занятие. И ещё — нет, можно отличить реальность от мифологического творчества, это прекрасный, в конечном итоге выигрышный путь. Однако кто потребует этого подвига от честного обывателя?
Никто не потребует. Всё победит упрощающий анекдот, и этот анекдот заместит книги, битву литературных стилей, яростные споры и интриги. Он и есть материальная сила, потому что овладевает массами беспрепятственно.
24.07.2017
Язык — друг мой (о войне и мире языков)
Я сидел в огромном холле здания Бейт Ави Хай, запутанного, похожего на огромный муравейник, и пытался систематизировать свои записи. Там, надо мной, говорили о языках.
Говорили о тех языках, что пускают свои буквы в путешествие слева направо, и тех, что отправляют их с левого края листа на правый.
Язык определяет народ, и это движение взаимно — то люди обживают язык, то, наоборот, язык цементирует нацию.
Был такой человек — Макс Вайнрайх, родившийся ещё в Российской империи и живший в тогдашней польской Вильне. Он основал Еврейский научный институт. Институт был учреждён им в собственной квартире. Вокруг говорили на польском, литовском, белорусском, и, конечно, на идише. Вайнрайх стал одним из крупнейших специалистов по идишу и издал четырёхтомную «Историю еврейского языка». В сороковом он перебрался в Нью-Йорк.
Ему приписывают фразу — «Язык — это слишком важная вещь, чтобы доверять его лингвистам».
Впрочем, эта фраза слишком обща, хотя и верна.
Но то, что помнят о Вайнрайхе даже те, кто никогда не слышал идиша — это максиму «Языки — это диалекты, у которых есть армия и флот».
Сам он, правда, говорил, что авторство фразы принадлежит безвестному нью-йоркскому слушателю его лекции, который бросил эту реплику из зала.
Идиш оставался великим языком, но армии и флота у него не было.
Наличие армии и флота у иврита сомнений не вызывало — по улице шли солдаты, отпущенные в увольнение.
Я систематизировал записи, и это было делом непростым. Всё это называлось «Фестиваль медленного чтения «Война и мир языков. Лингвистическая история Иерусалима» — при поддержке фондов Genesis Philanthropy Group и Ави Хай. Чем мне нравились фестивали «Эшколот», так это высокой плотностью событий — действие длилось с утра до вечера — вначале в Городе, а затем в прохладе залов Бейт Ави Хай.
А наверху, в аудитории надо мной, говорили о литературе на идиш — прошлой и нынешней, о том, что язык этот стал возвращаться — особым странным образом.
Эти два языка казались мне чем-то, напоминающим жизнь сосен и елей в лесу, когда побеждают то одни, то другие — вырываются к солнцу сосны, постепенно их строй становится гуще, и в тени развиваются ели, и вот всё больше и больше. На лекции рассказывали о яростных спорах приверженцев идиша и иврита в прежние времена.
Но понятно, что Город (его проще писать именно так, потому что Иерусалим один из немногих городов мира, который может быть угадан без своего личного имени), так в Городе язык лежал слоями — иврит и арабский на старинных изразцовых табличках улиц. К ним был прибавлен английский — язык подмандатной Палестины.
На обороте стены старого города иврит шёл сверху, потому что до шестидневной войны его тут не было. Он был дописан, а вот в Западном Иерусалиме на точно таких же табличках он был снизу.
Кроме арабского, здесь жил турецкий язык — в мелочах: словах и названиях, потому что четыреста лет Палестина была турецкой. И Наполеон безрассудно тратил французские жизни в сражениях на побережье — там, где сейчас продают мороженое туристам. Ничего не пропадает — слова застревают в камнях, их можно заметить.
Языки не исчезают.
Для одного литературного дела мне нужно было узнать, на каком языке здесь, в начале девятнадцатого века, говорил хозяин постоялого двора в Иерусалиме с путниками. Я понимал, что, когда он шёл к турецкой власти, он говорил по-турецки, с арабами — по-арабски, но ответ меня обескуражил — мне сказали, что он мог говорить по-итальянски.
Логика этого была, кажется, такая: много паломников приходило сюда по тропе Ватикана. Однако, на слово я ничему не верил, а проверяя чужие наблюдения, часто оказывался в положении купца, отправившегося за аленьким цветочком, а получившим невесть что.
Я заметил, кстати, что торговля стимулирует язык не менее, а куда более перемещения народов.
Человеческая выгода, маленькая, но упорная, как муравей, делает торговца полиглотом — пусть язык этот не всегда чист, пусть он смешан, но общие желания людей жить чуть сытнее и лучше, навьючивают языки на верблюдов и ослов, везут их на санях и развязывают поклажу в новых местах.
Я застал время, когда знание другого языка было если не уникальным, то отличающим качеством. Язык учили для работы, а не для путешествий. Кажется, я буду последним поколением этой традиции.
Вокруг меня сидели мальчики и девочки с хорошим опытом международных перемещений. Языки проникали в их жизнь естественно, как обстоятельства, а не как заслуга. Язык их — не просто друг. У них много языков, которые, будто целая орава друзей, что ведёт их по свету.
Моё же дело было сравнение — прошлого, которое я ещё застал, и нынешнего.
Там, в аудитории надо мной, собирались рассказывать о событиях двухтысячелетней давности. Лектор сменился, и в плане был разговор о временах римского владычества. Тогда языки продолжали воевать и мириться — больше воевать, конечно.
У Виктора Шкловского есть очень важная, хоть и маленькая книга, которая называется «ZOO или Письма не о любви».
Там он пишет о себе и своих современниках, людях начала прошлого века. При этом он мимоходом замечает: «Государство не отвечает за гибель людей, при Христе оно не понимало по-арамейски, и вообще никогда не понимало по-человечески».
И рассуждая о любви, Шкловский роняет, что любовь, как и власть, тоже не говорит по-арамейски.
Язык любви противоположен обыденной логике.
Тогда власть Рима не говорила с народом на латыни. Обиходным языком был арамейский.
Власть вообще очень странно лингвистически устроена, она больше думает об армии и флоте, чем о словах. Этот недостаток приходится компенсировать людям.
Но, как уже сказано, ничего не пропадает — древний язык можно обнаружить в щелях между камнями, в каменной кладке Иерусалима, которые выщерблены не только пулями.
На них есть следы столкновений слов, былой войны языков.
Нужно только читать их медленно.
28.08.2017
Ощупывая слона (о культуре как товаре и слове «лавбургер»)
Ухожу, ибо
