К тому же эти японские дневники. Дневники, над которыми он просидел не одну душную ночь; эти написанные бисерным почерком неровные колонки, полные нарастающего изнеможения и отчаяния. Он прав, он верно понял их: японцы тоже выдохлись до предела…
Боже, как он слаб! Так слаб, что боится даже попробовать встать с этой вонючей, мокрой трясины. Но зато он может теперь подумать, что предпринять дальше. Ему следует оградить себя от обвинения в уголовном преступлении.
Он выхватил телефонную трубку из держателей, резко покрутил рукоятку вызова.
— Говорит «Рысь». Соедините меня с «Лосем».
Сначала в трубке раздавался только сильный треск и гудение, затем послышался голос Дикинсона, нервный и резкий:
— «Лось» слушает. Что у вас?
— Как чувствует себя Уэсти?
— Как вам сказать… Он по-прежнему почти без сознания, Сэм. Вы же знаете, малярия — довольно серьезная болезнь.
Дэмон устало улыбнулся:
— Да, я знаю, Дик. Мы сегодня съехали с квартиры, ничего не заплатив за нее. Позиция обеспечена. У наших друзей все ползет по швам. «Росомаха» выкупалась, повернула за угол и вот-вот преклонит колени. Полагаю, вам понятно, что я имею в виду?
— Неужели это правда? — Голос Дикинсона дрожал от изумления. — Вы имеете в виду, что они захватили плацдарм на…
— Вот именно, Дик. Они развернулись для охвата. Бен захватил врасплох много старших офицеров, пытавшихся улизнуть на баржах в западном направлении. Перестрелял их всех. Атаки на наш левый фланг были неорганизованными и слабыми. Все они отбиты. Теперь вот что: вы привели «Дикобраза» в готовность к утреннему танго, о котором мы говорили?
— Но, Сэм… — короткая пауза. — Они смертельно устали…
— Мы устали не меньше. И добились успеха. Послушайте, сейчас самое время начинать наступление. Именно сейчас. Нам никогда не представится другого такого случая, как этот.
— Ну ладно, если вы считаете, что… Но…
— Я же говорю вам, мы держим их за горло, я чувствую это! Бросайте в бой все. Последние два танка, бронетранспортеры, решительно все. Мобилизуйте их, используйте все ваши права, но заставьте их продвинуться вперед.
— Хорошо, Сэм. Ладно. — Голос Дикинсона, казалось, стал тверже. — Я сделаю все, что в моих силах. Обещаю вам.
— Вот и хорошо. — Дэмон удовлетворенно улыбнулся. Его сильно тошнило, а голова болела так, что он почти ничего не видел. «Ангелы не сделают большего», — почему-то вспомнилось ему.
Клонившееся к закату солнце скрылось за горными вершинами, и рощу, в которой пролилось столько крови, окутала тень; налетавший с моря бриз порывисто шевелил ветви пальм. С трех сторон кладбища застыли угрюмые сомкнутые шеренги, люди смотрели в пространство невидящим взглядом. Бен Крайслер, стоя перед фронтом полка, осмотрел шеренги и перевел взгляд на миссию, на ее старые белые стены, пробитые снарядами и почерневшие от огня и взрывов, такие заброшенные и опустевшие. Крайслеру они показались символом всего пережитого в минувшем бою, символом отчаянных надежд, потерь, поразительной нереальности происшедшего.
Он перевел взгляд на помост, сооруженный из досок, положенных на пятидесятипятигаллонные бочки. Стоя на помосте, капеллан Унтереккер, коротышка с круглым, добродушным лицом, читал выдержки из библии. Его голос то ослабевал, то усиливался по мере того, как он переводил взгляд с библии на солдат.
Богослужение закончилось. Знамя тяжело скользнуло вниз до середины флагштока, и в душном тропическом воздухе раздались длинные пронзительные звуки горна.
Господи, да будет их сон безмятежным! Крайслер пробежал взглядом по уходящим вдаль рядам крестов, резко выделявшихся своей белизной на фоне опушки джунглей. Под крестами лежат те, кому не посчастливилось. Свелланд, в одиночку очистивший от противника два бункера, битком набитых свирепыми, истошно вопившими японцами; Петшек, сраженный японским снайпером «кукушкой»; Маршалл и ди Маестри, убитые взрывом мины при переправе через реку; Уэллс, раненный в первый день наступления и утонувший в болоте, и все другие, которых он никогда не встречал, погибшие до его прибытия в Моапора… Все это странно и, если хотите, жестоко. Они лежат здесь, далеко от родных полей, над ними две скрещенные палки и личный знак; убитые в момент или героизма, или трусости, или неведения, или бесчестья, по все одинаково убитые в момент недолговечного расцвета сил и возмужания.
Церемония подошла к концу. Капеллан Унтереккер спустился с помоста. Наступила короткая пауза, затем Сэм, которого поело госпитализации Уисти генерал Эйкельбергер назначил временно исполняющим обязанности командира дивизии, взобрался на бочки и скомандовал: «Вольно!» Шеренги расслабились, послышался неразборчивый шум голосов. Небольшое замешательство, затем дна офицера, по-видимому, Делтнер и Чейз, вручили Дэмону лист фанеры, который он повернул лицевой стороной от себя, держа его одной рукой. По рядам воинов прошел удивленный гул. Дэмон с минуту постоял молча, будто не совсем представлял себе, что говорить.
