— Следовательно, война побуждает людей к восприятию фашистских доктрин?
Устремив на Мессенджейла пристальный взгляд, девушка покачала головой. Смышленая девица, очень смышленая. Евреи всегда такими были.
— Я не делаю столь категоричного вывода. То, о чем я говорю, представляется мне скорее рядом своеобразных убеждений: все начинают думать, что решение проблем возможно только применением насилия, власти, принесением жертв…
— Вы не одобряете тех, кто приносит себя в жертву?
— Нет, почему же… — Ее большие, удлиненные глаза стала очень серьезными. — Только все зависит от того, во имя чего приносятся жертвы…
— Отлично. Так во имя чего же их следует приносить?
— Прежде всего во имя мира без предрассудков, — сказал молодой Дэмон. Несколько минут он прислушивался к разговору и теперь увлеченно вступил в него. — Во имя мира без разделения людей по цвету кожи, во имя мира, где не будет существовать положения, при котором одна десятая человечества живет по-королевски, а остальные девять десятых низведены до состояния отчаявшихся животных… Если мы попросту снова погрязнем в том же старом, надоевшем мире сфер влияния, политики с позиции силы и дипломатии канонерок, то смысла в приносимых жертвах не слишком много.
Мессенджейл снисходительно улыбнулся:
— Я думаю, на этот раз вам беспокоиться не следует. Мир, который возникнет из этой борьбы, будет действительно очень в очень отличаться от старого.
— Надеюсь, — сказал юноша, — всей душой надеюсь, что так и будет.
— Обновленные небеса и обновленная земля, — откликнулся Мессенджейл и дружелюбно рассмеялся, но молодые люди лишь посмотрели на него пристально, отчужденно. Они не очарованы им и никогда не будут очарованы. Бедные дети в джунглях. Все эти напыщенные курсы истории, управления и экономики не дают им никакого представления о том, что составляет суть рода человеческого: трепетная юность отказывается понять, что в этом мире всегда будут существовать пути, ведущие к власти, и что человек, просто уже потому, что он человек, всегда будет стремиться попасть на эти пути, ибо никакие другие человеческие усилия не принесут столь волшебного, столь соблазнительного вознаграждения…
— Мардж! Не может быть, прямо как в старое доброе время у домашнего очага! — воскликнул подошедший к столу Мидоуларк Уолтере. Выразительные, как у таксы, глаза и приплюснутый мясистый нос придавали ему еще более взволнованным а добродушный вид, нежели прежде. Теперь он уже подполковник, служит в отделе у Сомервелла. Пожалуй, они все-таки умудрятся, несмотря ни на что, проиграть войну. После короткой шумной болтовни Уолтерс пригласил Мардж к своему столику повидать Айрис и ее сестру. Мужчины встали, и в тот же момент молодой Дэмон, взглянув на часы, сказал:
— Нам надо идти, милая.
— Куда? — быстро спросила Томми.
— Я пообещал двум друзьям, что мы встретимся с ними и одном месте.
— А сюда они не могут прийти?
Донни нежно улыбнулся:
— Видишь ли, я думаю, что там они будут чувствовать себя уютнее — там совсем не так сверхвеличественно, как здесь.
Мэрион тоже встала. Донни наклонился, чтобы поцеловать мать. Томми взяла его руки в свои.
— Я увижу тебя завтра, дорогой? Дедушка надеется, что мы могли бы…
— О, конечно, конечно.
— Почему бы паи не позавтракать вместе? Если ты вовремя проснешься…
— Отлично, — ласково улыбнулся юноша. Его волосы были не длиннее разрешенных уставом, отчего он казался очень молодым и беззаботным. — Я изменил свой распорядок, — сообщил он матери. — Теперь я встаю рано.
Быстро и решительно попрощавшись с Мессенджейлом, молодые люди пошли к выходу сквозь море галунов и золотого шитья: девушка с несколько робким видом; молодой Дэмон, высокий и уверенный в себе, — с чуть-чуть вызывающим. Томми проводила сына таким взглядом, словно тот должен был войти в горящее здание. Потом парочка скрылась из виду, и Томми снова повернулась к столу. Лицо ее слегка подергивалось, глаза были полны слез.
— Так, — сказала она и, чтобы скрыть нахлынувшие чувства, крепко стиснула руки на краю стола. Лицо ее слегка покраснело. Томми была одета в ярко-синий костюм, оттенявший темную медь ее волос и зеленые глаза; на шее был повязан лимонно-желтый шелковый шарф. Она казалась гордой, восхитительной и… совершенно беззащитной. В этот миг Мессенджейл понял, почему он сел за этот столик и оставался здесь, слушая непоследовательную, бестолковую болтовню, прерываемую появлением новых лиц.
