На миг в его голосе прорвалась печаль, из тех, что невозможно выплакать, и Моргейне захотелось обнять Ланселета, прижать к груди и покачать, словно младенца.
– Думаю, я действительно мог сегодня убить Гавейна, если бы ты не остановила нас, – сказал Ланселет. – Конечно, он всего лишь пошутил, но он умер бы от страха, если бы знал… – Ланселет отвел взгляд и в конце концов шепотом произнес: – возможно, он сказал правду. Мне следовало бы забрать Гвенвифар и бежать вместе с ней, пока при всех дворах света не начали судачить об этом скандале, – о том, что я люблю жену своего короля, – и все же… это Артура я не могу покинуть… не знаю – вдруг я люблю ее лишь потому, что тем самым я становлюсь ближе к нему…
Моргейна вскинула руку, пытаясь заставить Ланселета замолчать. Она не хотела этого знать – она не могла этого вынести. Но Ланселет даже не заметил ее жеста.
– Нет-нет, я должен хоть с кем-то поговорить об этом, или я умру – Моргейна, ты знаешь, как впервые случилось, что я возлег с королевой? Я давно любил ее, с тех самых пор, как впервые увидел – тогда, на Авалоне, – но думал, что до конца дней своих так и не утолю эту страсть – ведь Артур мой друг, и я не хочу предавать его, – сказал он. – И она, она… никогда не думай, что она искушала меня! Но… но на то была воля Артура. Это случилось в Белтайн… – И он принялся рассказывать, а Моргейна стояла, оцепенев, и в голове у нее билась одна-единственная мысль: «Так вот как подействовал талисман… Лучше бы Богиня поразила меня проказой, прежде чем я дала его Гвенвифар!»
– Но это еще не все, – прошептал Ланселет. – Когда мы вместе легли в постель – никогда, никогда такого не бывало… – он сглотнул и сбивчиво заговорил, с трудом подбирая слова, которые Моргейне было не под силу слушать. – Я… я коснулся Артура… я прикоснулся к нему… Я люблю ее, о Боже, я люблю ее, не пойми меня неправильно – но, если бы она не была женой Артура, если бы не… наверное, даже она…
Он задохнулся и не сумел закончить фразу. Моргейна застыла на месте; она была потрясена до потери речи. Неужто такова месть Богини – что она, столь долго без надежды любившая этого мужчину, стала поверенной его тайн и тайн женщины, которую он любит, что ей пришлось стать наперсницей всех его тайных страхов, в которых он никому больше не мог сознаться, всех непостижимых страстей, что бушевали в его душе?
– Ланселет, тебе не следует говорить об этом со мной. Поговори с каким-нибудь мужчиной – с Талиесином, с каким-нибудь священником…
– Да что об этом может знать священник?! – в отчаянье воскликнул Ланселет. – Должно быть, ни один мужчина не испытывал ничего подобного – видит Бог, я достаточно наслышан о том, чего желают мужчины – они ведь только об этом и говорят, и время от времени кто-нибудь из них сознается, что мог бы пожелать чего-то странного. Но никто, никто и никогда не желал ничего настолько странного и дурного, как я! Я проклят! – выкрикнул Ланселет. – Это моя кара – за то, что я пожелал жену своего короля. За то я и связан этими чудовищными узами. Даже Артур, узнай он об этом, стал бы ненавидеть и презирать меня. Он знает, что я люблю Гвенвифар, – но такого даже он не смог бы простить. И Гвенвифар – кто знает, не стала бы она, даже она, относиться ко мне с ненавистью и презрением…
Голос его сорвался.
Моргейна не знала, что тут можно сказать. Единственное, что пришло ей на ум, – это слова, которым ее некогда научили на Авалоне:
– Богиня знает, что творится в людских сердцах. Она утешит тебя.
– Но от такого отвернется и Богиня, – с ужасом прошептал Ланселет. – И как быть человеку, для которого Богиня предстает в облике матери, выносившей его? Я не могу прийти с этим к ней… Я уже почти готов броситься к ногам Христа. Его священники говорят, что он может простить любой грех, каким бы ужасным он ни был, как простил он тех, кто распинал его…
– Что-то я не замечала, чтобы христианские священники относились к грешникам с такой добротой и всепрощением, – резко сказала Моргейна.
– Конечно, ты права, – согласился Ланселот, уставившись невидящим взглядом на каменные плиты. – Никто мне не поможет – до тех самых пор, пока я не погибну в битве или не ускачу отсюда, чтобы броситься в пасть дракону.
Он поддел носком сапога кустик травы, пробившийся сквозь трещину в камне.
– И, конечно же, грех, добро и зло – это все ложь, придуманная жрецами и обычными людьми. А правда в том, что мы вырастаем, увядаем и умираем, в точности как эта трава.
