— Нана и Ути, — сказал я. — А как называется это место, я не знаю.
— Зато я знаю, — захихикал он и написал адрес на упаковочной бумаге. У него был почерк как у гота или монаха позднего Средневековья. — Залезай.
Я улегся в коробке, и он закрыл крышку. Казалось, будто лежишь в гробу. Он завернул коробку в бумагу, опрокидывая меня при этом то на левый бок, то на правый, то на живот и снова на спину.
— Эй! — закричал я. — Ау!
Но его больше не интересовало, что со мной происходит, наоборот, завязывая бечевку, он тряс меня еще сильнее. А когда я снова лежал на спине, надо мной послышалось какое-то царапание.
— А сейчас что вы делаете? — крикнул я.
— Я пишу имя отправителя. — Его голос прозвучал совсем рядом. — Так положено. То-то твои удивятся, когда получат посылку от Франца Йозефа Хубера.
Вот так. А потом он отнес меня на почту, и теперь я снова здесь.
Зеленый Зепп закончил свой рассказ.
Гномы кинулись к нему толпой, все обнимали его. Каждому хотелось пожать ему руку. Кобальд облобызал его сверху донизу, и Новый Дырявый Нос тоже поцеловал его. Даже Злюки сияли. Зеленый Зепп наслаждался их восторгом и смеялся. Но потом, протиснувшись меж гномов, подошел по мне. Мои собратья полукругом стояли у него за спиной. Он смотрел на меня.
— Желтая одежда, — сказал я. — Ты не объяснил, как у тебя оказалась желтая одежда.
— Да ведь поэтому я и рассказал всю эту историю! — воскликнул Зеленый Зепп и постучал указательным пальцем себе по лбу. — Конечно. Желтая одежда. Значит, дело было так. В доме, где находилась почта, у великана было еще и что-то вроде склада. Там лежало все, что нужно гномам: оставшиеся с давних времен куртки, шапочки, фонари, крючья. Ну и я сказал ему, что в такой одежде не могу вернуться домой. Таким оборванцем. Да они меня просто не узнают, Старый Фиолет, или Кобальд, или остальные Зеппы. Великан пошел, бормоча и ворча, вдоль полок и наконец вернулся с тяжелой кадкой и кисточкой размером с метлу. Конечно, это были товары для людей. Понятия не имею, откуда он это взял в своей глуши. Да. Итак, я встал, а он покрасил меня — вначале сзади, потом спереди — с головы до ног.
«Но это же желтая краска! — воскликнул я, когда он начал красить меня спереди. — А я Зеленый Зепп!» В ответ он только пробурчал что-то вроде: забрался в пампасы и еще чего-то требует! — и продолжал красить. Он красил ловко, умело, наверняка делал это не в первый раз. Потом взял меня за руку и потащил к фену, старому, огромному человеческому фену, который он включил, наступив на кнопку ногой. И откуда у него было электричество, посреди джунглей? Я поворачивался и крутился под теплой струей воздуха, пока не высох.
«Готово», — сказал великан и выключил фен, стукнув по нему ногой с другой стороны. А уже потом я залез в коробку и он меня упаковал. Потом я был отправлен по почте. Потом я наконец-то снова оказался у вас. Я все тот же Зеленый Зепп, но в желтом.
Я обнял его. Прижал его к себе, этого смелого Зеленого Зеппа, и почувствовал, что сейчас заплачу. Мои руки гладили его по спине, ощупывали там и сям.
— Эй! — закричал я и отпустил Зеппа. — У тебя появился еще и новый металлический свисток! Его тебе тоже вставил великан?
— У него их целая полка, — ответил Зеленый Зепп. — Я даже мог сам выбрать звук. Но я сказал, что мне все равно, и он дал мне обычное «ля».
Я еще раз крепко обнял Зеленого Зеппа, так что он действительно запищал. Потом посмотрел ему в глаза.
— Зеленый Зепп! — сказал я. — Добро пожаловать домой!
Он тоже посмотрел на меня своими бледно-голубыми глазами, в которых, как и в моих, стояли слезы.
— Фиолет! — сказал он. — Ах ты недоверчивый Старый Фиолет!
III
Проходили дни, месяцы, годы. Березы перед окнами стали высокими, а вишня выросла такой огромной, что Злюки повысили степень сложности восхождения с четырех до восьми с половиной. Полка, на которой мы стояли, все темнела и темнела и под конец стала цвета солодового пива, а на «второй миле», заканчивавшейся башней, построили еще три дома, похожих на виллы, обследовать которые мы даже и не помышляли, потому что они находились в запретной зоне. Как и прежде, мы не выбирались за пределы нашего мира, это было безопаснее, мы ведь уже знали в нем каждый уголок. Даже Злюки, не говоря уж о больном Новом Злюке, теперь не каждый день поднимались на Большую Антенну или на северную стену. Время шло, как ему и положено, в гномовском ритме, а он соизмерим только с вечностью. Вечность минус один день — так мы чувствовали жизнь, и последний день казался нам еще очень далеким. Да и мы оставались все теми же. Мы не менялись. Ну ладно, кое-какие изменения все-таки были, причем к худшему, но о них не стоило и говорить. Новый Злюка — ну, это был несчастный случай. Исключение. Дырочка в носу Старого Дырявого Носа стала больше, заметнее. У кого-то совсем стерлась краска, особенно пострадали животы у Лазуриков, которые (и не без причин) постоянно на что-то натыкались, так что стала видна голая резина. Да и со мной не все было ладно. Я крошился. Я старался не обращать на это внимания, да это еще почти и не было заметно, однако резина левой подошвы становилась ломкой. Правда, по сравнению с тем, как крошился Красный Зепп, у меня все было в порядке. А он, единственный из всех нас, разрушался по-настоящему. Он уже тогда выглядел как прокаженный, хуже, чем я сегодня. Его лицо напоминало местность, испещренную кратерами, а руки, казалось, вот-вот отвалятся, они и в самом деле скоро отвалились. Будущее у него было довольно мрачное. Возможно, вскоре у него останутся поллица да часть живота, а больше ничего.
