Вопрос относился не к Багрецову, но тот с радостью поспешил ответить, что влажность ничтожная, стрелка стоит почти на нуле. Все идет как нельзя лучше, и вообще беспокоиться нечего.
Валентин Игнатьевич неприязненно покосился на Багрецова. Мальчишка всюду свой нос сует. Помолчал бы, когда не спрашивают.
А Вадим и сам это понял. Неудобно получилось, бестактно. Чужим голосом проговорил:
— Простите. Я так обрадовался, что… — он замолк и стал чертить пальцем по столу.
— Восторженность надо попридерживать, молодой человек. — Литовцев лениво свертывал бумажную ленту. — Здесь не футбольный матч. Да и радоваться особых оснований нет. Счет не в нашу пользу.
Он повернулся к Васильеву и, уже не обращая внимания на Багрецова, который все еще водил пальцем по столу, чуть припорошенному цементной пылью, начал методично докладывать о результатах первой проверки. В манжетах, словно лампочки, поблескивали топазовые запонки. Говорил он бесстрастно, сдобным, мягким голосом; сначала коснулся вопросов, не вызывающих никаких сомнений, признал, что кое в чем ошибся. Вязкость, например, не уступает лидариту. А потом постепенно перешел к главному и заявил, что его беспокоит остаточная влажность.
— Я не верю в точность измерений, — он постучал пальцем по стеклу прибора. — В данном случае таким прибором нельзя пользоваться.
Вадим отодвинулся от стола, чтоб не мешать; изумлен он был до крайности. О чем идет речь? Прибор высокой точности запломбирован, имеется паспорт, из которого ясно видно, с какой погрешностью можно производить измерения.
— Подведем, как говорится, «сумма-суммарум», — продолжал Литовцев. — Кое-что мы уже выяснили, Александр Петрович. Но прежде чем заливать новой массой всю форму, необходимо проверить несколько плит приборами более высокой точности. Прецизионными в полном смысле этого слова. Мы с Дарковым однажды поплатились целым месяцем работы из-за недооценки техники измерений. Нельзя же так, Александр Петрович, — он с извиняющимся видом развел руками. — Нельзя.
И хотя Багрецов доказывал, что измерение влажности в любой среде доступно даже радиолюбителям, которые сами строят для этого приборы, Литовцев стоял на своем. Не один, а два прибора разных типов надо выписывать из Москвы. Багрецову же было невдомек, что это как-никак несколько дней, которых Литовцеву не хватает. Что касается Васильева, то Валентин Игнатьевич надеялся его убедить ссылками на прежние свои работы, доказывающие необходимость особенно тщательного эксперимента. В этом Литовцев не ошибся. У Васильева пока еще не было серьезных оснований возражать.
Валентин Игнатьевич надел шляпу, прихлопнув ее на макушке.
— Ну вот, обсудили «про эт контра», как говорится, «за» и «против». Пора и по домам.
— Одну минуточку, Валентин Игнатьевич, — остановил его Багрецов. — Только один вопрос: какая здесь требуется точность?
— Где? — будто не понимая, переспросил Литовцев, тяжело опираясь на палку.
Вадим опустил лампочку пониже и пальцем указал на шкалу прибора:
— Вот тут.
Литовцеву самому не приходилось заниматься измерениями. На то существовали научные сотрудники, инженеры-исследователи, лаборанты. Вопрос Багрецова его разозлил.
— Занимайтесь своим делом, Вадим Сергеевич, — сквозь зубы процедил Литовцев и нервно помахал палкой. — Нам нужна максимальная точность.
— Но какая? В каких пределах?
— Короче говоря, Вадим Сергеевич, нас эта точность не удовлетворяет, — сухо заявил Литовцев. — Подготовьте письмо о высылке нового прибора. Александр Петрович подпишет.
— Не подпишет! — в запальчивости воскликнул Вадим. — Надо знать, что подписывать.
Чувствуя его правоту, Васильев успокаивающе сказал:
— Почему? Разве я вам не доверяю?
— Спасибо, Александр Петрович, — Багрецов подчеркнул это легким кивком. — Но я и не сомневался в вашем доверии. Судя по паспорту, так называемая «погрешность» прибора минимальная, и заменять его не следует.
Литовцев еле сдержался. Вот так характерец у мальчишки!
— Думается мне, товарищ Багрецов, — заговорил Валентин Игнатьевич размеренно и спокойно, шагая вдоль стола, — что вы взяли на себя не свойственные вам функции. Мне непонятна ваша категоричность. Что это за разговор? У вас, по меньшей мере, странные представления о дисциплине на производстве. Возражать начальнику строительства! Да кто вы такой?
