Быстро сообразив, что требуется его совет, Валентин Игнатьевич заговорил, покровительственно поглаживая парня по плечу:
— Видите, мальчик, что наделали? Придется извиняться.
Начало оказалось неудачным, помешал Багрецов; стал возле, будто ему другого места не было разматывать провода. Он зло смотрел на Макушкина, как бы говоря ему: помоги, все равно делать нечего, галок считаешь да от работы отрываешь занятых людей.
Литовцев поморщился, но тут его отозвали по делу. Принесли плитку, сделанную из водного раствора лидарита. Все еще по-старому называл он новый материал, созданный Дарковым… Принесли и результаты испытаний этой экспериментальной плитки. Кажется, что-то получается. Он придирчиво ощупывал глазами каждую цифирку в длинном столбце данных, определяющих прочность материала на сжатие, на растяжение, на изгиб, твердость и влагостойкость, судорожно сжимал в руке лидаритовую пластинку, потом, найдя в протоколе какую-то маленькую зацепочку, побежал в лабораторию.
Макушкин облизал пересохшие губы — дело, конечно, дрянь. Верно говорит старик — придется просить прощения. Дождавшись, когда Васильев закончил свои дела на платформе и стал спускаться по лестнице, Макушкин пошел за ним.
— Зря это я, товарищ начальник, — догоняя, сказал монтер. — Без помощника разве можно? Пусть остается.
Васильев замедлил шаги, удивленно повернул голову:
— Дадим другого, поопытней.
— Чего там опытней? Все одно учить придется. Пусть уж этот остается. Малый он хороший, положиться можно. А что в Америке был, так разве мы не понимаем?
…Уже вечером, после того как были проверены не только пластинки, но и сделана попытка залить часть стены водным раствором лидарита, Васильев спросил у Литовцева:
— Наверное, это вы, Валентин Игнатьевич, сказали монтеру о сыне? Я не хотел этого.
Скрывать было невозможно, да и напрасно. По данному поводу Литовцев мог спорить, у него имелось собственное мнение.
— Не отрицаю, Александр Петрович. Что верно, то верно. Вы странный человек, весьма странный. Неужели вы не хотите оградить мальчика от грубых и несправедливых нападок, от чрезмерной работы, которую могут на него взвалить всякие там макушкины, люди тупые, необразованные? Для них ваше имя — все. Теперь мальчик будет спокоен. Им никто не посмеет командовать. Его уважать станут.
— За что?
— За вас, Александр Петрович! Хоть это ему дайте, бедному мальчику. Впрочем, прошу извинения, обстоятельства щекотливые… Я их не учел. Бывает, когда отцам неудобно, стыдно за своих детей.
— Бывает, — резко отчеканил Васильев. — Стыдно бывает за барчуков и тунеядцев, за пьяниц и хулиганов. Но здесь совсем другое. Извините, — он дал понять, что разговор окончен.
Литовцев, усмехаясь, смотрел ему вслед.
…Рабочий день уже давно закончился, а Надя и Багрецов все еще возились с установкой и проверкой аппаратов. Кабель был проложен, ток включен, поэтому никаких препятствий к тому, чтобы испытать ТКП — то есть телеконтролеры Пичуева в новом, неожиданном для них применении, Надя не видела. К сожалению, пока еще нечего было контролировать. Пробная заливка метрового участка формы производилась вручную и на виду. Смотреть можно и без телевизора.
Но зато у Димки сегодня двойная работа. Он проверяет один из высокочастотных генераторов и свои контрольные приборы. Генератор сушит экспериментальную плиту, а приборы показывают, что при этом в ней творится, как распределяются силовые напряжения, не появляются ли внутри трещины или пустоты, как там дела с температурой и влажностью. Надя в этом не очень хорошо разбиралась, но и не любопытничала — некогда, своих забот хватало, а к тому же с Димкой она все еще не разговаривает. Девичья обида, как уголек в золе, может тлеть долго.
Скупые солнечные лучи окрасили верхнюю кромку стальной стены, казалась она будто раскаленной токами Димкиных генераторов. А сам Димка сидит в неудобной позе на лестнице и сквозь заранее подготовленные отверстия с внешней стороны формы, во влажную еще массу, втыкает пластмассовые челночки датчиков. От них тянутся проводники разноцветные, как пряжа ковровой ткани, свиваются в пестрые жгуты и дальше идут вместе, к ящику с транзисторными усилителями, и потом, за десятки метров отсюда, к пульту управления с приборами, которые показывают и температуру, и давление, и влажность…
Именно влажность. Только она сегодня интересовала Литовцева. На нее была вся надежда. Если воду не удастся выгнать из стены сразу, то восторжествует настоящий лидарит на летучем растворе, который в лидаритовых стенках не задерживается.
