Глава 4. Женская линия
Пробудившись уже за полдень, я неохотно встала и пошла варить кофе, попутно взглянув на себя в зеркало. Ужас! Опухшие от вчерашних рыданий красные веки срочно требовали длительного умывания холодной водой. На душе было неуютно. Я чувствовала, что в моей жизни начинается новый этап. Что он принесет? Если бы можно было хоть одним глазком заглянуть в будущее! Я подумала о своих записках, которые стала вести не так давно, чтобы разобраться в том, что все же произошло между мной и мамой. Взяв чашку с горячим напитком, я села за компьютер и открыла файл.
Я думала, что сейчас нахожусь в коконе, из которого со временем может появиться бабочка. Но для этого требуется время. Нам всем нужно время, чтобы осознать свои ошибки, принять данные уроки и расправить крылья. Просто нужны терпение и мудрость, умение прислушиваться к себе, биению жизни, видеть в людях лучшее из того, что в них есть, и быть добрее.
В июле моя бабушка упала и сломала ногу. Учитывая то, что ей скоро должно было исполниться восемьдесят пять, я за нее волновалась. Выглядела она плохо, я даже думала, что она окончательно потеряла волю к жизни. Я пыталась ее подбодрить в перерывах нескончаемой беготни между врачами, аптеками, домом. Слава Богу, что Петя в это время находился со свекровью в деревне и мне не нужно было заботиться и о нем тоже. Я готовила бабушке еду, стирала вещи, а ночью не могла спать от удушающей экстремальной жары и боязни, что она не выдержит, сломается и уйдет… Плакать нельзя. Кроме меня, никто не мог быть сильным и сделать все как надо и, наконец, настоять, чтобы ее прооперировали. Врачи непозволительно тянули с решением, бабушка все меньше верила в шансы на то, что она снова будет ходить. Она стала раздражительной, ругалась с соседями по палате, санитарками, и часто я сама выбегала из палаты в слезах. Надо держаться, пусть и из последних сил. Я звонила в собес, Комитет ветеранов ВОВ, написала письмо президенту, пытаясь найти поддержку и заставить врачей сделать ей операцию на бедре. Я говорила ей о том, что она прошла войну и вынесла на своих плечах такое, что не каждому под силу, и она не имеет права сдаваться. Я не верю в это, в саму возможность подобного упадка духа для нее. Я вспоминала все места, где мы бывали, все дела, которые делали вместе, все, что могло ее хоть как-то подбодрить. Так мы и держались. С переменным успехом. Я наняла ей сиделку, потому что санитарки не хотели выносить за ней судно даже за деньги, так она обижала их. Она читала лекции врачам и заведующему отделением, контролировала, какие таблетки ей принимать, а от каких следует воздержаться, кричала, что врачи ничего не понимают и их квалификация недостаточна для того, чтобы ее лечить, припечатала физиотерапевта словом «фашист», после чего отвернулась к стене и не реагировала на уговоры попробовать встать и походить, чтобы не атрофировались мышцы.
А потом приехала мама – самый любимый человек в жизни бабушки. Приехала получать наследство, думая, что ее матери недолго осталось существовать на этой земле. Она много лет жила в другой стране, имела двойное гражданство и поставила своей целью получить причитающееся имущество, не особо заботясь о нынешнем бытии своей родительницы. Ее приезд не облегчил моей жизни, скорее усложнил, потому что кроме хлопот о бабушке мне пришлось взять на себя и заботу о маме, которая много лет весьма успешно играла в рассеянную и ни к чему непригодную барышню. Где купить хлеб и туалетную бумагу, как открыть входную дверь в квартиру, каким боком прикладывать карточки для проезда в метро… Ее постоянно раздражало все вокруг: яйца пахнут хлоркой и у них другой цвет желтка, люди на улицах хмурые и не умеют одеваться, в магазинах нет нужной марки японских водорослей, которые она привыкла употреблять в пищу… Меня это раздражало. Мама не хотела сидеть с бабушкой, не желала делать для нее хоть что-либо, а требовала всего от меня.
После операции бабушка боялась начинать ходить – ей было больно. Но я понимала: если она сейчас не встанет, она не встанет никогда, и всеми правдами и неправдами уговаривала ее сделать хоть несколько шагов по палате на ходунках. Когда я, измученная, уходила, появлялась мама со словами: «Мамочка, тебе больно, конечно, лежи. Не вставай». Она перечеркивала мои усилия одним легким движением, потому что ее целью было любым путем овладеть наследством. Что я могла поделать?
Есть много вещей, которые я не прощу ей никогда, потому что я и так простила слишком многое на протяжении всей моей жизни. Я уже не испытываю ненависти, но больше не питаю любви. Я вычеркнула этого человека из моей жизни, словно его не существовало вовсе. Но пережить такое не пожелаю никому.
Мама настраивала бабушку против меня, говорила ей всякие глупости, а та верила, потому что дочь не может врать, не может оказаться плохой – иначе для кого тогда бабушка прожила эту жизнь?.. Я страдала.
Когда мы с мужем забирали бабушку из больницы, она чуть не умерла у меня на руках в лифте своего дома. В узкий проем кабины инвалидная коляска не проходила, бабушке надо было встать и сделать с ходунками один шаг в лифт, чтобы доехать до восьмого этажа. Она долго отказывалась, но потом согласилась, ведь мы не могли нести ее вместе с коляской на руках столько лестничных пролетов. Она шагнула в лифт, мы сложили коляску и поехали, а мой муж помчался наверх пешком. Когда двери открылись, она внезапно обмякла, теряя сознание, ватным кулем повалилась на меня, закатив глаза, захрипела, а по ее ногам стала стекать моча. Одной рукой я держала бабушку, другой выпихивала коляску из лифта, пытаясь ее разложить. В голове билась страшная мысль: «Неужели это конец?», и паника нарастала. Подбежавший муж помог усадить бабушку в кресло, хлопал ее по щекам, пытаясь привести в чувство. Я трясущимися руками доставала и роняла телефон и ключи, не зная, то ли звонить в «скорую», то ли открывать дверь в квартиру, и не могла сделать ни того ни другого. Такого страха я не испытывала никогда, ведь я выросла с ней, она – все, что у меня было, постоянного и неизменного с детства. С трудом я открыла дверь, начала набирать номер «скорой», но тут бабушка пришла в себя и сказала, что ей лучше.
В день выписки моя мать ходила по личным делам, ей нужно было забрать новый загранпаспорт. Важное дело, учитывая то, что обратный билет она не брала, не зная, когда сможет вернуться. Я позвонила ей в истерике и наорала на нее за то, что она не находилась вместе с нами, со мной, в тот критический момент. В квартиру бабушки мать пришла через несколько часов… с нарядом полиции и заявлением, что я угрожала ее жизни… Конечно, служители закона этому не поверили, и она, рассердившись, ушла в отделение, чтобы накропать письменный лживый донос на родную дочь.
