— Это — барсим. Вроде зимнего клевера. Для скота.
— Наверное, они веками выращивают одно и то же?
— Ничего подобного. Не меняются только методы.
Официант принёс кофе, и они уговорили старика посидеть с ними. Он сел на краешек стула, выпрямив спину, сложив руки на набалдашнике трости. То и дело он наклонял голову — отвечал на приветствия кого-нибудь из членов своей группы, проходивших мимо. Когда они садились за столик, Джейн улыбнулась профессору.
— Как вы думаете, это своенравие — считать, что феллахи не менее интересны, чем храмы?
Профессор замешкался с ответом, как это порой бывало ему свойственно, будто сначала составлял в уме английскую фразу, потом заговорил. В глазах его зажёгся огонёк.
— Мадам, я подозреваю, что вы знаете — женщины более всего привлекательны, когда своенравны. — Увядшая кожа у его глаз собралась тонкими морщинками. — Так что, пожалуй, я не стану говорить, что это не своенравие. — Он бросил взгляд в сторону берега. — Мы обычно тратили всё наше время, раскапывая прошлое. — Он снова посмотрел на Джейн и Дэна и улыбнулся. — А нас всюду окружало живое прошлое. Сейчас ситуация меняется. Наши коллеги-антропологи делают всё новые и новые открытия.
И он принялся рассказывать им о феллахах, а они слегка подыгрывали ему, не признаваясь, что какие-то вещи им известны из купленной Джейн брошюрки. «Феллах» происходит от слова «фаллаха» — возделывать землю. Существуют деревни и коптские, и мусульманские, чаще всего — но вовсе не всегда — раздельные. Проклятием истории феллахов было отсутствие сельских земельных собственников: крестьян эксплуатировали живущие где-то далеко крупные землевладельцы, веками полагавшиеся на безжалостную касту надсмотрщиков. Но после того, как Насер начал земельные реформы, положение стало быстро меняться. Дэн и Джейн не должны быть введены в заблуждение видимым спокойствием, которое они могут здесь наблюдать: между кланами существует кровная месть, яростное соперничество, очень часто крадут скот. Оружие под запретом, но оно есть практически в каждом доме; женская честь — предмет яростных стычек. История Ромео и Джульетты на феллахский манер разыгрывается чуть ли не каждый день, сказал герр Кирнбергер.
Джейн спросила, сочувствуют ли феллахи социалистическим тенденциям в политике Египта. Старик покачал головой:
— Это вне пределов их понимания. Каир столь же далёк от них, как Лондон или Берлин. Они такие древние, они были свидетелями возникновения и ухода стольких, так сказать, сверхцивилизаций, со всеми свойственными им жестокостями, ложью, заманчивыми обетами. Всё, что остаётся феллахам, — это земля и река. Это всё, что их интересует. Социализм для них просто ещё одна разновидность чужой культуры. Может, хорошей, а может — плохой. Полковник Насер вернул им часть их земли. Это хорошо. Но ведь он построил Асуанскую плотину, что означает, что их поля больше не будут каждый год удобряться речным илом. Это очень плохо. Зачем им гидроэлектростанция? Они ждут: поживём — увидим. Да? И так — с начала и, думаю, до скончания времён. — Он снова устремил взгляд на берег. — Они меня восхищают. Несмотря на все их недостатки. Мужественные люди.
Под конец он назвал им два слова, без которых невозможно расшифровать характер феллахов. Одно — «кадим», что значит «древний», «получивший силу и власть из прошлого» и потому не имеющий возможности от неё отказаться. Это — их ключ жизни, пароль выживания. А другое слово — «кайф», оно означает состояние, когда человек сидит, размышляет и ничего не делает: существование как бы в ожидании поезда, который никогда не придёт. Он привёл именно этот образ.
Джейн сказала:
— Мне кажется, это очень печально.
Старик пожал плечами:
— Это — философия неизбежности. Она всегда печальна.
— Но вы её разделяете?
— Давайте скажем так: я слишком долго прожил в этой стране, чтобы её не понимать. — Он опустил глаза и слегка, чуть набок, по-птичьи, наклонил голову; руки его по-прежнему лежали на набалдашнике трости. — Это философия для старых людей. — Он с грустной иронией посмотрел ей в глаза. — А может быть, более всего — для старых египтологов?
Джейн возразила:
— Знаете, профессор, для фаталиста у вас слишком развито чувство юмора.
Это на некоторое время привело старого немца в замешательство. Он строго взглянул на Джейн, как бы поняв, что его поддразнивают, потом снова потупился, подыскивая слова:
— Юмору я учился у первоисточника, мадам. Много лет назад я совершил нечто такое, чего не мог совершить ни истинный немец, ни серьёзный молодой учёный. Влюбился в англичанку. Хуже того, я на ней женился. — Некоторое время он наслаждался их удивлением, их улыбками. — Она давно умерла — увы. Но в самые счастливые наши годы ей удалось убедить меня, что учёность и важный вид не всегда одно и то же. — И добавил более мягким тоном: — Приятно, когда тебе напоминают об этом уроке.
