Западу в лице его идеологов и политиков всегда казалось, что именно он призван покончить с варварством былых времен, явить миру единственно возможную форму его интеграции. И так было до тех пор, пока в фазе его индустриального (капиталистического) развития не обнаружились черты, заставившие говорить о «новом варварстве». На место первоначальной оппозиции «цивилизация — варварство» пришли другие, не менее острые и опасные. В суммарном виде их можно сформулировать как оппозицию «цивилизация — природа», с одной стороны, и «цивилизация — культура» — с другой. Конфликт западной цивилизации с природой и культурой, ставший причиной экологического и духовного кризиса, обозначил не только пределы роста этой цивилизации, но и ее неприемлемость в качестве общепланетарной модели будущего устройства мира.
Экологический тупик, в который ведет современное общество, — тема многочисленных современных исследований. Конфликт между цивилизацией и культурой, по мнению многих философов, явился прямым следствием присущей этому обществу тенденции к обездуховлению и обезличиванию жизни, к ее предельной рационализации, приведший к победе прагматического и утилитарного начала над идеальными побуждениями и целями человеческой жизни, к переносу центра тяжести из духовной в материальную сферу. Разум, поставленный на службу сугубо экономическим целям, обернулся не свободой и равенством, как о том мечтали просветители, а тотальной властью над индивидом социальных структур в лице разного рода корпораций, владеющих капиталами и средствами массовой информации.
Общество, сделавшее потребление смыслом своего существования, не обязательно имеет своим следствием всеобщее изобилие. Представляя огромный соблазн для менее развитых стран и народов, оно не способно служить основой для интеграционных процессов хотя бы потому, что не все смогут жить так, как живут на Западе, в силу ограниченности природных ресурсов. Да и Запад, заботясь о себе, не позволит всем жить так, как живет он сам. Народы, которым будет предписано жить по западным образцам, захотят ведь иметь и западные стандарты потребления, а это и есть путь в экологическую бездну.
В подобной ситуации Россия и вынуждена делать свой выбор.
Выбор, который нам предстоит сделатьВесь XIX век жил в России с сознанием неминуемых грядущих перемен, заставляя образованных русских людей с тревогой или надеждой всматриваться в будущее. Интерес к будущему явно превалировал над интересом к настоящему или прошлому; точнее, в прошлом и настоящем искали ответ на вопрос о будущем, которое ожидает Россию. Подобный интерес — прямое свидетельство того, что Россия осознавала себя не столько ставшей, окончательно сложившейся, сколько становящейся цивилизацией, общие контуры и облик которой смутно просвечивали в духовных исканиях ее мыслителей и художников.
В этих исканиях было зафиксировано не реальное состояние России, а предчувствие, порой субъективно окрашенное, ее предполагаемого будущего, желательной для нее исторической перспективы. Оправдается это предчувствие или нет, покажет время, но только по нему можно судить о том, что Россия действительно хотела для себя, в чем видела свое историческое призвание. В общем виде эти ожидания и надежды и были зафиксированы в том, что получило название «русской идеи».
Цивилизация, с точки зрения этой идеи, вовсе не благо, если лишена одухотворяющей силы культуры. Цивилизация — «тело» культуры, тогда как культура — «душа» цивилизации. Бездушное и бездуховное тело столь же безжизненно, как и бестелесная душа. Русская культура и стала душой России, определив ее неповторимый облик, ни на кого не похожее лицо.
Не отличаясь, на наш взгляд, особым цивилизационным талантом, русский национальный гений с наибольшей силой, яркостью и оригинальностью обнаружил себя именно в культурном творчестве. В глазах образованного русского человека судьба культуры является главным критерием при оценке им любой цивилизации, в том числе западной. Только цивилизация, способствующая подъему и расцвету культуры, признается им в своем праве на существование. Все, что идет во вред культуре, отвергается большинством мыслящих русских людей. Никто не против высокого достатка и материального благополучия, но не когда они достигаются за счет культуры.
