– Лори, ты в состоянии… Расскажи мне про твой флирт с отцом ученика…
Я пожала плечами.
– Я люблю только тебя. Он столько не требовал.
– Не надо. Мир велик. На свете много мужчин и женщин.
Я отодвинула поднос. Мы были посыпаны пеплом супружеского износа.
– О чем ты думаешь? – спросил Марк.
– О катехизисе…
Он посмотрел с тревогой.
– Тебе дать аспирин?
Мне захотелось вырваться из постели.
– Пусти…
Он посторонился, я встала, быстро заворачиваясь в простыню. Мне было бы невыносимо, если бы он видел меня обнаженной.
– О каком катехизисе ты говоришь?
– Ох, это лишь совокупность тягостных представлений о воспитании, которое я получила. Которое я отбросила. Но следы которого сохранились. Я думаю также о слезах мамы. О верности, которую не ценят. Я пошла под душ…
– Мне надо побриться, – сказал он. – Поторопись.
Машинально жестом, знакомым до боли, он провел ладонью по щекам справа налево. Эта проклятущая ванная комната напоминала ежедневно, что нужны деньги, чтобы жизнь вдвоем была приятной. Нужно иметь пространство. Много места. Две спальни, две ванные комнаты, два отдельных счета. Автономию. Я зарабатывала на жизнь и не зависела от него. Я не совсем понимала почему… Наши дела были взаимосвязаны. Мелочность в расчетах порождает большую неприязнь. Именно я вела счета по хозяйству, таким образом, я превратилась в деда с розгами.
– Я должен быть в лаборатории в девять часов, – сказал он.
– А я – в лицее в восемь.
– Иди, только быстро…
Я искала в шкафу платье, которое приподняло бы мне настроение. Я не допускала фантазий в одежде: кофты, отделанной золотой нитью, брюк из топорщащейся ткани, лиловых туфель. «Безделицы, которую надеваете иногда». Я была зажата в тисках «достаточности». Вынула темно-синее платье, задохнувшееся в целлофановом чехле после химчистки. У меня также не было времени просушить лак на ногтях. Надо было изменить ритм жизни. Это было ясно.
Наконец, одевшись, я заметила, что платье было слишком длинным, оно было двухлетней давности. Мне было досадно. Будет ли когда-нибудь у меня время, чтобы привести в порядок свою одежду. Наверно, никогда. Чуть подкрасившись, я разглядывала себя в зеркале пудреницы. Выглядела лучше, чем накануне, но меня никто не остановил бы на улице.
На четвереньках искала синие туфли на высоком каблуке и наткнулась на последнюю пару чулок. Я не смогла удалить волосы на ногах, надо было их скрыть. Сидя неподвижно на кафедре, я опасалась замечаний, отпускаемых учениками.
Оставалась лишь неделя до моего предполагаемого отъезда. Мне нужны были наличные деньги и большее покрытие моей кредитной карточки, которая служила скорее для покупки продуктов, чем для крупных расходов. Надо было раздобыть подходящий чемодан и поспешить в американское посольство со старым студенческим билетом Колумбийского университета в качестве гаранта. Или справки. Мне хотелось привезти Элеоноре флакон знаменитых духов. Я должна была снять деньги для мамы. Я не могла их перечислить: у мамы не было счета в банке. Дожив до сорока девяти лет, она еще ни разу не расписалась на чеке. Надо было отыскать отца и поставить его в известность о моем отъезде и напомнить ему о существовании мамы, поискать просроченный старый сертификат о прививке. Взять его с собой на всякий случай. Найти записную книжку с адресами, которые я с удовольствием вписывала в Нью-Йорке. Мне казалось, что наличие адресов в записной книжке означало, что у тебя есть друзья. Но в Нью-Йорке все меняется так быстро. Если бы Элеонора не приехала к нам несколько лет назад, то я и с ней потеряла бы связь. Мне надо было снова позвонить ей сегодня вечером около девятнадцати часов. Я спрашивала себя, действительно ли мне было горько…
Глава 3
НЕОЖИДАННОЕ появление дочери и новость, которую она сообщила, повергли Иоланду в тревожные раздумья. Она ходила взад и вперед, квартира, казалось, уменьшилась в размерах, а кухня, еще сегодня утром такая уютная, выглядела невзрачной. Можно ли разрушать брак и ради какого-то каприза или связи ломать совместную жизнь? Она полагала, что у ее дочери более прочная устоявшаяся позиция в принятом общественном положении. И вот она попирает институт брака. Стоит ли осуждать Жоржа и считать ее страдание исключительным, если это так просто? Жениться, встретить другого, решить, что другой лучше, и уйти. Она чувствовала себя неполноценной, обиженной судьбой. Не избрала ли она неверный путь, пытаясь удержать Жоржа, мужа-призрака? Жорж, завзятый эпикуреец, склонный к любовным похождениям, добродушный, с приступами неистового гнева и мимолетной нежности, женился на ней по принуждению, когда оказался припертым к стенке. Несовершеннолетняя Иоланда оказалась беременной. Выбор у Жоржа был ограничен: отправиться в мэрию либо сесть в тюрьму. В тот день, в мэрии, челюсти у него были так сжаты, что он едва мог вымолить «да», которое для него стало приговором. Их совместная жизнь быстро деградировала, они взрывались, как воздушные шары в дни праздника. Достигнув совершеннолетия по закону и став матерью благодаря Жоржу, Иоланда в полной растерянности нашла обещанный в загробной жизни ад в тринадцатом квартале. Чем старше становился Жорж, тем больше занимался коллекционированием любовниц, надеясь на то, что однажды его жена уступит и отпустит его. Она смотрела на него, сокрушаясь, скрестив руки, словно в вечной молитве.
– Я тебя не осуждаю, ты жертва легкомысленных женщин и развратной жизни.
Жорж, багровый от высокого артериального давления, что случается редко у молодых людей, кричал, отбивался:
– Никогда не смей этого говорить, слышишь? Никогда. Я твоя жертва, ты мой палач.
Она пыталась его успокоить и защититься.
– Мой бедный Жорж, знаю, ты несчастлив. Ты не можешь быть счастливым… Сихологически…
– Это слово произносится с «п», «п» – как проститутка. Пси-хо-ло-ги-че-ски.
Она заняла оборонительную позицию.
– Тебе не удастся меня ни оскорбить, ни заставить потерять самообладание, – говорила она. – У меня есть время, однажды ты станешь другим.
Жорж смотрел на нее с ненавистью.
– Когда же ты поймешь, что Бог не занимается нашей жалкой жизнью! Существуют мировые катаклизмы. Есть еще нищета третьего мира. Откуда у тебя эта абсурдная гордость, чтобы вообразить, что наш брак может представлять хоть малейший интерес для него? Хороша же ты будешь, если я стану сумасшедшим. Я вешу восемьдесят шесть килограммов, но стоит тебе открыть рот, и я начинаю дрожать, как лист. Слабая женщина? Беззащитная? Ты? Если мне не удастся вырваться вовремя, ты меня похоронишь. Ты с меня снимаешь кожу, ты меня расчленяешь на куски. Моя единственная надежда на то, что Бог тебя возлюбит настолько, что возьмет с этой прогнившей земли.
