— Кто ты?
Прибывший раскрыл рот, хотел говорить, но судорога свела челюсти, подбородок задрожал, и воин лишь с трудом прошептал.
— Из… Збаража.
— Дайте ему вина! — раздался чей-то голос.
В одно мгновение ему подали кубок вина, который прибывший выпил с усилием. Канцлер скинул с себя мантию и покрыл ею офицера.
— Теперь можешь говорить? — через некоторое время спросил король.
— Могу, — уже более твердым голосом ответил рыцарь.
— Кто ты такой?
— Ян Скшетуский… гусарский поручик.
— Из какого отряда?
— Русского воеводы.
По зале пронесся шепот.
— Что слышно у вас? Что слышно? с лихорадочной поспешностью спрашивал король.
— Нищета… голод… смерть…
Король закрыл глаза.
— Боже! Боже! — говорил он тихим голосом и через минуту спросил:
— Долго ли еще можете продержаться?
— Пороху очень мало. Неприятель подступил к самому валу…
— Много ли неприятеля?
— Хмельницкий… и хан со всеми ордами.
— Хан там?
— Да.
Настало глухое молчание. Присутствующие переглядывались, на всех лицах отразилась неуверенность.
— Как же вы могли выдержать? — спросил канцлер с сомнением в голосе.
При этих словах Скшетуский поднял голову, лицо приняло гордое выражение, и он ответил неожиданно сильным голосом:
— Мы отразили двадцать штурмов, шестнадцать раз разбили неприятеля в открытом поле и сделали семьдесят пять вылазок.
И опять воцарилось молчание.
Внезапно король выпрямился, тряхнул париком, как лев гривой, его желтоватое лицо окрасилось румянцем, глаза загорелись огнем.
— Клянусь Богом! — воскликнул он. — Довольно мне этих советов, этого выжидания. Есть хан или его нет, пришло ли всеобщее ополчение или не пришло — мне все равно. Мы сегодня же двинемся под Збараж.
— Под Збараж! Под Збараж! — послышались голоса.
Лицо прибывшего тотчас прояснилось.
— Ваше величество! — проговорил он. — С вами жить и умереть.
Эти слова привели в умиление благородного короля, и он, не обращая внимания на грязь и кровь, покрывавшие рыцаря, обнял его и сказал:
— Ты мне милее, чем иные в шелках и бархате. Клянусь Мадонной, менее достойных награждают разными почестями! Знай же, что ты не останешься без награды за то, что совершил. Не возражай, я — твой должник!
В зале раздались восторженные голоса:
— Нет более великого рыцаря, чем он!
— Этот и между збаражскими рыцарями первый!
— Ты стяжал бессмертную славу!
— Как же ты пробрался через станы казаков и татар?..
— Я скрывался в болотах, в тростниках, шел через леса… блуждал… прокрадывался…
— Дайте ему есть! — крикнул король.
— Есть! — повторили другие.
— Дать ему одежду!
— Завтра тебе дадут коня и одежду, — проговорил король. — У тебя ни в чем не будет недостатка.
Все, по примеру короля, рассыпались в похвалах рыцарю. Опять стали закидывать его вопросами, на которые он отвечал с величайшим трудом, так как им все более овладевала слабость. Скшетуский был уже почти в полубессознательном состоянии. Через несколько минут ему принесли пищу. Вскоре в залу вошел королевский проповедник священник Цецишовский.
Сановники с почтением расступились перед ним, так как это был очень ученый священник, пользовавшийся всеобщим уважением, и его слово значило едва ли не больше в глазах короля, чем слово канцлера, а с амвона он иногда высказывал такие вещи, которые и на сейме не всякий осмелился бы затронуть.
Его тотчас окружили и стали рассказывать о том, что пришел офицер из Збаража, что там князь Вишнёвецкий с ничтожным по численности отрядом, несмотря на голод и страшные лишения, громит хана и Хмельницкого, который за весь истекший год не потерял столько людей, сколько в последние месяцы под Збаражем, — и наконец, что король хочет двинуться на выручку, хотя бы там пришлось погибнуть со всем войском.
Священник молча слушал, ежеминутно поглядывая на измученного рыцаря, который в это время ел, так как король приказал ему не обращать внимания на свое присутствие
— А как зовут этого офицера? — спросил наконец священник.
— Скшетуский.
— Ян?
— Да.
— Гусарский поручик князя-воеводы русского?
— Да-
Священник поднял кверху свое покрытое морщинами лицо и стал молиться, а потом сказал.
— Возблагодарим Бога, ибо неисповедимы Его пути, которыми он ведет человека к счастью и покою. Аминь. Я знаю этого офицера.
