что не укрылось от внимания пирата.
— Mary, Mary, Mary… — разочарованно произнес Ваас, качнув головой. — Ты же знаешь… Я НЕНАВИЖУ, КОГДА МЕНЯ ПРИНИМАЮТ ЗА ИДИОТА! — рявкнул пират, и его рука мертвой хваткой вцепилась в мое предплечье.
— НЕ ТРОГАЙ! ОТОЙДИ ОТ МЕНЯ! — в панике закричала я, когда мужчина грубо развернул меня к себе спиной, вновь прижимая к стене.
Когда его горячий торс коснулся моей спины, я принялась судорожно вырываться из его лап, выкрикивая ругательства одно за другим, пока мужчина с раздраженным рыком не вцепился в мои волосы, намотав их на свой кулак и резко натягивая на себя, чем вызвал мое сдавленное шипение и протестующий удар кулаком по стене.
— Нехорошо ты стала вести себя, принцесса… Что скажешь, а? — озлобленно процедил пират мне на ухо, но с его губ так и не сошла эта безумная улыбка. — Сначала пыталась выйти за пределы моего лагеря, куда я тебе, сука, ясным языком сказал не лезть блять. Теперь виляешь своей аппетитной задницей перед моими людьми… Что, соскучилась по члену, mi querida? А? Разве я так давно тебя трахал, чтобы ты вела себя, как последняя блядь? И что же прикажешь папочке с тобой делать, м?
Уже в следующий миг я почувствовала его грубые пальцы, приподнимающие край полотенца и касающиеся моей ягодицы — меня прошибло, словно током. До этого мне приходилось многое сносить от Монтенегро, однако до сексуального насилия надо мной он никогда не опускался. Ваас никогда не брал меня без моей воли: каждый такой гребаный раз ему каким-то чудом удавалось раскрепощать меня, заставлять саму желать его и не противиться…
Но только не в тот день: обдолбанный главарь пиратов не только не возбуждал меня, но и отталкивал, и причиной тому был вполне себе обоснованный животный страх и отвращение. А еще тяжелые воспоминания — воспоминания о чертовом ублюдке Оливере, и о том, как эти грубые мужские руки по-хозяйски бродили по моему телу, в то время как сама я в истерике молила его остановиться, будучи так же прижата к стене. И самым убийственным для меня было то, что затуманенный взгляд Вааса в тот момент ничуть не отличался от взгляда этого конченого урода…
— Прошу, не надо! Ваас, не делай этого, я прошу тебя! ТВОЮ МАТЬ, Я НИ В ЧЕМ НЕ ВИНОВАТА!
