— А почему же ты не отправил Майку вместе с матерью в эвакуацию?
— Она от отца ни на шаг! А во-вторых, она не просто Майка, а секретарь комсомольской организации, а это, брат, ко многому обязывает.
— Разве не было кого-нибудь постарше?
— Как это постарше, разрешите спросить, товарищ секретарь обкома? Прежний секретарь ушел в армию. Ну и выбрали ее. А при чем тут лета? Ей уж восемнадцатый пошел.
— Да не про это я. Про опыт говорю.
— Нашел о чем говорить! Она у них главный заводила, ты бы поглядел, что комсомольцы вытворяли у нас в поле, на болоте. Ну, тогда… до войны…
— А почему ты сам не уехал, Лявон? Кто приказал тебе остаться здесь?
— И это спрашиваешь ты, Василий? Совесть приказала, вот кто… Разумеется, я мог уехать, я сделал, кажись, все, что было приказано. Ну коней угнал, коров тоже. На восток. Тракторы, некоторые другие машины удалось вывезти. Хоть и трудно было это сделать, однако справились. А вот самому уехать, как видишь, не пришлось.
— Какая же была причина?
— Причина? Ты видел поля наши? Сколько бы вагонов я нагрузил одной пшеницей? А конопли наши видел? В два человеческих роста вытянулись конопли наши, как лес гудели. А просо? А картошка, а свекла… да что говорить? Гниет теперь пшеница, догнивает конопля… Нет… не полакомится враг нашим хлебом, а подавится. Но чтобы все это сделать, нужно было время, а война его нам не давала. И ты еще спрашиваешь, почему я не уехал. А люди?
Василий Иванович смотрел на Светляка и в такт его словам молча кивал головой. Правильные были мысли у Светлика.
В дом вошел Синица. В потертой кожанке, в заляпанных грязью сапогах, — человек, видно, только вернулся с дороги. Об этом свидетельствовали и запавшие от бессонных ночей глаза, и нотки усталости в голосе, когда он шутливо обратился к Светлику:
— Что ты тут за народ агитируешь? Кричишь так, что в лесу слышно.
— За него не надо агитировать, он сам хороший агитатор!
— Можно с тобой согласиться, директор.
Заметив Василия Ивановича, Синица сдержанно поздоровался с ним.
— Мне о вас уже хлопцы сказали. Очень рад вас видеть, Василий Иванович.
— Радость невелика, Синица, вот возьму вас в работу, попотеете. Где это разрешается нарушать всякие уставные войсковые нормы, выходить за рамки правил ведения войны?
— Какие правила? — спросил помрачневший Синица.
— Где это слыхано, где это видано, чтобы тридцать человек выступило против вооруженной до зубов дивизии?
— А-а!.. Вот вы о чем! — Синица с облегчением засмеялся. — Каюсь… нарушили, Василий Иванович… И обещаю вам, что мы и впредь будем нарушать эти правила, пока не прогоним проклятых пришельцев!
— А ну их, потом! — Светляк махнул рукой и, с отчаянием взглянув на сковородку с жареной картошкой, убежал из комнаты.
— Майка, Майка! И куда ты, копуха, делась? — донесся со двора его зычный голос. — Давай скорее!
Минуту спустя он вернулся вместе с Майкой и, с решительным видом подойдя к столу, торжественно поставил бутылку, обведя всех присутствующих победоносным взглядом.
— Вот! Из-под земли, можно сказать, достал!
— А в самом деле, из-под земли, — сказал молчаливый Заруба, хозяйственно стерев с бутылки налипший на нее песок.
Синица не очень дружелюбно взглянул на эту посудину.
— Не косись, секретарь! Я, брат, не очень тебя боюсь, когда в доме моем сидит старшее начальство. Если ты не употребляешь этого зелья, так это еще не значит, что и мы должны записаться в монахи.
— А если, скажем, и я против этой штуки? — шутливо подмигнул Василий Иванович.
— Тут особая статья. Ты мой гость, а гость хозяину не указчик.
— Кажется, придется подчиниться!
— Шутки — шутками, а так мы и до ночи проговорим. Садитесь ближе, а ты, Майка, тащи из печи все, что у тебя есть. А теперь — за радостную встречу! Простите, тяжело сейчас говорить о радости… Но мы ведь всегда рады друг другу, и в будущем каждая наша встреча будет радостной, как бы ни старались наши враги. Да что долго говорить! Давайте поднимем наши чарки за человека, которого каждый из нас носит в своем сердце, по чьему слову мы собрались, чтобы показать этой черной своре, что мы живем, будем жить и будем бить фашистов, бить беспощадно. За здоровье товарища Сталина!
Все встали. На несколько мгновений в комнате воцарилась такая торжественная тишина, что каждый, казалось, боялся нарушить ее своим дыханием. Когда все уселись, неугомонный Лявон Маркович нажимал на гостей, чтобы они не дремали за столом, хотя присутствовавшие и не давали повода для упреков в пассивности. Он бережно разлил остаток своего зелья.