Скшетуский услышал это и невольно обратил взгляд на священника, но его лицо, фигура и голос были ему совершенно незнакомы.
— Так вы, один из всего войска, решились пробраться через неприятельский лагерь? — спросил его священник:
— До меня пошел один благородный рыцарь, но он, к несчастью, погиб, — ответил Скшетуский.
— Тем больше ваша заслуга, что вы отважились потом идти. Судя по вашему виду, эта дорога была ужасна. Бог милостиво принял вашу жертву и привел вас сюда
Внезапно священник обратился к Яну-Казимиру.
— Ваше величество, — проговорил он, — значит, это вашего величества неизменное решение идти на помощь к князю-воеводе русскому?
— Я поручаю вашим молитвам, отче, — ответил король, — отчизну, войско и себя, так как знаю, что это страшное предприятие, но мне невозможно допустить, чтобы князь-воевода погиб в этих несчастных окопах с такими доблестными рыцарями, как вот этот, что теперь перед нами…
— Бог даст победу! — воскликнули присутствующие.
Священник простер руки вверх, и в зале воцарилась тишина:
— Benedico voc, in nomine Patris, et Filii, et Spiritus sancti [19].
— Amen! [20] — сказал король.
— Amen! — повторили все присутствующие.
Спокойствие разлилось по озабоченному до сих пор лицу Яна-Казимира, и только глаза его горели необычным огнем. Между сановниками начался тихий разговор о предстоящем походе, многие еще сомневались в том, может ли король двинуться немедленно; он же взял со стола шпагу и сделал знак Тизенгаузу, чтобы тот прицепил ее.
— Когда ваше величество желаете отправляться? — спросил канцлер.
— Бог дал ясную, хорошую ночь, — ответил король, — и наши лошади не так утомятся. Велите, — добавил он, обращаясь к одному из генералов, — протрубить сигнал к походу.
Генерал тотчас вышел из залы. Канцлер Оссолинский мягко заметил, что не все готовы и что обоз ночью не может двинуться
— Кому обоз дороже отчизы и короля, тот пусть останется.
Зала постепенно опустела. Каждый спешил к своему отряду, чтобы поднять его на ноги и снарядить к походу. В зале остались только король, проповедник и Скшетуский с Тизенгаузом
— Ваше величество, — проговорил священник, — что вы хотели узнать от этого офицера, то уже узнали. Теперь надо ему дать отдых, так как он еле держится на ногах. Позвольте мне, ваше величество, взять его в мою квартиру, где он может переночевать.
— Хорошо, — ответил король. — Пусть Тизенгауз и еще кто-нибудь проводят его, так как сам он, наверно, не в состоянии идти. Ступай, ступай, милый мой, — добавил Ян-Казимир, обращаясь к Скшетускому, — никто здесь не заслуживает так отдыха, как ты. Но помни, что я твой должник. Скорее я о себе забуду, чем о тебе.
Тазенгауз взял Скшетуского под руку, и они вышли. В сенях они встретились с одним из придворных, который взял под руку шатающегося рыцаря с другой стороны, впереди шел священник, а перед ним мальчик с фонарем. Но мальчик напрасно светил, так как ночь была ясная, тихая и теплая. Над Топоровом сияла луна, из лагеря доносились людской говор, скрип возов и отголоски труб, играющих к походу. Вдали, перед костелом, озаренным лунным светом, виднелись уже группы солдат, конных и пеших. В деревне ржали лошади. Со скрипом возов смешивались звук цепей и громыхание орудий. Шум все усиливался.
— Они уже двигаются! — сказал священник.
— Под Збараж… на помощь… — прошептал Скшетуский.
И неизвестно, от радости или вследствие перенесенных лишений и трудов, или от всего этого вместе, но он так ослабел, что провожатые должны были почти нести его на руках Направляясь к дому священника, они вошли в толпу солдат, стоявших перед костелом. Тут находились эскадроны Сапеги и пехота Арцишевского. Солдаты стояли группами, преграждая проход.
— Дорогу! Дорогу! — воскликнул священник
— А кто там ищет дороги?
— Офицер из Збаража.
— Челом ему! Челом! — восклицали многочисленные голоса.
Солдаты тотчас расступились: иные, наоборот, подходили ближе, желая видеть героя. Они с изумлением смотрели на это изнуренное страшными трудами и лишениями лицо, озаренное бледным светом луны, и тихо перешептывались:
— Из Збаража… из Збаража…
Священник с большим трудом довел Скшетуского до дому. Там он велел рыцаря выкупать и уложить в постель, а сам тотчас вышел к войскам, которые уже отправлялись в поход