И все-таки в этом доме менялись не мы, то есть мы тоже менялись, но совсем чуть-чуть. На наших глазах менялись обитатели дома, и так быстро, что можно было прийти в ужас. Я не стану упоминать о рыбках в аквариуме, которые десятками всплывали кверху брюхом. Умолчу и о волнистом попугае, который выглядел все более общипанным и уже вовсе не зеленым, а потом умер и свалился со своей жердочки. О кошке и Мальчике, дремавшем целыми днями перед входной дверью. Я расскажу про Нану и Ути. Вот это перемены! Мы видели, как они превращались в новых людей. Сильно выросли, всего за несколько лет изменились так, что я почти не узнавал их и удивлялся, почему Мама и Папа знают, кто это. (Папа поседел, а Мама потолстела.) Из Наны, которая когда-то была пухленькой и маленькой, размером с сигару, выросла долговязая девушка с бледным лицом и, позволю себе сказать, длинноватым носом, а Ути стал просто великаном с низким голосом, он начал носить бриджи, а иногда надевал настоящие длинные брюки, как Папа. Оба они все реже играли с нами, и, по мне, так это было даже хорошо. Когда с тобой все время играют, это очень действует на нервы. А то, что это начало конца, мне, безмозглому глупцу, и в голову не приходило. Еще какое-то время Нана, как и прежде, с удовольствием играла с нами, а Ути, правда нехотя, составлял ей компанию. Двигал нас туда и сюда, с безразличием опытного игрока и совсем без всякого азарта. Потом он забастовал. Нана поплакала — и стала играть одна. Говорила нашими голосами, хотя раньше это всегда делал Ути. Но она играла все реже, словно думала о чем-то другом, а однажды мы заметили, что она вообще больше не приближается к нам. Иногда мы видели, как она проходит по дому, а потом уже и этого не видели. Надо сказать, что нам это очень даже нравилось. У нас вдруг появилось невероятно много времени. Это было просто замечательно, ведь гномы никогда не скучают. Мы всегда что-нибудь придумывали, каждый день какое-нибудь новое ребячество. Например, строили пирамиды, как это делают атлеты, понятно, гномовские пирамиды: внизу, у основания, расставив ноги, стояли самые крепкие из нас, у них на плечах — гномы второго порядка, и так далее. Получалась башня из гномов, которая чем становилась выше, тем больше раскачивалась. Проблема заключалась в том, что если в основании стояли шесть гномов, то наверху не хватало еще одного — верхушка пирамиды получалась из двух гномов. А если мы уменьшали основание до пяти гномов, то наверху оказывались три гнома, каждый стоял на плечах у предыдущего. Самым верхним всегда был Красный Зепп, потому что он рассыпался бы на тысячу кусочков, даже если бы на него взгромоздился всего один гном. Вначале я стоял в нижнем ряду — Фиолеты крепко скроены, но из-за моей левой ступни меня освободили от этой обязанности, и постепенно я передвигался все выше.
Вскоре мы превратили недостаток в достоинство, и раз у нас не получалось построить правильную пирамиду из всех семнадцати гномов, то мы уменьшили основание. Теперь внизу находились три гнома, остальные же двенадцать гномов стояли один на плечах другого. А один раз опорой пирамиды были всего двое. Эта пирамида, скорее обелиск, оказалась настолько неустойчивой, что продержалась всего несколько секунд, а потом, хохоча и радостно крича, мы попадали на пол. Конечно, мы пытались строить и пирамиды с основанием всего из одного гнома, но у нас ничего не вышло, потому что для Кобальда, на плечи которого забирались остальные, это оказалось чересчур, а может, потому, что у Красного Зеппа никак не получалось быстро залезть наверх до того, как башня начнет заваливаться на бок. А потом — визг, ор, крики «хо-хо!» — и все падали. Конечно, мы по-прежнему соревновались в подскоках, но Зеленый Зепп так и не смог обрести свой прежний кураж и достичь былого мастерства. Того невероятно элегантного полета вверх, той точности, о которой остальные могли только мечтать. Правда, он больше этого не стыдился, он смирился со своими неудачами, так же, как и все мы. Лучшими прыгунами теперь стали Новый Лазурик Второй и Старый Злюка.
