— Товарищи фотографы! Снимите, пожалуйста, вид из окна. Мы ведь больше никогда такого не увидим.
Действительно, с обеих сторон клуба, у огромных распахнутых окон стояли подъемные краны, на стрелах которых расположились рабочие, не попавшие в зал.
А потом Высоцкий пел. С воодушевлением, с подъемом. Было очень много новых песен.
Наконец, он запел «Парус». Мы уже знали, что этой песней он всегда заканчивает свои выступления. И точно. Сколько ему ни аплодировали, ни скандировали, он только улыбался, кланялся, прижимая руки к сердцу.
Зрители расходились, спешили отработать лишний час, проведенный на концерте. А мы с Высоцким, двое его приятелей и несколько сотрудников комбината собрались в кабинете начальника, где был накрыт стол. За столом Владимир был весел, шутил. А когда мы пожаловались, что далеко не все желающие попали на концерт, и рассказали, с каким трудом удалось сдержать натиск рвавшихся без билетов в битком набитый зал клуба, Высоцкий сказал:
— Знаете что? Давайте организуем еще один, вечерний концерт. Мне здесь понравилось выступать. Я чувствую аудиторию.
Он вытащил блокнотик, просмотрел записи и нашел «окно».
— Дата подходит?
— Конечно.
— Договорились. Начало в 7 часов вечера. Ехать за мной не надо, хватит волнений (лукавый взгляд в мою сторону). Привезут друзья. Буду точно.
…Публика вечернего концерта (он состоялся на следующий день — 22 сентября. — Ф. Р.) несколько отличалась от рабочей аудитории дневного: было много начальства, много нарядных женщин, в зале царила приподнятая праздничная атмосфера.
На этот раз Владимир почти не говорил. Он пел много и хорошо, но мне показалось, без того молодого задора и брызжущего веселья, которым он так поразил нас в первый раз.
Из задних рядов кто-то выкрикнул:
— Спойте «А на кладбище…» (имелась в виду популярная тогда песенка Михаила Ножкина «А на кладбище все спокойненко…»).
Высоцкий улыбнулся и мягко промолвил:
— Я чужих песен, как правило, не пою. Но если вам так нравятся песни о покойниках, спою свою на эту тему.
И запел чудесную песенку «Покойнички». Концерт продолжался около двух часов без перерыва и закончился опять «Парусом».
После ужина в узком кругу он сам предложил нам еще спеть. Тогда я услышал впервые «Баньку по-белому», «Баньку по-черному» и несколько других не исполнявшихся на концертах песен. Засиделись мы до двух часов ночи. Долго беседовали. Подарили Высоцкому множество фотографий, запечатлевших его дневной концерт, а он, не оставшись в долгу, подарил нам свои фотографии с автографами…»
Песня «Парус», о которой шла речь в воспоминаниях, была написана Высоцким еще в 1967 году и относилась к числу редких в творчестве певца — в ней не было сквозного сюжета. Но она очень нравилась самому Высоцкому, поскольку в трех ее куплетах было сконцентрировано столько эмоций, что их хватило бы сразу на несколько песен. Поэтому для финала концерта она подходила как нельзя лучше.
Кстати, той осенью 71-го Высоцкий написал похожую вещь — песню «Горизонт», правда, она была в четыре раза длиннее, но накал страстей был схожий.
…Я знаю — мне не раз в колеса палки ткнут.Догадываюсь, в чем и как меня обманут.Я знаю, где мой бег с ухмылкой пресекутИ где через дорогу трос натянут…
Мой финиш — горизонт — по-прежнему далек,Я ленту не порвал, но я покончил с тросом, —Канат не пересек мой шейный позвонок,Но из кустов стреляют по колесам…
Все, кто слышал эту песню, понимали, о чем в ней поется — о нелегкой судьбе самого Высоцкого. Как и в других своих произведениях, он и здесь до предела обострил конфликт героя (то есть себя) с невидимыми врагами, «нечистоплотными в споре и расчетах» (под ними подразумевались люди из власти). Здесь и «палки в колесах», и «трос-канат у шейного позвонка», и «скользкие повороты» (судьбы, естественно), и «стрельба по колесам» и т. д. На фоне умильной советской эстрады, а также почти полного отсутствия исполнителей, поющих подобные эмоциональные протестные песни, можно смело сказать, что успех Высоцкому был гарантирован изначально. Страдальцев у нас всегда любили и сочувствовали им. Кстати, люди, «крышевавшие» Высоцкого, тоже прекрасно были об этом осведомлены, поэтому прилагали максимум усилий к тому, чтобы именно этот певец (как наиболее яркий представитель либерального инакомыслия) сохранял за собой ореол гонимого. Чтобы он как можно дольше «стоял у амбразуры» (строчка из еще одной песни Высоцкого того же года), «Певец у микрофона»).
Я весь в свету, доступен всем глазам, —Я приступил к привычной процедуре:Я к микрофону встал как к образам…Нет-нет, сегодня точно — к амбразуре…
Вообще в том году Высоцкий родил на свет целую серию шлягеров, которые прибавили к его и без того широкой славе дополнительные очки. Среди шуточных песен это были: «Милицейский протокол» («Считай по-нашему, мы выпили немного…»), «Марафон» («Я бегу, топчу, скользя по гаревой дорожке…»), «Мои похорона» («Сон мне снится…»), «Про Кука».
Среди социальных песен (протестных) это были: «Маски», «Песня про первые ряды», «Песенка про мангустов», «Песня конченого человека», «Не покупают никакой еды…», «Целуя знамя…», те же «Горизонт», «Певец у микрофона», «Песня микрофона». В последних песнях Высоцкий буквально рвал струны и душу, пытаясь убедить слушателей в неблагополучии как своей собственной судьбы, так и общей, слушательской. Короче:
…Убытки терпит целая странаНо вера есть, все зиждется на вере, —Объявлена смертельная войнаОдной несчастной, бедненькой холере…
…И понял я: холера — не чума, —У каждого всегда своя холера!
Скажем прямо, эти «крики души», вырывавшиеся из горла Высоцкого, находили положительный отклик у многомиллионной аудитории, которая в силу своей социальной пассивности всегда готова поклоняться любому, кто объявит себя бунтарем. Однако в самой богемной среде, которая именно во времена брежневского «застоя» начала стремительно обуржуазиваться, к Высоцкому было двоякое отношение. Там многие отдавали должное его несомненному таланту, но в то же время не понимали, почему он так «рвет глотку». Собственно, ради чего, если сам, как тогда говорили, полностью «упакован»? Жена у него — иностранка, деньги с концертов «капают» приличные, в кино снимают. Да, по-настоящему «зеленый свет» власти перед ним не зажигали, но это естественно, учитывая, какую стезю избрал для себя Высоцкий — социальное бунтарство. Поэтому заявления самого певца, что «меня ведь не рубли на гонку завели» (из «Горизонта»), этими людьми воспринимались скептически. Дескать, куда же без милых, без рубликов денешься? Не случайно и в самом Театре на Таганке таковых скептиков было предостаточно. Например, в те же сентябрьские дни Валерий Золотухин записал в своем дневнике следующее наблюдение:
