— Вы, сударыня, родились в год цзя-цзы,[655] — начала гадалка. — А соседние знаки цзя-цзы и и-чоу — это металл в море. Но судьбу вашу омрачают три наказания и шесть бедствий.[656] Их можно миновать, переборов супруга.
— Я уж жила вдовою, — вставила Юйлоу.
— Вы нежны и приветливы, — продолжала гадалка. — У вас добрая душа. Вы никогда не открываете своих чувств, потому неизвестно, на кого вы гневаетесь и кого любите. Всю жизнь вас любят стоящие над вами и почитают вам подчиненные. Вы любимы мужем. Правда, своей добротой вам не удастся завоевать сердец. Всю жизнь — то на роду написано — вам приходится страдать из-за чужих проступков и быть жертвою наветов. Никто не признает вашей правоты, но никакие происки ничтожных не в силах поколебать ваше доброе сердце.
— Вот только что из-за денег для слуг мне пришлось выслушать укоры хозяина, — говорила, улыбаясь, Юйлоу. — Должно быть, это и значит страдать из-за чужих проступков.
— Посмотри, будут ли дети у сударыни? — спросила Юэнян.
— При благоприятном стечении обстоятельств, если и будет, то дочь, — отвечала гадалка. — Сына не предвидится. Но сударыня насладится долголетием в полную меру.
— Погадай-ка этой сударыне, — попросила Юэнян. — Сестрица Ли, скажи когда родилась.
— Я родилась в год овцы, — сказала, улыбаясь, Пинъэр.
— Ежели малой овцы, — начала гадалка, — то вам двадцать семь лет. Родились вы, стало быть, в год синь-вэй.[657] А в каком месяце?
— В первой луне пятнадцатого дня, в полуденный час седьмой стражи под знаком земной ветви «у», — ответила Пинъэр.
Гадалка крутанула черепаху, которая, тяжело повернувшись, застыла над палатою судьбы. Подняла карту. На ней были изображены две женщины и три чиновника. Один — в красном, другой — в зеленом, а третий в черном. На руках у него был ребенок. Кладовую с золотом, серебром и драгоценностями охранял рыжеволосый демон[658] с черным лицом и оскаленными зубами.
— Вы, сударыня, являете комбинацию соседних знаков гэн-у и синь-вэй, — начала гадалка. — А это — земля при дороге. Всю жизнь вам сопутствуют процветание, знатность и богатство. Вам неведомы ни голод, ни холод. Все ваши мужья были людьми знатными. Вы человеколюбивы и исполнены чувства долга. Несметны ваши богатства. Когда их у вас тратят или забирают, вы радуетесь; когда ж от них отказываются, вы, напротив, гневаетесь. Вы страдаете от распрей тех, кто с вами рядом. Они платят вам злом на добро. Как говорится:
Дружбу забыл — на любое способен,Друга былого сгубить будет рад.Лучше мне тигр, хоть свиреп он и злобен,Бывший мой друг стал страшней во сто крат!
Простите меня, сударыня. Вы напоминаете кусок алого шелка. Всем бы хорош, да укорочен. Вы должны сдерживаться в проявлении чувств и особенно остерегаться, как бы не навредили вашему ребенку.
— Он уже причислен к даосскому монастырю, — пояснила Пинъэр.
— Это хорошо! — проговорила гадалка и продолжала: — Еще об одном хочу вас предупредить: в этом году судьба ваша попадет в сферу Звезды Кету,[659] а это значит, что вам угрожает кровопролитие. Будьте особо осторожны в седьмой и восьмой луне, чтобы не привелось услышать плач.
Пинъэр достала из рукава слиток в пять фэней серебра, Юэнян с Юйлоу протянули гадалке по пятьдесят медяков каждая.
Только они отпустили гадалку, показались Цзиньлянь и дочь Симэня.
— Мы вас сзади искали, — говорила, смеясь, Цзиньлянь, — а вы вот где, оказывается.
— Мы мать наставницу провожали, — объяснила Юэнян. — А сейчас гадали на черепахе и символах-гуа. Приди вы немножко пораньше, и вам погадали бы.
— Мне гадать нечего, — покачала головой Цзиньлянь. — Говорят, угадывают судьбу, а не поступки. Мне в прошлый раз даос гадал. Скорый конец предсказал. К чему это нужно! Такое наговорят, что потом думать будешь. На улице умру, пусть на улице и похоронят, на дороге помру, пусть на дороге и закопают, а в сточную яму упаду, она мне гробом будет.
Они пошли в дальние покои.
Да,
В событьях жизни люди не вольны —Судьбой событья определены.Тому свидетельством стихи:Гань Ло возвышен рано был,[660]Цзы-я же начал службу дряхлым,[661]Как мало Янь Хуэй прожил,[662]Пэн-цзу стал старожилом знатным.[663]Кто был беднее, чем Фань Дань?[664]Ши Чуна был ли кто богаче?И так для каждого судьбаСвои пределы обозначит.
Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.
Глава сорок седьмая
Ван Шестая наживается на посредничестве. Симэнь Цин, получив взятку, нарушает правосудиеНад рекой свирепствует ветер,поднимает бурные волны.Путник к берегу челн причалити в тоске ожиданья дремлет…Барабан верховного будит,что на станции спит почтовой.Крик гусей печальный он слышит,раздающийся под облаками…А тому, кто в лодке, — лишь снитсяозерко, зеленая травка.Челн вечерним поднят приливом,он стихии водной покорен.Рассуди, кто путнику станетна воде попутчиком, другом?Одинокая в темном небенеподвижно луна застыла.
В этих стихах говорится о том, что к северу от пограничных застав в обычае верховая езда, а на юг от Янцзы не обойтись без парусов иль весел. Поэтому правдоподобно, когда южанин садится в лодку, а северянин вскакивает на коня.
Так вот. Жил-был в Гуанлине, южном городе в области Янчжоу,[665] именитый горожанин Мяо. Звали его Мяо Тяньсю, был он знатоком древней поэзии и этикета. Богатствами владел несметными. Ему стукнуло сорок, а наследника у него все не было. Росла единственная дочка, и та пока непросватанная. Страдавшая застарелым недугом жена его, урожденная Ли, не поднималась с постели, и все хозяйство вела наложница, которую звали Дяо Седьмая. Надобно сказать, что в Янчжоу тогда была огромная пристань, славившаяся певичками и ночными искусницами. Вот там-то Тяньсю и купил себе за триста лянов Дяо Седьмую, ввел в дом побочной женой и любил безмерно.
Однажды к воротам его дома подошел старый буддийский монах и стал просить подаяния. По его словам, в расположенном в Восточной столице монастыре Воздаяния за милость, где он подвизается, не хватает одного бронзового с позолотой изваяния архата,[666] потому он и пустился в дальнее странствие в надежде, что добрые люди не откажут в пожертвовании.
Тяньсю не поскупился и выложил целых пятьдесят лянов серебром.
— Этого слишком много, — говорил монах. — На изготовление статуи хватит и половины.
— Примите мой скромный дар, отец наставник, — сказал монаху богач. — А что останется, пусть пойдет на молебен и жертвы.
Монах поклоном поблагодарил добродетеля, а перед уходом сказал:
— Под левым глазом у вас, милостивый государь, виднеется белая черта — знак смерти. Напасть великая грозит вам еще до истечения нынешнего года. Вы были так щедры, сударь, а посему я обязан вас предупредить. Какие бы важные дела ни ждали вас, ни в коем случае не покидайте родных мест. Остерегайтесь, ох как остерегайтесь!
Сказав это, монах простился с Тяньсю и удалился.
Не прошло и полмесяца, прогуливался Тяньсю у себя в саду и видит: его слуга Мяо Цин, разбитной, надо сказать, малый, стоит с Дяо Седьмой и что-то ей шепчет. Тяньсю появился так неожиданно, что Мяо Цин не успел и спрятаться. Хозяин, ни слова не говоря, избил его и пригрозил выгнать из дома. Перепугался Мяо Цин. Стал упрашивать родных и соседей, чтобы уговорили хозяина. Слуга был, наконец, прощен, но злобу на хозяина затаил великую.
А был у Тяньсю двоюродный брат Хуан Мэй, тоже уроженец Янчжоу, цзюйжэнь,[667] служивший судьей в столичном округе Кайфэне. Широких познаний и большой учености человек. Так вот, прибывает от него вскоре после этого случая посыльный с письмом для Мяо Тяньсю, а в письме приглашение приехать потолковать. Сильно обрадовался приглашению богач и, обратившись к жене и наложнице, повел такой разговор:
— Восточная столица — место пребывания Сына Неба, средоточие красоты и роскоши. Давно мечтал я полюбоваться ее великолепием, но мне никак не выпадал случай. И вот, наконец, я получил приглашение двоюродного брата. Как он угадал желание всей моей жизни!
— А помнишь, монах увидел на твоем лице дурной знак? — спросила его жена. — Он же наказал тебе не выезжать из дому, а ты намереваешься пуститься в столь дальний путь. А потом, у тебя и дома немало забот. Ты оставляешь на произвол судьбы юную дочь и больную жену. Что мы будем без тебя делать?! Нет, лучше тебе никуда не ездить!
Тяньсю и слушать не хотел.
— С появлением на свет настоящего мужчины вывешивают лук и стрелы,[668] — гневно закричал он. — Какой же прок от того мужчины, который не стремится обозреть Поднебесную, воочию увидеть все величие Империи, а вместо этого зря хиреет и умирает в постели? У меня голова на плечах, и мошна туго набита, так что мне беспокоиться нечего. Я добьюсь почестей и славы. А брат, наверное, присмотрел мне дело достойное. И чтобы больше у меня таких разговоров не заводить!