Литовцев не отходил от Вадима. Снизу следил, чтобы острия датчиков были вставлены глубоко, ведь главное — знать структуру и особенности подготовленного к просушке участка стены не на поверхности, а в самой ее толще. Он не разрешил Вадиму спуститься вниз, чтобы придвинуть конденсаторные пластины генератора ближе, чем это было запроектировано для высокочастотного прогрева стен при сомкнутых вместе обеих половинах формы.
— Но ведь так быстрее, — попробовал возразить Багрецов.
— «Фестина ленте» — «торопись медленно». Наверное, слыхали такое выражение? Советую его придерживаться, мой молодой коллега.
И Валентин Игнатьевич терпеливо разъяснил, что во всех случаях, если ты занимаешься экспериментированием, нельзя облегчать себе задачу, — потом будешь горько каяться, ибо взял неверный путь. Вот и сейчас… Придвинешь пластину ближе, участок стены просохнет быстрее, — а опыт придется повторять, чтобы узнать, как поведет себя испытуемый материал в действительности.
— Не будем себя обманывать, Вадим Сергеевич, — заключил он, похлопывая Багрецова по плечу. — Оставьте пластины конденсатора на месте и включайте генератор.
Вадим был польщен вниманием доктора наук; называет по имени-отчеству (запомнил ведь!). Как приятно встречаться с вежливыми людьми! А Васильев другой. Не то что имя-отчество, фамилию, наверное, не помнит. Сухой человек, слова ласкового не скажет. Так и с сыном обращается. В самом деле, почему тот роет канавы, когда может только учиться?
Судьба Алексея крайне занимала Вадима, но о ней он ничего не знал; расспрашивать неудобно, да и встречались они редко, только когда сосед приходил домой; а это бывало лишь поздним вечером, Багрецов спал или делал вид, что спит. И виновата в этом была только Надя. Позабыть бы о ней совсем.
Перед тем как включить генератор, Вадим пошел еще раз проверить, на каком расстоянии от прогреваемой стенки установлена конденсаторная пластина, или «щит», как называет ее Литовцев.
На платформе стройкомбайна было пусто, Надя уже ушла. Рядком, как ширмы, стояли легкие алюминиевые щиты, приготовленные для высокочастотного прогрева, но в данном случае не маленького кусочка стены, а всех стен. Наверху на стальных тросах висели такие же пластины, которые будут использованы для прогрева потолка. Они были похожи на матовые зеркала.
Уже темнело. Вадим точнее установил щит, чтоб не было перекоса, и вдруг почувствовал, что кто-то наблюдает за ним. Пригляделся. Склонив голову, в уголке между щитами и стеной сидел Алексей. Заметив взгляд Багрецова, он не переменил позы, только еще ниже нагнулся.
А с другой стороны, поднявшись на лесенку, подглядывал Валентин Игнатьевич, и, как подумал Вадим, лишь затем, чтоб узнать, не придвинул ли он щит вопреки приказанию консультанта. Что-то в этом не понравилось Вадиму, — странное недоверие! В лаборатории ему поручали не менее ответственные дела, и никто не сомневался в его честности. Только так расценивал Вадим поведение доктора наук Литовцева, и это было обидно.
Генератор был уже выключен и стрелки приборов успокоились. Вадим удивился, почему в таких решающих испытаниях не участвует Васильев.
Неужели этот первый эксперимент, — а его результат, по мысли Вадима, должен был бы определить направление дальнейших поисков, — не интересует Александра Петровича? Ведь даже его, Багрецова, мучает нетерпение. Получилось или нет?
Глава восьмая
Багрецов вступает в единоборство
Выждав необходимое время, когда, по расчетам, эксперимент должен уже закончиться, Васильев направился к стройкомбайну, подошел к столику, где Литовцев с брезгливо отвисшей губой разглядывал ленту самозаписывающего прибора. Он держал ее растянутой в руках, как портновский сантиметр, и хмурился.
— Паршивы наши дела, Валентин Игнатьевич? — улыбнувшись, спросил Васильев, ничем не выдавая своего волнения. — Не сохнет? Не твердеет?
Вопрос относился не к Багрецову, но тот с радостью поспешил ответить, что влажность ничтожная, стрелка стоит почти на нуле. Все идет как нельзя лучше, и вообще беспокоиться нечего.
Валентин Игнатьевич неприязненно покосился на Багрецова. Мальчишка всюду свой нос сует. Помолчал бы, когда не спрашивают.
