– Спасибо, очень мило с твоей стороны.
Он охлаждал свои руки о стакан. Пил маленькими глотками.
Я смотрела на него, как удав на козу.
– Звонила Элеонора.
– Кто?
– Элеонора. Из Нью-Йорка, не делай вид, что ты забыл Элеонору… Ты вел себя в ее присутствии, как пудель, уповающий на лакомство. Ты красовался…
– Ах да, конечно, Элеонора.
Его колебание должно было заставить меня поверить в то, что он забыл Элеонору. Это усиливало мои подозрения.
– Что ей надо было?
– Меня пригласить.
– Нас пригласить?
– Нет. Меня.
– Куда?
– В Нью-Йорк.
– Придумала же. Абсурд. Поехать в Нью-Йорк! – сказал Марк.
– Я хочу поехать в Нью-Йорк.
– Зачем ты поедешь в Нью-Йорк?
– Для удовольствия. Он дотронулся до лба.
– Что-то там не так? Ты отдаешь себе отчет, сколько стоит билет?
– Представляю…
– Тогда?
Наклонившись вперед, Марк пытался развязать шнурок.
– Я не люблю, когда разуваются при мне.
– С тех пор, как ты видишь меня, как я разоблачаюсь…
– Вот именно. Мне надоело смотреть, как ты раздеваешься.
– Куда мне деваться?
– В клетушку, если Элеонора могла там жить, то для тебя достаточно места, чтобы разуться.
– Ты не имеешь права нервировать меня до такой степени, – воскликнул он.
– Нет, имею. И я уезжаю. В Нью-Йорк.
– На какие деньги?
– На свои.
– У тебя их нет.
– Есть. Деньги на квартиру.
– Ты собираешься растратить деньги, предназначенные для покупки квартиры?
– Да, наплевать мне на квартиру. Я уезжаю в Америку в следующий четверг, 1 июля.
– Франция в кризисе, мир в огне, Европа агонизирует. А тебе приспичило ехать в Америку? – воскликнул он. – Ты спятила? Достаточно, чтобы какая-то девица позвонила. И ты бежишь? Но это никуда не годится. Совсем…
– Нет, годится…
– Но, нет. Надо оставаться дома. Нам повезло, что мы можем поехать к маме, пляж в десяти минутах от дома.
– На машине.
– В нашей стране мы имеем все, – продолжал он, держа туфли в одной руке.
– Ты собираешься их выставить на аукцион? Кто больше? Поставь их. Ты смешон.
– Ну и что же… Подумай, оставь эту американскую идиотку.
Я знаю его монолог об ущельях Тарн.
Мне он представляется в красных штанах в Вердене, готовый погибнуть за родину, я его вижу патриархом, отшельником или гидом, сопровождающим туристские группы по замкам Луары.
– Но я люблю Америку…
– Надо было оставаться там, моя дорогая, – сказал он довольно нагло.
Ему уже не было так страшно, как при возвращении.
Я прошептала:
– Совершенно верно. Мне следовало бы остаться там. Я совершила самую страшную глупость, когда отказалась от американского образа жизни.
– Твоему типу следовало бы тебя удержать. Я бросилась на него и начала его тузить.
– Свинья. Ты не имеешь права.
Он защищался, полушутя, полусерьезно.
– Успокойся. Уже нельзя и пошутить.
Он нарушил наш молчаливый договор: хранить молчание по поводу некоторых событий прошлого. К счастью, он мало что знал. Он отступил, и я закурила. За отсутствием гашиша мне оставался только этот обычный яд. Я злилась, мне не хотелось расстраиваться, погасила сигарету. До меня доносился шум воды. После долгого бесславного отсутствия Марк появился в банном халате. Чтобы выжить в этот вечер, он начал светский разговор.
– Ты действительно хочешь уехать?
– Да.
– Это твое право, моя дорогая, но что мы скажем маме?
– Ей надо что-то говорить?
– Она ждет нас с такой радостью…
– Перестань!
– Увы, это так…
– Но разве она оправдывается перед нами по поводу своих путешествий? Антильские острова, мыс Скирринг, остров Морис… А?
– Это ее дело, но она всегда дома, чтобы нас принять летом. Мы – ее счастье.
– Подумать только! Она принимает своих любовников, а мы нужны, чтобы создавать свиту. Чтобы восхищаться ею. Ей нужна публика. Твоей матери. Она любит демонстрировать свой дом.
Марк возвел руки к небу.
– Что же я сделала Господу Богу, чтобы жена и мать презирали друг друга до такой степени?
– Мы не презираем друг друга. Мы действуем на нервы друг другу. А ты, ты любишь мою мать?
Он пожал плечами.
– Она из другого века.
Неожиданно я перешла на крик Резкие звуки собственного голоса меня удивляли.
– Моя мама моложе твоей на девять лет. На девять! Ей еще нет пятидесяти.
– Она выглядит скорее как пожилая дама, – сказал неосторожно Марк.
– Ты никогда на нее не смотрел, на маму. Она не показывается обнаженной на три четверти, как твоя. Это правда. Но она красива. Вы ее пригласили хоть раз летом? Хотя бы один раз?
Марк заартачился.
– Без твоего отца, это непросто. Представить гостям свекровь без свекра.
– Лицемер! Людям на это наплевать.
– Неправда! Их это интересует!
– А твоя мать, которая так часто меняет любовников?
– Она вправе это делать, она разведена. Я дошла до белого каления.
– 1968 год вас не изменил. Ты, наверно, был славным негодяйчиком.
– Я был с мамой в Ландах.
– Дезертир.
– Дура.
Я продолжила:
– К тому же твоя мать…
– Следи за тем, что говоришь.
– Представь себе, я уверена, что ты стесняешь ее, свою мать. Ты, единственный, неповторимый. Напрасно она надевает бикини, обнажая безупречные ляжки, обвинительный акт при ней: трудно играть молодуху рядом с тридцатишестилетним мальчуганом, своим сыном.
– Я, – произнес Марк, – я ее стесняю? Да я – ее смысл жизни.
Элиан объедалась таблетками каротина, чтобы получше загореть. Ее кожа поглощала солнце, как промокашка. В конце сезона она могла сойти за индианку.
Марк ходил взад-вперед.
В ярости мы становимся целомудренными. Марк остановился перед барометром, стукнул по нему указательным пальцем. С тех пор как я его знаю, он играл с этим прибором, подражая постукиванию дятла. Что за мания.
– Земля, кажется, нагревается.
Я подняла глаза на него.
– Ты обедал в столовой?
– Это уже вошло в привычку, не так ли? Но кому захочется есть в такую жару?
Он ханжески улыбался. Он, должно быть, входил в роль послушного мальчика, когда хотел добиться расположения своей матери. Но я не была его матерью. Он полюбопытствовал в свою очередь.
– В кафе лицея кормят теперь получше?
Мне было понятно удовольствие, которое испытывает кот, глядя на мышь перед тем, как он вцепится в нее зубами.
– Я не обедала. Директору лицея нужен был мой класс. Для выпускного экзамена. Он меня отпустил с обеда. Я прошлась по улице Буасси-д'Англа.
Его адамово яблоко быстро задвигалось.
– Ага… По улице Буасси-д'Англа… И когда ты там была?
– Между тринадцатью и пятнадцатью часами.