Ланселет развернулся на каблуках.
– Что ж, пойду делить с Гаретом его бдение – я ведь пообещал. По крайней мере, его любовь ко мне невинна… он любит меня, как младший брат или как сын. Если б я верил хоть единому слову христианских священников, я бы побоялся преклонить колени перед их алтарем. И все же, – как бы мне хотелось, чтобы существовал бог, способный простить меня и дать мне знать, что я прощен…
Он повернулся, собираясь уходить, но Моргейна поймала его за вышитый рукав праздничного наряда.
– Погоди! Что это за бдение в церкви? Я не знала, что соратники Артура стали столь благочестивы.
– Артур часто размышлял над тем, как его посвящали в короли – там, на Драконьем острове, – сказал Ланселет. – И как-то раз он сказал, что у римлян, с их множеством богов, и у языческих народов древности имелись схожие обычаи. Когда человек принимал на себя некое великое обязательство, он делал это с молитвой, обратившись мыслями к великому значению этого деяния. Потому он посоветовался со священниками, и они придумали этот ритуал. Если к соратникам присоединяется человек, не бывавший в битве – ведь в битве человек оказывается лицом к лицу со смертью, – так вот, на тот случай, если к соратникам присоединяется человек, еще не проливавший ни своей, ни чужой крови, придумали особое испытание. Его приводят в церковь, кладут рядом его оружие и доспехи, и он должен провести ночь в бдении и молитвах. А наутро он исповедуется во всех своих грехах, получает отпущение, и лишь после этого его посвящают в рыцари.
– Так это же нечто вроде посвящения в таинства! Но ведь Артур не имеет права проводить через таинства других людей или приобщать их к этим таинствам – и уж вовсе не имеет права перекраивать все это во имя их бога, Христа! Во имя Великой Матери, неужели они хотят отнять у нас даже таинства?!
– Он советовался с Талиесином, – оправдываясь, сказал Ланселет, – и Талиесин одобрил его замысел.
Моргейна ужаснулась: неужто один из верховных друидов допустил подобное? Хотя… Талиесин говорил, что было время, когда друиды и христиане молились вместе.
– Это происходит в душе у человека, – сказал Ланселет, – неважно, христианин он, язычник или друид. Если Гарет в сердце своем встретится с неведомым и это поможет ему стать лучше, то так ли уж важно, от кого это таинство исходит – от Богини, от Христа или от Имени, которого друиды не произносят, – или от всего доброго, что живет в душе человеческой?
– Ты вещаешь, словно сам Талиесин, – недовольно произнесла Моргейна.
– Да, язык у меня подвешен неплохо. – Губы Ланселета скривились в невыразимо горькой усмешке. – Дай мне бог – какой угодно! – чтоб я смог отыскать в своем сердце хоть каплю веры в эти слова или найти хоть какое-то утешение!
– Я надеюсь, кузен, что это тебе удастся, – только и смогла сказать Моргейна. – Я буду молиться за тебя.
– Молиться кому? – спросил Ланселет – и ушел. А Моргейна осталась, взволнованная до глубины души.
Было довольно рано – еще не пробило полночь. В церкви теплился огонек – там бодрствовали Гарет и Ланселет. Моргейна опустила голову, вспоминая ту ночь, которую она сама проводила в бдении – и рука ее машинально потянулась к серповидному ножу, которого она не носила вот уж много лет.
«И я сама отвергла его. Мне ли после этого говорить об осквернении таинств?»
Внезапно воздух перед Моргейной взволновался, взвихрился, как в водовороте, и Моргейна едва-едва удержалась на ногах: перед нею в лунном сиянии стояла Вивиана.
Она стала старше и похудела. Глаза ее были, словно пылающие угли под безукоризненно ровными бровями, а волосы сделались почти полностью седыми. Казалось, она смотрит на Моргейну с печалью и нежностью.
– Матушка… – запинаясь, произнесла Моргейна, сама не зная, к кому обращается – к Вивиане или к Богине. А затем образ заколыхался, и Моргейна поняла, что Вивианы здесь нет – всего лишь Послание.
– Зачем ты пришла? Что тебе от меня нужно? – прошептала Моргейна, опустившись на колени. В дуновении ночного воздуха ей почудился шелест платья Вивианы. Чело Вивианы венчал венок из ветвей ивы – словно корона владычицы волшебной страны. Видение протянуло руку к Моргейне, и Моргейна почувствовала, как на лбу ее вспыхнул истаявший полумесяц.
Через двор прошагал ночной стражник; на миг мелькнул свет фонаря. Моргейна стояла на коленях, глядя в никуда. Потом она поспешно вскочила на ноги, прежде чем стражник успел ее заметить.
