class="p1">— Как?
— Физически. Это решено на самом верху. Не надо больше ничего спрашивать.
— Он наш, советский человек, — сказал Гринблат.
— Ты же сам этого хотел.
— Тебе что важнее — будущее страны или он? На фронте…
Фролов положил Бажанову руку на плечо:
— Не надо.
Да и сам Бажанов не хотел продолжать.
Фролов думал, что они будут долго обсуждать эту жертву, но, как ни странно, все отнеслись к этой идее спокойно. Он даже испугался — что это? Откуда в нем эта жестокость? Ладно, Бажанов, в нем до сих пор жил недовоевавший командир батареи, ладно он, Фролов, тоже посылавший людей на смерть — и они зачастую были посимпатичнее этого золотозубого нефтяника. Фролов однажды накрыл огнем своих корректировщиков — никакого «вызываю огонь на себя» там не было. Всё было буднично и просто, этого требовала логика боя, да, может, они и были к этому моменту мертвы… Но откуда такое спокойствие в Гринблате? Впрочем, тому наверняка хочется победы, недополученной на войне. Он будет казниться потом, но это — потом.
Они приехали на электричке — ни дать, ни взять, двое работяг с каким-то измерительным инструментом.
У Бажанова в руках была гигантская бело-красная линейка, размеченная штрихами.
А у его напарника на плече длинный брезентовый мешок.
Их было двое — Бажанов и приданный ему снайпер. Или, может, Бажанов был придан снайперу — им оказался невысокий парень с плоским монгольским лицом — глядя на это лицо, невозможно было понять, сколько ему лет. Может, тридцать, а может, и все пятьдесят.
Когда они подошли к опушке леса, снайпер стал выбирать позицию.
Дорога тут была видна как на ладони — она изгибалась, делая крутой поворот, и уходила в лес, как раз к дачам министерства.
Снайпер расчехлил винтовку, и Бажанов подивился её необычной форме. На фронте он видел снайперов с простыми трёхлинейками, снабженными оптическими прицелами, а тут было что-то специальное.
— Новая разработка? — с уважением спросил Бажанов, но монгол ничего не ответил.
До дороги было метров восемьсот, и Бажанов даже обиделся за новую снайперскую винтовку — на войне он видел, что снайперы тогда били за полтора километра, но не ему тут было решать. Монгол вытащил большой бинокль и дал Бажанову.
— Я работаю по вашей команде — как опознаете машину.
Вечер догорал, как костер.
Они пропустили грузовик с песком, который, видно, прикупил один из сноровистых дачников — явно в обход строгих порядков. Оттого шофер гнал на дачи в неурочное время. Потом дорога надолго опустела.
Бажанова тянуло завязать разговор, да только понятно было, что никакого разговора не будет.
Грузовик проехал обратно.
Наконец из-за поворота показалась белая «Волга», её Бажанов узнал бы из тысячи, да много ли тут «Волг» с таким бело-серебристым отливом.
Белые цифры номера, который он выучил наизусть, были четко видны в сильную оптику. И мужчина за рулем был тоже узнаваем — точь-в-точь как на унылом фото из личного дела.
— Начали, — выдохнул он.
Хлопнул выстрел.
Машину повело по дороге, она вильнула и ушла под откос, где несколько раз перевернулась. Белое тело «Волги» билось на камнях, как пойманная рыба на гальке. Монгол был действительно ювелиром — он пробил колесо, и всё выглядело как заурядная авария.
— Будем проверять?
Монгол ответил всё так же, без выражения:
— Не надо проверять. Всё нормально.
Папа не пришёл к ним в лабораторию, а вызвал их в беседку.
Погода была отвратительной.
Фролов сразу понял, что случилась беда, и они услышат то, что не должны услышать уши стен — ни в их комнате, ни в кабинете самого Папы.
Лицо начальника было белым.
Они никогда не видели его таким.
Оказалось, что жена нефтяника взяла его машину и поехала на дачу с любовником — таким же, как её муж, крепким и обветренным человеком. То же, только в профиль, как говорится — зачем с таким изменять, спрашивается.
Теперь любовники лежали рядом в районном морге, и их обгоревшие головы скалились в облупленный потолок — её белыми, а его — золотыми зубами.
— Что с нами будет? — спросил печальный Гринблат.
— Да что с вами будет? Ничего с вами не будет. Только дело вы загубили. Нефтяник ваш после похорон выезжает в Западную Сибирь. Всего себя отдам работе и всё такое. Дело, понимаете…
— Но расчетное…
— Да плевать там хотели на ваши расчёты, и что не вы совершили ошибку. Этих-то, кто вспомнит, дело житейское. Тут нужно было изящнее, вас за тонкость ценили.
Папа хотел сказать «нас», но гордость ему не позволила. Фролов понял, что Папа сделал какую-то большую ставку, и ставка эта была бита.
— Там, — он сделал жест наверх, — не любят позора. Глупостей смешных там не любят.
Ничего с вами не будет, но мы выбрали кредит доверия.
В том, что вы не болтливы, я уверен, я-то вас давно знаю. Да только теперь никто к вам не прислушается.
Видно было, что Папа снова хотел сказать «к нам», но эти слова ему были поперек горла.
— И что теперь? Разгонят нас?
— Да зачем вас разгонять, играйтесь в свои кубики. Эх, чижика съели!
Папа посмотрел на стену, на которой замерли магнитики, да что там — замерло экономическое развитие страны.
— Я теперь не смогу им… Я уже ничего не могу им сказать про ваши дурацкие идеи. И про нефть.
Фролов слушал всё это, чувствуя, как его понемногу отпускает.
Он смотрел на стену с некоторым облегчением — пусть всё будет, как будет.
Страна получит нефть и газ, у нас через двадцать лет будет нефть и коммунизм.
Мы его купим. Или получим как-нибудь ещё — неважно, каким способом.
И, чтобы два раза не вставать — автор ценит, когда ему указывают на ошибки и опечатки.
Извините, если кого обидел.
07 сентября 2020
Зеленая палочка (День рождения Толстого. 9 сентября) (2020-09-10)
Начиналось все хорошо, а вот потом вышло не очень.
Вышла в Сашиной жизни какая-то дрянь.
Теперь Саша смотрел в окно на площадь, которую заносило снегом.
Памятник Льву Толстому стоял на низком постаменте, оттого казалось, что босой человек стоит в снегу, переминаясь от холода.
Великий человек стоял посреди свежего снега, и его гранитная борода побелела. Казалось, что посреди площади стоит седой бородатый негр.
Саша уже час смотрел на темнеющий город.
Совершилось непоправимое, жизнь рушилась, и непонятно, как теперь обо всём рассказать маме.
Мама будет плакать, а