Преодоление разрыва между цивилизацией и культурой и стало главным поиском русской мысли, ее навязчивой идеей. Тот факт, что этот поиск не привел пока к желаемому результату, не воплотился в реальность, не означает, что его можно вообще не принимать в расчет. Русские западники были, конечно, правы, утверждая, что Россия не может предложить миру какой-то особый путь цивилизационного развития, неизвестный Западу, но отсюда никак не следует, что путь, по которому идет Запад, может быть воспринят в России без всяких поправок на ее собственные культурные ценности и приоритеты. «Русская идея» как раз и предупреждала об опасности механического переноса на российскую почву всего комплекса западных идей, причем по причине не только консервативности этой почвы, но и противоречивости самих этих идей.
Как же выглядит этот западный путь в свете «русской идеи»? Уже в дореволюционный период он основывался на понимании четко обозначившегося к тому времени общего вектора движения западной цивилизации. Если в начальной фазе своего существования она, как уже говорилось, двигалась в направлении преодоления оппозиции «варварство — цивилизация», то на стадии капитализма оказалась в острой оппозиции к природе и культуре. По отношению к первой оппозиции у России, видимо, нет иного выбора, как идти по пути Запада (здесь Россия не является исключением из общего правила), тогда как по отношению к двум последним она вынуждена вместе с Западом или без него искать путь преодоления или хотя бы ослабления их напряженности и остроты.
В осознании необходимости такого поиска, собственно, и состояла «русская идея». Этот поиск далеко еще не завершен, но именно он определил главное своеобразие русской культуры. «Русская идея» в этом смысле противостоит универсализму западного пути не как его антипод, а как особый вид, пытающийся сочетать материальные основы жизни с духовно-нравственными запросами человеческой личности.
С этой точки зрения диалог России с Европой — не выяснение того, кто из них лучше, кому из них принадлежит вся истина. Сама постановка вопроса о том, быть или не быть России Европой, ложна по своей сути и не имеет разумного решения. Она порождена отказом от того универсального видения истории (в пользу локального и особенного), о котором говорилось выше. Не в Европу надо стремиться России и не противопоставлять себя ей, а в цивилизацию, которая базируется на общих с Европой и, возможно, и для всего человечества, основаниях. Не французами, англичанами или американцами должны стать русские, а теми, кто, оставаясь самими собой, могут жить вместе со всем цивилизованным человечеством, говорить на общем и понятном для них всех языке.
Об этом и следует вести диалог в первую очередь. Не о том, что разделяет, а что может объединить. И не только Россию с Европой, но весь мир. В любом случае речь должна идти не о врастании России в Европу, а об их взаимном вхождении в цивилизацию, способную объединить человечество в планетарном масштабе, освободить его от остатков варварства, сталкивающих народы в непримиримой вражде друг к другу.
Только сознавая свою причастность к общечеловеческой судьбе, к судьбе цивилизации, способной стать универсальной, Россия может сохранить себя в качестве самостоятельного субъекта истории. Мечта о такой цивилизации и породила когда-то «русскую идею». А как она, эта цивилизация, может состояться в современном мире — предмет диалога между всеми населяющими его странами и народами.
Игорь Клямкин: У меня есть несколько вопросов к Вадиму Михайловичу. На предыдущих семинарах вы допытывались у некоторых коллег, кто они сами по культуре, какую культуру они считают своей. Теперь я хочу адресовать этот вопрос вам: какую культуру вы считаете своей?
Вадим Межуев:
Честно говоря, не вижу прямой связи между поставленным вопросом и темой моего доклада, но все же попытаюсь коротко ответить. «Своей культурой» я считаю ту, которая соответствует моему пониманию идеи культуры. Правильно поставленный вопрос звучал бы так: что я понимаю под культурой, в чем состоит ее ценность (или идея) для меня? На этот вопрос у меня есть четкий ответ: «своей культурой» я считаю ту, которая позволяет мне, как и любому другому, быть свободным существом.
Вопрос о том, как я понимаю свободу, оставим пока в стороне. Все, что расширяет границы человеческой свободы, является для меня культурой, а то, что ограничивает или сковывает ее, культурой в моих глазах не является, хотя может обозначаться этим термином, например в научных целях. Такой ответ, как я полагаю, и стал философским открытием культуры.
