разрешалось обильными слезами.
Некая тяжелая, невыносимая тайна, казалось, безысходно угнетала ее. Граф, к счастью, совершенно ничего не замечал, но от меня не ускользнуло, что Каролина стала с ним более сдержанна, ее ласковость по отношению к нему сделалась холодней и искусственней, и даже с ребенком своим она была не столь непосредственно счастлива, как прежде.
Она стала более замкнутой и по отношению ко мне. Я обдумывал, стоит ли мне пытаться разгадать сию загадку, хотя доверительность, которая до сего времени существовала между нами, давала мне на это некоторое право. Возможно, я чувствовал инстинктивно, что могу обнаружить более, чем мне хотелось бы, и потому проявлял осторожность. Я предоставил все решить времени. Принуждая, можно скорее потерять, чем найти.
Однако я почел своим долгом обратить на это внимание графа.
— Я и сам кое-что замечаю, — ответил он мне. — Но для ее грусти отсутствует какая-либо внешняя причина; я предполагаю, что она обусловлена болезнью, и было бы целесообразным пригласить врача.
Некое тайное опасение закралось в мою душу, и потому я спросил:
— Как давно склонна Каролина к меланхолии?
— По крайней мере, я заметил ее сразу же после родов. Бессчетное множество раз заставал я ее над сыном в слезах, и, если принимался ласково расспрашивать о причине такого настроения, она часто извиняла себя некой внутренней боязливостью, которую оставила в ней последняя болезнь. Я всячески пытался ее развеселить; однако путешествия считаю самым действенным средством и потому предполагаю в следующем году, если все будет хорошо, поехать с ней в Италию.
Я похвалил его, хотя в глубине сердца, сам не зная почему, усомнился, было ли это действительно верным и безошибочным средством. Каролина слишком уж часто останавливала на мне утешительный взор своих прекрасных глаз, когда мы оставались одни, и, что более всего удивительно, никогда не расспрашивала меня ни о моей супруге, ни о причине нашей разлуки, хотя я знал, что граф ничего ей о том не рассказал.
Наступила осень. Поместья наполнились людьми из города. Наше соседство сделалось оживленней. Нам наносили частые визиты, и приходилось то и дело прерывать наши занятия. Граф, который не умел притворяться, от всей души досадовал по поводу сей перемены; я проклинал вместе с ним всех этих болтунов и бездельников, но мы никак не могли выдумать средства от них избавиться. Соседи приставали к нам как репей и верили, что тем чаще должны делать на наше поместье набеги и развлекать нас, чем меланхоличней и скучней мы при этом выглядели. Бедная графиня полностью сделалась их жертвой, поскольку мы оба покидали дом, оставляя ее развлекать гостей. Она совершенно лишилась уединения. Не имея более возможности дать волю своей печали, снедаемая горем, Каролина почти превратилась в тень.
Наконец случайность, которая столь сопутствует влюбленным, приподняла покров над ее тайной. Однажды у нас собралось большое общество, и, не зная, что предпринять для его развлечения, мы предложили гостям небольшую прогулку к близлежащей мельнице. Дамы пожелали отправиться туда пешком, и мужчины смешались с толпой, каждый по своей склонности. Я взял под руку графа, и мы шли неспешно впереди всего остального общества.
Тропа, по мере приближения к мельнице, становилась все уже и уже, лишив нас возможности идти рядом друг с другом за недостатком места. В довершение этой неприятности навстречу нам шел работник мельника с навьюченной лошадью. Не глядя на благородное общество и не слушая окликов своего хозяина, детина со своими мешками шагал прямо на нас. Мы с графом расступились, чтобы пропустить лошадь. Граф достаточно ловко уклонился от нее, отскочив на прилегающую к тропе лужайку. Я прижался так тесно, как только мог, к придорожной рытвине, но напрасно! Лошадь толкнула меня, и я соскользнул по рыхлой земле в росшие внизу кусты.
Шедшие позади нас громко вскрикнули от испуга. Но поскольку яма была сухая и мне не угрожала даже малейшая опасность, все принялись от души смеяться над моим приключением. Графиня же поначалу упала в обморок, но потом, придя в себя от возгласов попутчиков, пришла в неописуемую ярость, догнала слугу мельника, который в крайнем замешательстве брел за своей лошадью, почтительно сняв шляпу, и несколько раз ударила его по голове походной тростью.
Граф, при виде совершенно необычного, никогда им прежде не виданного гнева своей супруги, был поражен; хоть она вскоре пришла в себя и попыталась казаться как можно более спокойной, ее выходка произвела на него неизгладимое впечатление. Я это очень хорошо заметил. Выкарабкавшись из канавы и со смехом отряхнувшись, я взял своего друга под руку и попытался вновь привести его в доброе настроение. Было видно, что он ничего не имеет против меня в своей душе, однако его потухший взор долгое время оставался печален.
Для графини то был день ужаснейших испытаний. Ей предстояло пережить еще одно злоключение. Мы приблизились к мельнице. Граф велел заранее изготовить подле нее одну изящную копию. Общество находилось в прекрасном настроении, и если кто-то выбивался из общего ряда, то тут же все вновь уравновешивалось. Мы затеяли всяческие игры, чтобы развлечь дам: прыгали, бегали наперегонки и, наконец, в избытке хорошего настроения затеяли ходить по каменным парапетам моста. Это предприятие казалось опасным, и кто был склонен к головокружениям, отделился от прочих. Все по очереди с успехом пытали свое счастье, и, когда очередь дошла до графа, он доказал столь же блестяще свою ловкость. Но когда наконец настал мой черед, графиня сильно побледнела.
— Хватит, довольно! — воскликнула она. — У меня уже голова кружится от этих танцев на перилах!
Я, однако, не желал ее слушаться, и тогда, не помня себя, графиня ринулась ко мне из кружка дам и крепко схватила за край камзола.
— Маркиз! — произнесла она взволнованно, и взгляд выразил всю ее душу. — У вас такая слабая голова, — продолжила графиня несколько спокойней. — И вы желаете подвергнуться столь ужасной опасности сломать себе шею!
Я, поклонившись, отстранился от нее. Граф стоял словно окаменев. Все общество смотрело на нас в замешательстве. Возможно, из всех я испытывал наибольшую оторопь. Я совершенно растерялся и не знал, что ей ответить. Граф опомнился первым.
— Я думаю, вечереет, — сказал он. — Каролина, не желаешь ли ты вести дам домой?
Эта небесная доброта могла бы растрогать даже камень. Графиня была чрезвычайно тронута столь необычным проявлением доверия со стороны своего супруга перед многими свидетелями. Но как же глубоко должна была укорениться страсть в ее сердце! Каролина