— Обыкновенный инженер, — сдерживая волнение, ответил Багрецов. — Но у меня есть право не соглашаться и с вами — доктором наук, и с начальником строительства, если дело касается доверенной мне техники. Я же не пешка, чему-то учился. Приборы знаю, могу разобрать их и собрать. Могу отградуировать по эталону. Вы мне говорите, что точность мала. А я спрашиваю, какая нужна в процентах? Десятая? Сотая? Выписывать новые приборы, даже разных типов, конечно, можно, но зачем терять драгоценное время?
— Не ваша забота, — буркнул Литовцев, отходя в сторону.
— Как не моя? — искренне удивился Вадим. — А чья же?
Литовцев стукнул палкой о землю и резко повернулся к Васильеву:
— Александр Петрович, объясните ему, пожалуйста. Я не затем сюда приехал, чтобы пререкаться по пустякам с заносчивыми молодыми людьми.
Васильев не хотел вмешиваться в разговор. «Возможно, Багрецов ошибается, действительно прибор надо заменить, однако же правда пока на его стороне».
Валентин Игнатьевич, будто читая мысли Васильева, сразу переменил тон, заговорил с ласковой укоризной:
— Если уж вы так настаиваете, дорогой мой юный коллега, придется объяснить, как говорили латиняне «аб ово», то есть «от яйца», или «с самого начала». Мы с Александром Петровичем не новички в науке. Десятки штанов просидели в научных институтах. Опыт кое-какой приобрели. А отсюда — вы это должны понимать, Вадим Сергеевич, — мы часто пользуемся интуицией. Я, например, уверен, хотя и не могу сейчас доказать, что в данном случае нужна большая точность измерений. В конце концов, у меня могут быть и другие соображения, которые заставляют требовать замены прибора. Вы в шахматы играете?
Багрецов, понурившись, рыл носком ботинка землю. На вопрос Литовцева вскинул голову:
— Сейчас нет. В детстве увлекался.
— Этого достаточно. Тогда вам понятно, что я могу заранее предполагать, как сложится партия. Но все зависит от противника, какой ход он выберет, чем пойдет — пешкой или конем? Противник у нас общий — неподатливая природа. Вот и здесь, — Литовцев палкой указал на темнеющую массу стройкомбайна, — она тоже сопротивляется. Мы решили пойти конем — выгнать воду из стен высокочастотными генераторами, а природа отвечает ходом слона — новой угрозой, что стена вспучится или осядет. А почему? По самой простой причине — мы, допустим, пренебрегли проходной пешкой, как и сейчас ничтожнейшими остатками влаги. Все это сознательно утрирую, но так яснее. У меня больше опыта, чем у вас, Вадим Сергеевич, и я заранее предугадываю возможную угрозу. Вижу, где она назревает, а потому мы с Александром Петровичем имеем право кое-чем и пожертвовать. В данном случае несколькими днями, пока не пришлют новый прибор. Каждому свое, — Валентин Игнатьевич с сожалением развел руками. — Тут уж ничего не поделаешь. Как говорили латиняне, «что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку». Не огорчайтесь, мой юный коллега. Все мы были молоды и многого не понимали.
— Опять не согласен, — упрямо сказал Багрецов. — Я могу переделать прибор, отключить шунт для повышения чувствительности, проверить по стрелочным приборам, вмонтированным в контрольный пульт. Могу приспособить для этой цели осциллограф. Найду метод определения нужных параметров с помощью изотопов, меченых атомов, В конце концов любыми техническими средствами докажу, что прибор показывает точно. Я очень уважаю вас, Валентин Игнатьевич, боюсь показаться дерзким, но вы совсем не знаете приборов. У каждого из них есть паспорт, где указаны и точность, и допустимая погрешность при разных частотах, и пределы измерений. Хотите, я сейчас принесу все паспорта? Мы тогда договоримся, как лучше наладить измерения.
Литовцев безнадежно махнул рукой:
— Тащите. В первый раз встречаюсь с таким упрямством! — И после того, как Багрецов растворился в темноте, раздраженно заметил: — Сочувствую вам, Александр Петрович, трудно быть начальником строительства. Попробуй найди с такими всезнайками общий язык! — он большим пальцем показал через плечо. — То ли дело в лаборатории. Я бы его минуты не держал у себя. Критика вещь полезная, но невольно вспомнишь и Горация: «Эст модус ин ребус», то есть, извините, «всему есть мера». Да разве кто из моих сотрудников — слава богу, кандидаты, аспиранты, не этому чета — осмелился бы на подобный выпад? Черт знает что! Как мы воспитываем нашу молодежь!
