Что до меня, то я новых инструкций не получал. Поэтому мог лишь сказать, что перед моим отъездом не было даже намека на подобные планы и что штаб не загружали текущими делами и он работал в основном над будущей стратегией на Западном театре войны. Насколько фельдмаршалу было известно после его поездки в Берхтесгаден, к концу июня было признано, что у нас больше нет возможностей вести наступательную оборону. Вполне возможно, что Гитлер, в который раз, принял скоропалительное решение без какого бы то ни было предварительного анализа или другого рода подготовительной работы, проведенной штабом. Такое впечатление, что его приняли прошлой ночью. Мне не было нужды объяснять это. Стало ясно, что в «Вольфшанце» никто не готов попробовать остановить этот приказ, так что мне предстояло выяснить, каковы перспективы такого контрудара, можно ли с его помощью закрыть прорыв и за счет этого осуществить отвод войск более или менее организованно. Клюге заявил, что такой план действий настолько очевиден, что он, разумеется, его уже рассматривал. Но если, отдав такой приказ, Гитлер готов взять на себя ответственность за вывод значительной части бронетехники и артиллерии с другого фланга в районе Кана, находившегося под таким же сильным давлением противника, то это, конечно, меняет дело. Он опасался, что даже этих-то сил не хватит, но в любом случае – и в этом мы были полностью согласны – действовать надо очень быстро, чтобы у этой операции не была выбита почва из-под ног успешным развитием прорыва. Пока я находился в кабинете главнокомандующего, он уже начал делать первые телефонные звонки подчиненным ему штабам и просил дать более точную информацию, на основании которой можно готовить приказы.
Весь день я провел на линии фронта и вернулся в Ла-Рош-Гийон вечером, когда исходные приказы группе армий «Б» уже ушли. Люди, казалось, были в большей степени уверены в том, что контрнаступление пройдет успешно. Я не слышал ни серьезных возражений, ни сомнений.
На следующий день я опять поехал на фронт, и у меня была масса возможностей убедиться, что все задействованные штабы делали все, что было в их силах, чтобы обеспечить успех контрнаступления. Затем я побывал в Париже на переговорах Клюге с командующими флотом и авиацией с целью получить гарантии, что они направят все имеющиеся в их распоряжении силы для поддержки операции. Потом я посетил 3-й воздушный флот и военного губернатора Франции, а закончил день визитом к Роммелю в госпиталь под Парижем. 6 августа во второй половине дня Йодль отозвал меня из командировки. Контрнаступление, от которого так много ждали, началось утром 7 августа в районе Мортена.
Вернувшись в ставку, я обнаружил, что там уже известно о том, что после некоторого на первых порах успеха наступление было остановлено массированным ударом противника с воздуха. Только тогда я узнал, что вечером накануне наступления имели место серьезные разногласия между Гитлером и главнокомандующим на Западе по поводу назначения даты операции и что Клюге остался верен своей точке зрения и своему намерению.
Вот на этом фоне я и оказался 8 августа перед Гитлером в его бункере, чтобы в присутствии одного только Йодля представить ему мой доклад. Гитлер не проронил ни слова, когда я вошел, и точно так же ни слова, когда я рассказывал о неимоверных трудностях боев и передвижений войск в Нормандии, о подавляющем превосходстве противника и о всесторонних усилиях обеспечить успех контрнаступления. Он даже не прервал меня, когда, выполняя полученные мною особые инструкции – хотя и в несколько ином, чем он предполагал, ключе, – я кратко изложил все услышанное мною по поводу 20 июля. Я сказал, что многих старших офицеров возмутили речь рейхслейтера Лея и прозвучавшие в ней обвинения в том, что офицеры, особенно имевшие аристократическое происхождение, «коллективно виновны» в попытке покушения на его жизнь. В конце я отметил, что контрнаступление провалилось определенно не из-за отсутствия подготовки, что вызвало единственный комментарий Гитлера; с металлом в голосе он произнес: «Наступление провалилось, потому что фельдмаршал фон Клюге желал, чтобы оно провалилось». После этого меня отпустили. Йодль не сказал ничего, только записал в своем дневнике: «16.30. Доклад Варлимонта. Большое количество служебных командировок».
Только вернувшись, я узнал, что вечером 6 августа меня перехитрили и направили к Клюге другого представителя ставки в лице генерала Буле, начальника штаба сухопутных войск, прикомандированного к ОКВ, его работа не имела ничего общего с боевыми действиями. Перед ним поставили задачу настаивать даже в этот последний час на отсрочке наступления. Потом я слышал, что в полдень 7 августа, явно под впечатлением первого успеха, Гитлер отдал еще один приказ, в котором говорилось (ни много ни мало), что, когда мы дойдем до побережья в районе Авранша, это положит начало свертыванию с фланга боевых порядков противника в Нормандии!
Подобная задача была абсолютно невыполнимой, но Верховный главнокомандующий цеплялся за нее, отдавая множество бестолковых приказаний, которые следовали друг за другом с нараставшей скоростью, но события на фронте опережали их, потому что там все происходило еще быстрее. Конец такому методу командования наступил, когда 19 августа окружение нашей армии в Нормандии в Фалезском котле привело к еще одному катастрофическому поражению. Военный журнал штаба оперативного руководства, разумеется, фиксирует, что «добрая половина» окруженных частей вырвалась оттуда, и характеризует все это как «один из величайших военных подвигов этой кампании». Что не оправдывает действия Верховного командования. Твердо следуя невыполнимым планам, оно в который раз послало армию на смерть, не имея ясной стратегической цели, которая оправдывала бы такие жертвы. Незадолго до этого Гитлер принял еще два решения: с одной стороны – слишком поздно! – он дополнительно ввел в Нормандию шесть с половиной дивизий с берегов пролива, с другой – слишком рано! – приказал немедленно задействовать на западе четыре авиагруппы реактивных истребителей, которые постепенно начали поступать во все большем количестве. Люфтваффе хотело подождать еще неделю, когда их число утроится и их можно будет использовать для внезапной широкомасштабной операции. Однако ни одно из этих решений не могло теперь изменить результата.
17 августа фельдмаршал Клюге был уволен. Гитлер подозревал его не только в участии в заговоре 20 июля, но и в попытке установить контакты с противником с целью сдаться. 15 августа, когда в течение какого-то времени не было возможности связаться с Клюге из ставки, Гитлер неожиданно дал выход своим подозрениям перед всей аудиторией на ежедневном совещании. Вскоре после этого он лично проинформировал в «Вольфшанце» двух молодых генералов о назначении их на новые командные посты на западе. При этом присутствовал только Кейтель. Затем Гитлер высказал свое мнение о Клюге и в том же духе о Роммеле и последствиях заговора 20 июля.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