— А теперь, братки, не обессудьте, что не хватило по полной, больше нет, выпьем по второй за погибель врагов! Хвастают они, что сомнут нас. Не бывать тому на свете! Вот стою я, Лявон Светлик, на своей земле, пусть кто-нибудь попытается меня сдвинуть с места! А затронет — сам не рад будет. Так я говорю, Тихон Заруба, мой уважаемый сосед-садовод?
— Тут нечего спрашивать!
— Вот видишь! Так выпьем за то, чтобы фашисты сложили здесь головы!
Василий Иванович глядел на этого неукротимого человека и думал о том, что прожитые годы мало изменили его внешний вид. Кому-нибудь со стороны Лявон Маркович мог показаться сначала недалеким и сумбурным человеком. Суетится, бегает, беспокоится, перескакивает с одного вопроса на другой. Даже в порученное ему дело входит не прямо, не берет его в лоб, а словно вкатывается в него боком, боком. Прикинется и простачком, и малосведущим, наивно выпытывает и расспрашивает о разных мелочах и подробностях. А потом, глядишь, и пошло дело полным ходом, набирая все больший и больший разгон. И уж не соблазнишь его никакими силами, никакими выгодами. Однажды он сказал Соколову, когда тот хотел его послать на руководящую работу в область:
— Знаешь, мне не очень по душе привычки мотылька: пырх сюда, пырх туда, где теплее и красивее да больше сладкого сока. Нет. Взялся за дело, тяни, душой своей к нему прирасти. Вытянешь дело, поставишь на ноги, тогда можно и за новое браться.
— У тебя, кажется, все в порядке?
— Вот видишь, кажется. Мне виднее. Многого еще не хватает, чтобы ты мог обойтись без этого «кажется».
Беседа затянулась до рассвета.
Говорили о положении на фронтах, о хлебе, о настроении в колхозах, совещались об укрупнении отрядов, о партийном подполье.
— Я не склонен, товарищ Синица, чтобы ты командовал отрядом, да еще таким маленьким, как у тебя. Зачем дробить наши силы? И мне кажется, что товарищ Киян лучше справится с обязанностями командира, так как у него есть уже известный опыт. В конце концов не в этом дело. У нас и не специалисты командуют отрядами и еще как командуют. Однако у вас нет такой нужды. Ты будешь комиссаром отряда. И, к твоему сведению, ты секретарь подпольного райкома, работы тебе хватит по горло.
Василий Иванович вспомнил и про молодежь, про комсомольские обиды. Вспомнил и про «славную» кавалерию, разоруженную им сегодня.
— Много у нас лишних хлопот из-за них, — сказал Киян. — Этот «Вихрь» взять бы как следует за вихор.
— Вот и возьмите! Не ждите, пока этот вихор превратится чорт знает во что. Тут уж прямая обязанность Синицы как секретаря. Что это за люди?
— Люди сами по себе, кажется, неплохие. Байсак не то лейтенант, не то старший лейтенант.
— Вот это плохо, что кажется. А люди его что собой представляют?
— Три красноармейца, остальные из местного населения, из села, где отряд разместился.
— А чем занимаются?
— Сначала проявили себя хорошо. Подорвали две машины, делали налеты на немецкие части, однажды нагнали панику на эшелон на разъезде.
— А теперь?
— Есть слухи, занимаются порой глупостями. Пьянки, гулянки по целым дням. Были жалобы на случаи мелкого мародерства.
— От мелочи до большого не так уж далеко.
— Вы правы, Василий Иванович. И наша вина, что мы ими не занялись как следует. Много дела было в это время, не до них. А сами они к нам не идут, не хотят в отряд.
— Как же, ждите, пока они придут к вам. Ну, завтра мы на районном собрании вашем поговорим. Людям виднее, что у них делается и что надо делать. Надеюсь, они подскажут нам сами, если мы чего-нибудь не учли.
Уже вершины сосен золотились первыми лучами солнца, когда люди расходились.
— Новое дело, Василий, пока все узелки завяжешь, хватит хлопот.
— А где ты видел, Лявон, чтобы нам что давалось без труда? Однако ложись, да и мне пора, намаялся за день…
3
Там, где сходились две лесные тропинки, где сгрудились мохнатые ели, было тихо и уютно. Майка немного волновалась, выполняя впервые такое серьезное и ответственное поручение, как охрана партийного собрания всего района. Правда, собрание это не было особенно многолюдным. Майка судила об этом хотя бы по тому, что по стежке, на которой они стояли вдвоем с киномехаником, прошло всего каких-нибудь восемь человек. А дозоров, насколько ей было известно, расставлено не так уж много, да и людей там должно было пройти значительно меньше, чем по этим тропинкам.
