— Вуд сделал программу популярной, — горячилась Ольга, отчего лицо ее раскраснелось, а у виска задергалась розоватая жилка. — Она — все, что у него осталось: жена ушла, дети не хотят его видеть, здоровье пошатнулось…
— Да. И все проблемы связаны с одной, главной, — пристрастием к спиртному.
— Работе это не мешает — пьет он только по вечерам, с утра — как огурчик…
— Я бы сказал, как баклажан, Верочка ведро тонального крема изводит, чтобы придать его сизой физиономии телесный оттенок…
— Час от часу не легче, то одно, то другое.
— У вас какие-то неприятности, моя дорогая? — Гридасов аккуратно прислонил вилку и нож на край тарелки, оторвал взгляд от еды и пристально посмотрел на Ольгу.
— Да, то есть, нет…
«Чуть не проговорилась! — подумала Лобенко. — Боже упаси, посвящать таких влиятельных людей как Гридасов в свои личные проблемы. Коммерсанты считают человеческий фактор слишком сентиментальной, а потому совершенно излишней, составляющей в производстве бизнеса», — вслух же добавила:
— Просто, боюсь тоже остаться «за бортом».
— О-о-о! Уверяю, моя дорогая, вам это не грозит, — Гридасов снова взялся за вилку и нож. — И я никогда не посмел бы портить вам трапезу плохими вестями…
— Вы хотите сказать, что закрытие программы — хорошая весть?
— Для вас — да.
Лобенко поправила очки на носу. А Гридасов приосанился, осознавая важность той информации, которую собирался девушке сообщить. Отставил в сторону опустошенную тарелку из-под биточков и приблизил к себе блюдо с запеканкой. Он чеканил каждое слово:
— В связи с тем, что ток-шоу «Волшебный ларец» себя изжило, но команда, делающая его, слаженная и мобильная, на ее основе учреждается новое акционерное общество. Его равноправные совладельцы — ваш канал и наша фирма. Это будет развлекательное телевидение. В основном, игровые и музыкальные программы. Создается совет по планированию и разработке новых передач. Вы в него входите.
— Я не поняла, это повышение или понижение?
— Разумеется, повышение. Более того, у вас есть прекрасная возможность продвинуться еще дальше. Если не ошибаюсь, вы заканчивали некий творческий вуз?
— ВГИК. Я — актриса по специальности… — от волнения Ольга частила. А вот креативный директор был по-прежнему невозмутим и размерен в своей речи:
— Вот и чудненько. Предложите интересный проект, сможете его же и вести.
— В смысле, обеспечивать функционирование, или работать ведущей в кадре?
— Возможны оба варианта. Решится со временем.
Дверь в кафе распахнулась, и в помещение вошел Вуд. В студийном костюме с люрексом, на этот раз, сиреневого оттенка. В руке он нес цилиндр, обшитый той же тканью. Минуя барную стойку, он прямиком направился к столику, за которым сидели Ольга Лобенко и Генрих Гридасов.
— Добрый день! Ребята, я вас потесню чуточку, забыл оставить свой реквизит в подсобке, — стараясь не смотреть коллегам в глаза, Александр отодвинул свободный стул и положил на него шляпу.
— Вы нас нисколько не стесните! Я как раз докушал свой скромный обед и удаляюсь. Приятного аппетита! Счастливо оставаться… — Гридасов откланялся и ушел.
Ольга, как тщательно ни пережевывала греческий салат, тоже успела его доесть. Однако уходить она пока не собиралась. Вуд это заметил и оживился.
— Тебе что-нибудь принести?
— Миндальное пирожное и зеленый чай.
— О’кей! А ты пока посторожи «сомбреро», все-таки казенное имущество.
Это была явная уловка, попытка задержать девушку. Кафе закрытое, кошелек преспокойно можно бросать на столе, не то, что бутафорский реквизит… Александру просто не хотелось обедать в одиночестве.
