— Ты меня слушаешь или нет?!
— Да-да. И очень почтительно.
— Тогда говори!
— Какой у меня может быть ответ… — промямлил я с умным лицом.
Но Зару это устроило.
— Уже лучше. Нечто похожее на речь мужчины. Ничего тебя не убудет. Слишком уж ты здоров.
— Это как посмотреть.
— Не юли, сапиенс. У каждого есть долг перед ближним.
Возмутительно, сколько хлопот доставляет человеку покладистый характер.
— Итак? — наседала Зара.
— Сдаюсь.
— Да ты не мне, не мне сдавайся, мученик.
— Понятное дело. Чай, не самоубийца.
— Ты? Да ни в коем случае. Стой! Куда?
Она поймала меня за фалды.
— Ох! Что еще?
— А где энтузиазм? — не унималась несносная. — Не вижу энтузиазму.
— Зарочка, — взмолился я, — аппетит приходит во время еды, насколько я знаю гастроэнтерологию.
— Большой аппетит?
— Ох!
— Так я и думала. Шляпа ты, Серж.
— В каком смысле?
Зара фыркнула:
— В смысле головного убора.
А во время еды напротив меня оказалась Мод. Я с изумлением заметил, что она краснеет. Возможно, мой одеколон понравился.
— На тупиц рассчитано, — бубнил Круклис, развешивая на себе салфетку, белую и необъятную, что зимнее поле. — Серж, ты зябликов видел?
— Да.
Наш птицелов даже вазу переставил. Чтоб лучше меня видеть.
— Когда?
— Лет шестьдесят назад. Впрочем, нет, шестьдесят пять. Круклис откинулся на спинку стула и высокомерно поправил салфетку.
— Если опять встретишь, будь добр, не спеши вызывать уборщика.
Я перестал жевать.
— Откуда знаешь?
— От уборщика, откуда еще. Мод, видите ли, этот сапиенс наткнулся на материальные следы зябликов и не придумал ничего лучшего, как их уничтожить. Гигиенист!
— Серж, в самом деле? — удивилась Мод.
— В ту ночь я мог ошибиться… — мстительно начал я.
И Мод вновь порозовела.
— …но арбайтер? Не понимаю.
— Ничего, голубчик, — добродушно молвил Круклис. — Какие твои годы.
Я вспыхнул. Довел все же добрый Парамон. И как его Мод переносит?
— Годы? — переспросил я. — Видимо, недостаточные. Самодовольство не выработалось.
Кажется, Мод испугалась, что мы поссоримся. Но Круклис не обиделся. Вместо этого печально глянул в блюдо с миногами. Ему явно стало жалко искусственных рыб, покорно ожидавших поедания.
— Считаешь меня одержимым?
Я остро ощутил себя младшим, но продолжал дерзить:
— Как раз в этом ничего плохого не вижу.
— И правильно, юноша. Одержимые страшны в эпоху дикости. Сейчас они опасны разве что сами себе, а вот истину прозревают раньше.
— Все?
— Нет, разумеется. Но дяде Парамону можешь верить смело.
— Допустим. И в чем истина, дядюшка?
Круклис театрально оглянулся и прошептал:
— Истина в подсказке.
— Невероятное появление зябликов должно подтолкнуть к невероятным выводам?
Круклис повернулся к Мод:
— Нет, он явно подает надежды, этот бойскаут.
— Смышленый мальчонка? — усмехнулась Мод.
Она уже успела спрятаться в раковину. Только внимательные усики оставила.
— Вот-вот, — согласился Круклис. — Помните, кто его открыл?
Я только вздохнул, а Мод покачала головой:
— Вы строите заключения на зыбкой почве, Парамон.
— На моей стороне опыт, интуиция и зяблики. Разве у вас не бывало ситуации, когда вы ставили эксперимент за экспериментом, шаг за шагом продвигались к далекой цели, но уже твердо зная, какая она будет, истина? В общих чертах, естественно.
— Да, такое происходило. Тоже в общих чертах.
— Разве в этом случае нудное накопление фактов не является данью традиции, правилам игры?
— Является.
— Нельзя ли тогда пренебречь недостающими звеньями? Прыгнуть прямо на качающуюся трапецию?
— А как избежать самообмана?
— Опыт, интуиция. То, что не поддается количественному измерению. И зяблики.
— Все же, кроме вас, их никто не видел.
— А помет?
— Мало ли шутников на Гравитоне.
— Шутников? — зловеще переспросил Круклис. — Шутников, значит. Я это выясню.
После шести танцев не грех и дух перевести. Я забежал в боковую нишу и вдруг понял, что не все на свете плохо. У прозрачной стены сидела Мод. Звездное зрелище, несомненно, ее притягивало.
Здесь, в закутке, тихо звучала своя, отдельная музыка. Музыка, которую я раньше не знал. В ней слышался дождь. При моем появлении он смолк.
— Не помешал? — агрессивно спросил я.
— Скорее напугали, — сказала Мод, подбирая веер.
— Как так? Вы же умеете предвидеть.
— Не всегда. И поверьте, приятного в этом мало.
— Странное что-то, — недоуменно сказал я.
— Возможно.
После этого холодного слова, несомненно, следовало уйти. Но во мне бурлила смесь бразильской румбы с ямайским ромом. Плохая эта смесь делает человека толстокожим.
— Вы говорили, что я могу помешать достижению вашей цели. Можно узнать, в чем она заключается?
— Хорошо, — помедлив, сказала Мод. — Меня влечет Кронос.
Признаюсь, я ожидал чего-то более оригинального. Кого на Гравитоне не увлекал Кронос? Меня разобрал смех.
— Только и всего? Не понимаю, как я могу помешать процессу познания.
Мод как-то вся подобралась на своем диванчике.
— Сергей, дерзость вам идет, желчность — нет. Извините за назидание.
При таком повороте славянские предки рекомендуют охолонуться. Я прижал горячий лоб к окну. Там, за слоистым стеклотитаном, начиналась бездна. Бездна пространства, которому нет предела, как и безумию, бездна подвижной вечности, с — которой мы не знаем, что делать. Так же, как и с любовью.
Движение станции не ощущалось. Гравитон висел среди немыслимого множества звезд, одна из которых все еще немного выделялась яркостью, — покинутый Виктим. Такой близкий отвергнутому Сержу. Мне вдруг захотелось, чтобы очередной звездолет нас не нашел. Чтоб Земля вообще нас потеряла. Тогда, через много лет, Мод все же будет моей. По теории вероятности.
Краем глаза я заметил, что она поднялась с банкетки.
— А! Пришло время гипноза?
— Простите. В прошлый раз я только хотела помочь. Меня порадовало, что она хоть помнит тот прошлый раз.
— Благодарю. От всей души и тела.
— Почему вы не хотите избавиться от… этого?
— Проглотить пилюлю и смотреть на вас рыбьими глазами?
— Зачем так? Это не лучший способ, вы знаете. Зара…
— Знаю, снежная моя королева. Но не воспользуюсь.
— Почему?
— Потому что вы этого не хотите, — сказал я, не узнавая себя.
— Что-что?
— Вы. Этого. Не хотите, — более уверенно повторил я.
— Сегодня вы напористы.
— У меня есть основания.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
