бульварная пресса. Первые же сообщения о развале финансовой системы привели к тому, что население стало изымать из банков свои вклады, подталкивая их к банкротству.
Под давлением кризиса зашатались и национальные валюты. Великобритании пришлось отказаться от привязки фунта стерлингов к золотому стандарту уже в 1931 г., за ней последовали ее доминионы и Скандинавия. Боясь повторения гиперинфляции, потрясшей их страны в первые послевоенные годы, правительства Германии, Венгрии и ряда других стран проводили жесткую дефляционную политику («политику дорогих денег»), которая стала оковами для возрождения предпринимательской инициативы.
Кризис привел в расстройство всю систему международных отношений, прежде всего ее мирохозяйственную составляющую. Следуя лозунгу «спасайся, кто и как может», европейские страны и США начали вести друг против друга торговые войны, вводя заградительные таможенные тарифы и экспортные квоты. Объем мировой торговли составил всего лишь треть от предкризисного уровня. В июне 1931 г. президент США Г. Гувер выступил с меморандумом о замораживании на один год выплат по кредитам (сюда относились и германские репарационные платежи). Однако это запоздавшее решение не смогло уменьшить масштабы Великой депрессии.
В каждой из стран антикризисная политика вырабатывалась на ощупь, методом проб и ошибок. В Веймарской Германии правительство, считая одной из своих главных задач сохранение сбалансированного бюджета, безжалостно урезало социальные программы. В то же время под давлением рейхспрезидента П. фон Гинденбурга оно тратило огромные средства на поддержку крупных сельскохозяйственных владений остэльбского юнкерства, что не приносило никакой отдачи. Пришедший к власти А. Гитлер сделал ставку на общественные работы и накачивание экономики государственными инвестициями, Б. Муссолини проводил курс на стабильность национальной валюты и автаркию, поставив под прямой государственный контроль часть промышленных предприятий.
Предтечей кейнсианских рецептов антикризисного регулирования стала деятельность правительственной коалиции в Швеции. Возглавивший ее социал–демократ Пер Альбин Ханссон гарантировал крестьянам твердые закупочные цены, повысил социальные пособия и расширил круг их получателей. Не страшась растущего дефицита государственного бюджета и планомерно расширяя инвестиции, шведское правительство сумело добиться создания в стране к 1935 г. около 40 тыс. новых рабочих мест.
Кризис по–новому расставил акценты в духовной и политической жизни Европы. Простым людям казалось, что Великая депрессия, последовавшая за Великой войной, окончательно похоронила надежды на способность человечества к поступательному прогрессивному развитию. Кризис принес с собой резкий всплеск политической активности масс, которая находила свой выход в самых различных формах. «Марши голодных», захваты предприятий или вылазки фашистских штурмовиков объединяло одно — большая политика покинула кабинеты государственных мужей и выплеснулась на улицы, стала делом (и уделом) буквально каждого человека.
В сложном положении оказались и властные элиты в демократических странах, ибо чрезвычайное время требовало быстрых и жестких решений, которые почти невозможно было провести через хитросплетения законодательных и исполнительных институтов. Буржуазно–демократические партии, равно как и умеренные социалисты, теряли массовую поддержку, избиратель стал отдавать свои симпатии правым и левым радикалам, обещавшим пусть болезненный, но немедленный выход за рамки прогнившей системы.
В сознании масс вновь расцвели «политические религии», как правило, националистического и даже расистского толка. Свой вклад в разжигание национальной ненависти внесли геополитические построения политиков–популистов, вроде концепции «жизненного пространства». Расписывая прелести «золотого века», утраченного с приходом в мир демократии и капитализма, эти политики конструировали образ врага, на борьбу с которым были готовы броситься их все более многочисленные сторонники. Время рационализма и компромиссных решений прошло, политика стала искусством невозможного.
Одним из политизированных мифов, которыми жила кризисная Европа, был миф о «заре на Востоке». Вновь оказался востребованным советский пример: в то время как на Западе хозяйственная жизнь стремилась к нулю, в СССР началась реализация первого пятилетнего плана, обещавшего двузначные цифры экономического роста. Это привело к неожиданному росту влияния коммунистов — компартия Германии на выборах в рейхстаг в ноябре 1932 г. оказалась третьей по влиянию политической силой, уступив только социал–демократам и национал–социалистам. Радикализм пропагандистской риторики и политической практики КПГ объяснялся прежде всего тем, что среди ее членов число безработных доходило до 85%.
Великая депрессия стала очередным шагом в дискредитации «больших теорий» XIX в.: ортодоксального либерализма и классического марксизма. Если первый строился на уверенности в способности рынка к саморегулированию, то второй видел панацею от всех бед современного общества в том, что рыночные отношения будут заменены экономическим управлением, которое будут осуществлять сами трудящиеся.
Реальный ход преодоления последствий кризиса показал, что потенциал социального реформизма был далеко не исчерпан. К поискам третьего пути между его либеральным и консервативно–фашистским полюсами подключилась католическая церковь. В 1931 г. появилась энциклика папы Пия XI Quadragesimo Anno, вызвавшая широкий отклик у католиков во всем мире. Она критиковала социалистическое движение за разжигание классовой борьбы, а либералов — за индивидуализм и невнимание к социальным проблемам. В качестве позитивной программы предлагалось взять за основу «органическое» (т. е. сословно–корпоративное) устройство общества, помогать отдельным людям не напрямую, а создавая условия для раскрытия их способностей (принцип субсидиаризма).
Многие аспекты социальной доктрины католицизма были в 1930‑е годы взяты на вооружение авторитарными режимами, которые ориентировались на идеал «корпоративного государства». Однако призывы папской энциклики к диалогу и компромиссу, к уважению не абстрактной личности, а конкретного человека, способного к самосовершенствованию, наконец, к адресной поддержке различных профессиональных и социальных групп будут востребованы и в последующие десятилетия.
Как и любой кризис глобального масштаба, Великая депрессия оставила после себя не только радикальные идеологические течения, но и новую порцию социального опыта. С представлениями и практикой «свободного рынка» было покончено навсегда, государственный дирижизм стал постоянным фактором экономической жизни. Он по–разному проявлялся в Советском Союзе и фашистской Италии, во Франции Народного фронта и США эпохи «нового курса», но общий вектор развития был задан всерьез и надолго — хозяйственная жизнь требовала контроля и регулирования со стороны государства в не меньшей степени, чем жизнь социальная. После 1945 г. этот опыт позволит Европе в течение тридцати лет наслаждаться «экономическим чудом», вновь поверив в способность человечества управлять собственным прогрессом.
Выход из кризиса, который растянулся до второй половины 1930‑х годов, не в последнюю очередь был связан с масштабными заказами, которые тяжелая и военная индустрия получила от военных ведомств своих стран после того, как в воздухе запахло войной. Возвращения к временам «просперити» так и не произошло — бесшабашные послевоенные годы заслонила тревога перед новыми военными испытаниями. Европейское общественное мнение уже не пугал жупел «мирового большевизма», агрессивные реваншистские намерения однозначно увязывались с политикой фашистских режимов. Переход от череды локальных конфликтов к новой мировой войне был лишь вопросом времени.
Крах Веймарской республики. Упрочение фашизма в Италии. Авторитарный режим в Австрии