— Сегодня вы впервые собраны как дивизия, — начал он, отчетливо выделяя каждое слово. — Вы — это пятьдесят пятая дивизия. И в качестве вашей нарукавной отличительной эмблемы я выбрал саламандру. Не потому, что она наш постоянный маленький друг здесь, в тропиках, где нам приказано нести службу, а потому, что с древних времен саламандру считают неуязвимой для огня. Вот она припала к земле между двумя языками пламени и своей правой лапой попирает сломанную самурайскую саблю. Вы прошли сквозь огонь и добились победы.
Он замолчал и посмотрел на ряды, как будто хотел взглянуть в глаза каждому солдату, стоявшему в сомкнутом строю батальонов. Лицо было похудевшим, рубашка с влажными пятнами на складках висела на нем свободно; костяшки пальцев руки, которой он держал лист фанеры, побелели. «Дружище. Печальный Сэм, — подумал о нем Крайслер. — Сумасшедший несгибаемый романтик. Перенес на ногах приступ малярии, который свалил бы самого здорового буйвола. Упорно держался из последних сил и оставался в строю, пока не взяли последний бункер за взлетной полосой. Мы, стоящие здесь, остались в живых только
благодаря тебе, и никому другому. Того, кто не понимает этого, надо немедленно отправить на проверку умственных способностей. И подумать только, сейчас ты ведь мог находиться в Брисбене под арестом и ожидать военного суда…»
— Эта дивизия — наша дивизия — не имеет прославленной истории и традиций. Не имеют их и наши полки. Ни одна американская часть не имеет прославленной истории и традиций, берущих начало с тысяча семьсот семьдесят пятого года. Они были созданы за последующие сто пятьдесят лет. История нашей дивизии — дивизии «Саламандра» — только начинается.
Он опустил голову. Когда он снова поднял ее, его лицо было решительным и суровым.
— Эта война будет долгой и жестокой. Мы еще только начинаем воевать, только вступили на тернистый и кровавый путь, и ни один человек не знает этого лучше, чем вы, солдаты, стоящие здесь. Но самое важное, самое примечательное заключается в том, что горькие дни паники и отчаяния остались позади. Все происшедшее здесь показало, что у вас достаточно мужества не только для того, чтобы превозмочь нечеловеческие трудности, но и для того, чтобы побеждать.
Глава 3
Воздух в «Статлер-баре» дрожал от гонора, звона бокалов и непринужденного женского смеха. Бар гудел. За большим столом мирно беседовали командующий южным военно-морским округом адмирал Рольф Хэймз и пестрая компания из шести или семи человек. В одном из дальних углов Пэкки Винсент с мрачным выражением на широкой цветущей физиономии и выпученными глазами излагал группе офицеров свою версию танкового сражения при Сиди-Бу-Нура, сетуя на крючкотворство и подхалимство в верхах, в результате которых его сняли с должности. Медленно проходя между столиками, Котни Мессенджейл улыбнулся. Тяжелый удар для Пэкки, но так уж заведено под солнцем. Этот мир жесток, и воздух на горных вершинах разрежен. Часы по-прежнему отсчитывают время очень быстро, как сказал начальник штаба армии, и тем, кто Не способен соображать на ходу, когда правильное решение необходимо принять быстро, ибо другого шанса уже не представится, с вершин приходится уйти.
В этот мимолетный светский час, когда пик напряжения в учреждениях уже спал, а официальный вашингтонский вечер еще не начался, здесь, в «Статлер-баре», собрались почти все. Полковник Френар, глава миссии Виши, угрюмый и презрительный, слушал женщину с красивым, точеным лицом и высокой копной светлых волос. Поймав взгляд Мессенджейла, француз приветствовал его легким поклоном и мрачно усмехнулся. Мессенджейл ответил ему. Бедное Виши: зажато теперь между американским орлом и германским кондором. Его день на исходе. Справа от Френара Кьельсен, сенатор от штата Небраска, горячо обсуждал что-то с Джимом Уиггеном, одним из способных парней нельсоновского комитета военно-промышленного производства. Позади них инспектор военно-воздушных сил Вандер Слюис и группа молодых женщин покатывались со смеху, слушая историю, которую рассказывал им полковник интендантской службы. Власть. Она поднималась от столов, парила над небольшим оркестром, над миловидными, нарядно одетыми официантками, смешивалась с сигаретным дымом, запахом духов и алкоголя и, проникая в мозг, вызывала легкое, приятное головокружение. То, что говорилось и делалось здесь, в Вашингтоне, ранней весной 1943 года, отдавалось в самых далеких уголках земного шара. Упоительное ощущение. Мессенджейл поклонился человеку из совета по очередности выполнения военных заказов, которого недолюбливал; тут же шумели четверо морских летчиков; рядом с ними сидел в одиночестве жирный английский бригадный генерал, на столе перед ним стоял бокал с нетронутым мартини; справа от него Мессенджейл увидел генерал-лейтенанта Колдуэлла, окруженного маленькой группой, в которой царила Томми Дэмон.