— Так, — повторила Томми. — Кажется, я становлюсь сентиментальной. Глупой сентиментальной старухой.
— Что вы, вовсе нет, — тихо произнес Мессенджейл. — Ничего похожего.
— А хоть бы и да, мне все равно. Эта проклятая, грязная война! — Томми окинула зал поразившим Мессенджейла стремительным, испепеляющим взглядом. — Посмотрите на них. Только беспристрастно… Глотают шотландское виски и бербон как отвратительные жабы, улыбаются тоже как жабы…
— Сегодня их праздник, — ответил Мессенджейл.
— Я все знаю об их праздниках. Им-то не придется отправляться за океан, навстречу пулям и шрапнели. О, нет, о них обо всех позаботились, все они приняли меры предосторожности…
— Некоторым придется. А некоторым — нет. Она упрямо покачала головой.
— Да. Но большинству не придется. — Отпив глоток, Томми поставила бокал на стол и посмотрела на Мессенджейла: пристальный угрожающий взгляд, от которого ему сделалось не по себе. Что-то она сейчас скажет?
— Не думаю, чтобы вы могли это сделать, а? — спросила она.
— Мог бы сделать? Что именно?
— Так, чтобы его не послали в Англию. В Восьмую армию. Мессенджейл поднял брови.
— О, дорогая, мы едем туда, куда нас посылают.
— Некоторые из вас едут. А некоторые — нет, — повторила Томми его слова. — Большинство ухитряется получить тепленькое местечко, славное благодатное местечко на берегу Потомака… — Оркестр заиграл «Бедняжку Баттерфляй». Мелодия звучала мечтательно и слащаво. Выражение лица Томми мгновенно изменилось, ее губы задрожали. — Пожалуйста, Кот, ну, пожалуйста. Во имя прошлого. По любой причине или вовсе без причин. Нажмите на тайные пружины, используйте все свои связи, порвите предписания или приказы, уж не знаю, что в таких случаях делают… Господи, сделайте же что-нибудь!..
«Сейчас она расплачется», — подумал Мессенджейл. Сумасбродная маленькая дикарка Томми Дэмон вот-вот совершенно потеряет самообладание, и начнется сцена, прямо здесь, посреди «Статлер-бара». Однако Томми сдержалась. Ее голос оставался спокойным, губы больше не дрожали.
— Он — это все, что у меня есть, Кот. Клянусь, он — это вся моя жизнь. Ничто больше не имеет для меня значения. Кроме этого мальчика, ничто… Ничего не могу поделать с собой, — продолжала она после короткой паузы. — Раньше я испытывала такое презрение к женщинам, которые вымаливают что-то или плетут интриги. Ирен Келлер, Кей Хартинг, прохвостка Резерфорд. Помните их? Попустительствующие пороку соблазнительницы, интриганки и просительницы… А теперь я поняла: я точно такая же, как они. Такая же. Я готова на все! И нет, слышите, нет такого преступления, которое бы я не совершила, для того чтобы моего мальчика оставили в Штатах… Не верите? — спросила она, слабо улыбнувшись. — Тогда испытайте меня. Попросите у меня что-нибудь. Я исполню вашу просьбу, не колеблясь и не терзаясь угрызениями совести. Понимаете?… знаю, — помол чаи, продолжала она, — я позорю армию, веду себя неподобающим жене офицера образом. Я понимаю это.
— Я не донесу на вас, Томми, — сказал Мессенджейл.
— Пожалуйста, Кот, — прошептала она, — сделайте так, чтобы он остался здесь, на родине…
Настойчивая и мучительная мольба в ее голосе и неприкрытое страдание, сквозившее в глазах, казалось, могли поколебать даже насыщенный табачным дымом воздух вокруг них. На какой-то миг Месссенджейл мысленно представил себе несбыточные картины: он и Томми путешествуют на теплоходе, останавливаются в номере отеля на берегу залива, присутствуют на официальных приемах в Вашингтоне… Но затем эти нелепые видения исчезли. Это невозможно. Совершенно. Слишком уж много препятствий на их пути, и не последним из них…
— …Но ведь есть Сэмюел, — вырвалось у него, хотя он и сам не представлял себе, что именно хочет сказать этим.
Томми резко махнула рукой.
— он спасает мир от желтой опасности. А может быть, он всего лишь Черный рыцарь. Сэр Мордред[74] или что-нибудь в этом роде. Теперь он генерал. Долго ждал, но все-таки дождался этого звания. Он всегда был уверен, что станет генералом, и вот теперь стал им. О боже!.. — Томми оперлась подбородком на руку. Ирония и гнев на ее лице сменились подавленностью и печалью. — Я делала то, что он хотел, а он хотел меня. Теперь я понимаю, так было всегда. Он всех заставляет делать то, что хочет.
