Так важно, чтобы человек получил пусть самую малую крупицу счастья в детстве. Тогда он будет знать, что оно возможно. Это дает силы переносить жизнь, мешает без нужды отбирать счастье других. А если не было у человека хотя бы проблеска счастья, он не даст его другим.
Страшен такой человек у власти. Ему никого не жаль, потому что его самого никто не жалел. Он не знает, как приятно доставлять радость. Не понимает, как красив, как велик тот, кто смеется. У него нет добрых воспоминаний, смягчающих душу. Как они нужны, понимаешь, когда они есть. А когда они есть, жить без них уже не хочется. И хотя несчастье может понять тот, кто хлебнул горя, но и счастье способен дать только тот, кто знает, что это такое.
Важнее всего знать счастье на заре жизни. Беды должны приходить после! Государство, крадущее счастье детей, пожирает будущее.
Счастливые воспоминания нежны и ранимы. Я понял, они угасают со смертью людей, животных, растений, вещей, связанных с ними. Это и есть то самое, что я пытаюсь спасти. То, что еще осталось. Если погаснут счастливые воспоминания, я опустею. Очень скоро спадет телесная оболочка Сползет, как сухая кожа змеи. Кем стану потом? Павианом? Стану ли хоть кем-то? Да разве стоит еще раз быть? Мучительны такие вопросы!
Эх, давайте признаемся. Причиной наших лучших побуждений является любовь не к ближнему, а к себе. Если при этом я смогу предотвратить чью-то беду — что ж, хорошо, буду рад. Но иду я потому, что не могу предать счастливых воспоминаний детства. Не хочется, невыносимо, чтобы исчезло то, на чем лежат их прекрасные отблески. Сначала должен исчезнуть я.
— Учитель, кем же мы созданы? Богами?
Его сомнение мне нравится. Учится тот, кто сомневается. Сомневается и не боится этого.
— Может быть. Но сейчас мы для них — только тени прошлого.
— Тени прошлого? Почему?
— Боги живут в будущем.
— В будущем или будущим?
Это была тонкость. Я невольно обернулся. Чтобы увидеть нового Ананду.
— И то, и другое.
— Но будущее еще не наступило.
— Для нас. Для нас не наступило. А для них наступило.
— Неужели нас бросили?
— Тут сложно. Либо бросили, либо они не наши боги, либо они не боги вообще, поскольку у них есть свои боги. Как ты думаешь, что же такое бог?
Ананда задумывается. Потом качает головой:
— Ох, что-то здесь не так.
Я киваю:
— Верно.
Ананда опять задумывается.
— Как же так? Создали и бросили. Из-за чего?
— Да мало ли. Из-за того, что мы им надоели. Или перестали нравиться.
— Зачем было создавать? Они не знали, какими мы получимся?
Я усмехаюсь:
— Вот это нужно спрашивать у богов.
Ананда смотрит на меня. На лице его выражение созревающей мысли. Я чувствую радость за него. И сожаление. Трудно носить в себе мысли.
— Учитель, прости… А не может быть так, что им нравится то, что с нами творится?
— Может быть и так, — медленно говорю я.
И думаю о том, как плохо будет, если его убьют. Мой лучший ученик. Он проделал большой путь, одна его голова уже сейчас стоит многих тысяч. У меня есть еще Касьяпа, Упали, много других. Но Ананда — лучший. Иногда мне кажется, что моя душа живет не только во мне, но и в нем.
— Ужасно, ужасно, — бормочет Ананда. — Да кто они такие, боги?
— А ты как думаешь?
— Ну… Бог — это такое существо, которое все может. Хотя нет. Боги разные. Наверное, Брама может больше, чем Агни. Я не знаю, кто такие боги, учитель.
Я отвечаю короткими словами. Так понятнее и лучше запоминается.
— И я не знаю, кого называть Брамой. И кто его создал. И кто создал нас. Но я умею задавать вопросы. Вот, например, почему мы так похожи на обезьян? Мы привыкли, не замечаем. А ведь это странно. Так странно, что не может быть случаем. Понимаешь?
— Да, странно.
— Скажи, ты когда-нибудь видел бога? Кого-нибудь из тех, чьи изображения высечены в храмах?
— Нет, учитель. А ты?
— Наяву — ни разу. И я не знаю человека, кто бы видел.
— Но почему все думают, что боги есть?
— Или потому, что они есть, или потому, что нам хочется так думать. Точно лишь то, что нам не дано узнать точно.
Ананда замолкает. Обычно я не говорил ему чрезмерно тяжелого. Нельзя взваливать на ученика, даже лучшего, слишком много. Если опять же не чувствуешь близкой смерти. Но если чуешь, то, наоборот, нужно разбрасывать пригоршнями. Чтобы другим не пришлось начинать заново.
Надеюсь только на то, что когда-то, пусть хоть через тысячи лет, но мои семена дадут всходы. Ибо мысль о бесполезности жизни — одна из самых невыносимых. Часто спотыкаясь, скользя, падая и вновь поднимаясь, уходящие во мрак поколения научатся передавать друг другу правильные, проверенные жизнью мысли, что и есть знание. Привыкнут не расплескивать чашу, дорожа тем, чему цены нет, но будут добавлять по капле. Только тогда появится надежда. Я в это верю.
Мы мало что имеем в этом мире. Но необходимое, самое необходимое, у нас есть. Каждому дается жизнь, чтобы думать. У нас есть мир, которым можно проверять мысли. Мир замечательно отвергает неправильные мысли. Брось камень вверх — увидишь, что он возвращается. Брось камень в воду — увидишь, что он тонет. После этого нельзя думать, что камень легче воды или воздуха. Понимаешь, что тяжелее. И если боги чем-то одарили нас, то вот этим. Способностью понимать.
Как передать все Ананде? Трудно превращать мысли в слова, слов не хватает. Мыслей больше. Арийцы придумали мало слов. Да и те, что есть, лишь изредка складываются так, что начинают быть похожими на мысль. Сложить что-то из слов труднее, чем сложить стену из камня. Это очень тяжелая работа, которую обычно никто не замечает и не ценит.
Но если получается, чувствуешь радость и облегчение, которые я не знаю, с чем сравнить. Менее острые, чем после извержения семени, но более чистые, глубокие. Теплые, долгие. Светлые. Частица счастья. Она вспыхивает наподобие искры, но гаснет не сразу, тлеет. Может разгореться и еще, высвечивая нужные слова для следующей мысли.
Какое удовольствие! Других уже нет. Будь у меня побольше таких удач, я упросил бы людей не убивать друг друга. Иногда они удивительно добры. Даже сейчас, когда кругом столько голодных. А если доброта перестанет отнимать самое необходимое, без чего человек не может, зла будет гораздо меньше.
Мне повезло, я уверен, я видел, что когда-нибудь всем хватит пищи. Только когда? Зачем так долго?
— Учитель, ты знаешь язык обезьян?
Бедный Ананда! Ах нет, он еще не все понял. Не может забыть этого пустяка, встречи с павианом. А времени так мало.
Мы оставляем дорогу ради малозаметной тропы. Предстоит срезать путь через джунгли. Заблудиться здесь трудно. В той стороне, куда мы идем, высятся вершины великих Гималаев. Их можно видеть с любого холма. Да и не впервые я здесь. Места давно не хоженные, но памятные с беспечных времен. Молодые воспоминания живучи, как и все молодое.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