— Когда же она умерла?
— Много лет назад. Сразу после войны.
— Она была археологом?
— Нет, мадам. Врачом. Думается, она была чуть ли не первой женщиной-врачом в Каире.
Он назвал её девичью фамилию, но Джейн и Дэн никогда её не слышали; отец её тоже был врачом, главврачом каирской больницы во времена Протектората. Его имя всё ещё вспоминают в столице «с большим почтением», сказал старик, несмотря на англофобию египтян. У них с женой — двое сыновей. Один живёт в Восточной Германии, а младший — в Америке. Он тоже стал археологом, правда, он занимается индейцами майя. У сыновей есть дети, он богат внуками.
Вскоре старик ушёл, а они принялись размышлять о том, что он опустил в своём рассказе: о его теперешних политических взглядах, о том, как он пережил период нацизма. Чувствовалось, что он далеко отошёл от всего этого: за самоиронией, авторитетностью суждений, за его знаниями крылась успокоенность, неподвижность сродни спокойной неподвижности индийского мудреца… но невозможно было определить, причина этому — «кадим» или «кайф», долгая жизнь вдали от родной страны или болезнь сердца. Возможно, он живёт теперь в ожидании последнего удара, сознавая, что время дано ему взаймы.
С этого дня они часто с ним беседовали. Когда группы выходили на очередную экскурсию по историческим местам, Джейн и Дэн смертельно завидовали восточноевропейцам. Французы уже проявляли признаки нетерпения, когда их египетский чапероне перегибал палку, демонстрируя своё ораторское искусство, а Дэн и Джейн получили несомненное доказательство того, что они теряют, когда обе группы случайно оказались рядом во время десятиминутного перерыва перед храмом царицы Хатшепсут в Фивах. Герр профессор поманил их за собой в зал, где экспонировались королевские барки, чтобы показать Дэну некоторые детали с птицами на одной из картин, изображавших морское путешествие царицы Хатшепсут в Сомалиленд; тут он вкратце рассказал им о царице и её жизни. Стоит ли говорить о разнице между механически повторяемыми сведениями и живым знанием?
Назад, к автобусам, они шли с седобородым профессором, осторожно расспрашивая его об этой в общем-то лакейской — как им казалось — работе. Но он сразу же бросился защищать свою паству. Все члены группы — специалисты высокого класса, каждый в своей области, они оказывают Египту неоценимую помощь, ему повезло, что он с ними работает; кроме того, он получает новости с родины из первых рук и любит общаться с людьми, чьи интересы отличаются от его собственных. Во время таких экскурсий он всегда получает гораздо больше знаний, чем сам даёт. А разве оксфордские профессора не делают то же самое, не возят студентов в Грецию и Турцию? Джейн с Дэном согласились, что да, разумеется, возят; однако им никак не удавалось объяснить профессору, что — с их точки зрения — его работа совершенно другое дело, она гораздо демократичнее. Дэн отважился задать ещё один — косвенный — вопрос. Он спросил, существует ли марксистский подход к изучению Древнего Египта. Их спутник слегка наклонил голову.
— Несомненно. С этой точки зрения Египет — самая изученная из всех древних культур. Вместе с Грецией и Римом. — Ответ был вполне нейтральным; видимо, учёный догадывался, о чём Дэн думал на самом деле. Кирнбергер искоса взглянул на Дэна. — Вам известно, что означает «ка», мистер Мартин?
— Душа?
Старик поднял указательный палец:
— Не совсем. Этимологически оно означает то же, что греческое pneuma — дыхание. «Ка» — это очень личное. У каждого — своё собственное «ка». Иначе говоря, это как бы идеальное представление человека о своей собственной жизни. «Ка» может пережить смерть только вместе с телом этого человека. Потому-то древние так заботились о сохранении тел умерших. Легче всего понять это в сравнении с «ба». «Ба» не привязано к телу. Оно тоже индивидуально, но после смерти соединяется с «ху» — это божественный дух, да? — который не может принимать телесную форму. Это всё сложно. Но можно сказать, что «ка» и «ба» были способом смотреть на человека прежде всего как на отдельную особь… а потом — как на целое. — Он указал тростью в одну сторону и сказал: — Как смотрит художник. — Потом — в другую: — Как смотрит учёный. Как уникальный опыт. Как процесс. — Теперь он смотрел вперёд, туда, где их группы усаживались в автобусы; потом сказал, улыбнувшись Джейн и Дэну: — Что до меня, я не знаю, какой подход лучше. Я думаю, древние были мудрыми людьми. Они знали, что ни того ни другого в отдельности недостаточно. Вы понимаете?
