языки, через создание которых проходит едва ли не каждый ребёнок — и даже без особой тяги к филологии.
Но на фестивале меня привели ещё и в мемориальный кабинет Бен Иегуды, «отца современного иврита» еврейского Даля. Кабинетом была комната с частью мебели и книг в современном здании. И тут я сообразил, что перед индейцами навахо стояла та же задача, что перед евреем, пытавшимся придать новые силы своему языку.
Жизнь ушла вперёд, и вокруг людей появилось огромное количество новых, неописанных предметов.
И индейцам, в языке которых не было всех тех слов, что обозначали радиостанции и радары, самолёты и парашюты, пришлось сконструировать полтысячи новых обозначений. Они придумали что сочетание «железная рыба», то есть «беш-ло» будет соответствовать подводной лодке, пикирующий бомбардировщик звался «гини» (ястреб), истребитель — «да-хе-тих-хи» (колибри), а крейсер — «ло-тсо-яззи» (маленький кит).
Вражда двигает языки вперёд, одновременно уменьшая количество их носителей.
Но всё-таки есть эмпатия, возникающая посредством языка. Она прорастает, как трава сквозь брусчатку, если её не выпалывать специально.
Русский человек Белоусов жил в Самаре и решил выучить древний язык, прочитав Библию. Он усвоил язык «из воздуха», то есть из непосредственного общения, свободно владел и идишем, и ивритом. Белоусов уехал в Израиль с женой-еврейкой и преподавал родной язык евреям. При этом писал стихи на идиш и умер в 2004 году — непонятно, применимо ли слово «эмиграция» к нему.
Слово «эмпатия» тоже странное, его употребляют, часто интуитивно вчитывая в него смысл.
Есть другое слово — «сочувствие», именно «сочувствие» не в смысле «сострадания». Оно точно описывает состояние человека, входящего в чужой язык. Сперва ты входишь в него, как в реку, преодолевая сопротивление воды, потом испытываешь страх, но вот река подхватывает тебя, и ты плывёшь в этом бесконечном движении языка.
11.10.2017
Стакан (о стакане как онтологической детали русской культуры)
Лишь край граненого стакана
Моих сухих коснется уст,
От Бреста и до Магадана
Я вспомню Родину на вкус.
Всеволод Емелин
По осени разные издания, теперь уже больше сетевые, начинают поздравлять граждан с Днём гранёного стакана. Впрочем, больше с этим усердствуют радиоведущие — перед ними лежит список забавных новостей и шуток, которыми нужно перемежать песни и рекламу, и шуток всегда не хватает. Гранёный стакан для них — прекрасная тема, потому что это про алкоголь, а алкоголь у нас порождает массу обрядов, суеверий и легенд — как чокаться, каков порядок тостов, как лечиться от похмелья, понижать градус или не понижать, фронтовые сто грамм, Менделеев придумал водку, а скульптор Мухина — гранёный стакан.
Гранёный стакан — деталь удобная, потому что он вообще был унифицированной ёмкостью.
Но интересен не он, а его почитание.
Много лет подряд он был главной мерой — на кухне и в быту. Двести грамм, пятая часть литра — в него сыпали крупу и муку. Стакан был мерой оплаты — «за стакан».
Алкоголики воровали эти стаканы из автоматов с газированной водой. В них наливали компот в пионерском лагере. В стаканах на подоконнике росли луковицы, выбрасывая к солнцу зелёные пальцы. Любопытствующие соседки прикладывали стакан к стенке (лучше — рядом с розеткой) и подслушивали разговоры соседей. В таких стаканах звенела железнодорожная ложечка, а бывалый пассажир говорил, что есть поезда с гранёными стаканами в подстаканниках, но вот лучше те, где в подстаканниках живут стаканы тонкого стекла.
Но тонкое стекло требовало именно подстаканника, а толстый гранёный друг был удобен в носке — положи его в карман, так не раздавишь.
Уже состарились те, кто, не глядя, разливал по «сто семьдесят граммов на брата» (скучные люди в этом месте говорили, что по 166,6 — но не учитывали разный уровень водки в пол-литровых бутылках).
Вокруг гранёного стакана, как вокруг автомата Калашникова, выстроена целая культура разговоров, и все они, будто литургические тексты — неизменны.
С говорящих перед микрофонами радиостанций спрос невелик, а вот тысячи собеседников и собутыльников повторяют одни и те же истории — не на службе, без оклада.
Вот они, ещё не вполне познакомившись, но уже пропустив и по первой, и по второй, задают, наконец, древний вопрос:
— Сколько у гранёного стакана граней?
Это в пьесе Венедикта Ерофеева «Вальпургиева ночь или Шаги Командора» герой говорит: «Наша запущенность во всех отраслях знания… подумать страшно! Я, например, у очень многих спрашивал: сколько всё-таки граней в граненом стакане? Ведь у каждого советского стакана одинаковое количество граней. И представь себе — никто не знает. Из ста сорока пяти опрошенных только один ответил правильно, и то невзначай. Пока не поздно, я думаю, не начать ли в России эпоху Просвещения?…»[386].
Так вот, надо сказать, что ответа на стеклянный сфинксов вопрос не знает никто.
Это науке и религии неизвестно — потому что стаканов было множество. Все они были разными, в том числе и по составу и прочности — сохранились советы домохозяйкам, как самостоятельно закалить стакан — вскипятить его в кастрюле с водой, а потом дать медленно остыть. Такие же истории рассказывали про прочую посуду, украденную с заводов несунами до последней стадии закалки — в этих легендарных история стаканы вдруг сами рассыпались на множество осколков.
Однако на этом пути мы можем узнать много нового, если только не потеряли ещё живой интерес.
Но наш обыватель каков? Случилась у него в голове связка «Стакан» — «Мухина». И как он заслышит сочетание «гранёный стакан», так сразу захлопает глазами и выпалит: «Мухина!». «Му-хи-на!» А после того остолбенеет. Раньше ему говорили: «Птица!», и радовались, как безошибочно угадывают отзыв — «Курица!». А на «Поэт!» всегда получишь: «Пушкин!»
Так вот, никаких документов о роли Мухиной в судьбе гранёного стакана не наблюдается — только воспоминания родственников и ворох разной достоверности газетных статей, в которых журналисты выпучивают глаза не хуже обывателей.
Меж тем стакан сперва звали «маленковским», и ныне молодые люди переспрашивают: «малиновским»?
Григорий Максимилианович Маленков недолгое время после смерти Сталина был Председателем Совета министров — примерно в те времена, когда гранёный стакан распространился повсеместно — в рабочих и студенческих столовых, в буфетах и на домашних кухнях. Но где он, Маленков? Истончился, доказывая ещё раз, что вождей со сложными отчествами быть не может.
А Мухина — осталась.
Образ советского гранёного стакана возник с унификацией производства в середине XX века. То есть, если раньше человек помнил, что в разных столовых