Ведущий «Волшебного ларца» вернулся с обещанным угощением, себе он взял шашлык из осетрины и стопку водки.
«Спиртное перед записью, это что-то новенькое», — подумала девушка и отметила, что грима на лице соседа по столику действительно многовато.
— Ну, за помин моего детища, — Вуд приподнял стопку.
— Так ты в курсе?
— Ну, если ты уже «в курсе», почему я должен быть «вне»? Судя по тому, что господин Гридасов не побрезговал с тобой сотрапезничать, ты остаешься в команде?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Он полагает — да.
— Он не «полагает», он располагает.
— В смысле, как Господь Бог?
— Примерно. Генрих Ильич разве забыл упомянуть о таком маленьком пустячке, как его Генеральное директорство в новом АО?
— Ни фига себе!
— Это мне ни фига. А ему, как раз, до фига и больше!
— Не кипятись! Ты очень расстроился? — Ольга коснулась руки Вуда.
— По поводу увольнения? Увольнение — не смерть. Отдохну немного. Слава Богу, не всю заначку пропил. А там посмотрим.
Х Х Х Х Х
Лобенко неслась в гримерку, ей не терпелось поделиться последними новостями с Верочкой. Она не стала дожидаться лифта, по лестнице взмыла на второй этаж. В пролете едва не перевернула круглую напольную пепельницу на длинной ножке, зато налетела на некую рыжеволосую мадам в черном сарафане и рубашке с белым жабо. Мадам проводила ее колечками выпущенного изо рта бледного дыма. В Останкино к подобным «гонкам» привыкли. Двадцатый кабинет, девятнадцатый… вот и нужная дверь. Девушка толкнула ее растопыренной ладошкой.
Верочка сидела в кресле, лицом к окну. Больше в гримерной никого не было.
— Вер, ты уже знаешь?
Вера молчала.
— Раз не переспрашиваешь, что, — значит, знаешь. И почему мне не сказала? Тоже, подруга!
Опять тишина. Лобенко подкралась сзади, легонько взяла девушку за плечи, пригнулась к уху:
— Не удалось пожевать мясца в буфете, так ты собственный язык съела? Эй, чего молчишь! — резким движением она крутанула кресло на себя. Локоны молчаливой подруги откинулись с лица, и из-под них выплыла посиневшая уродливая физиономия какого-то упыря. И впрямь создавалось впечатление, что сидевшее перед ней существо пыталось съесть собственный язык, распухший, он не помещался во рту и беспомощно выпирал наружу, прикушенный собственными зубами. Такими же вздувшимися были и губы, будто в них накачали килограмм силикона; из выпученных толстых и покрасневших полусфер век выглядывали узкие, как у китайца, глаза.
— На помощь! — Лобенко завизжала, точно импортная дрель в отечественном бетоне.
Полкан и петушиный гребень
Ораниенбаум, 1755 год.
Екатерина с трудом вытягивала ноги из свежеперекопанной влажной земли. Она то и дело приподнимала край платья и посматривала, не начерпала ли грязи в синие коты;. Эти чеботы пришлось выпросить у местной крестьянки. Собственные туфли были почти все атласные да шелковые, они и на утоптанной дороге с ноги слетают, а уж в рыхлой почве точно потерялись бы.
Княгиня потрясла правой ступней, придирчиво оглядела башмак: сидит не твердо, видно, ослабли завязки вокруг голени. Согнулась, чтобы поправить, и тут же почувствовала, острую боль в позвоночнике, чуть выше талии, словно туда вонзили что-то острое, — ощущение знакомое, но уже почти забытое…
Впервые она испытала его в семь лет, когда сильно простудилась. Жар не проходил несколько недель, а от кашля выворачивало все нутро: и легкие, и желудок, и, казалось, даже мозги.
Врач констатировал: воспаление легких. Думали, не выживет, но она поправилась. Правда, когда поднялась с постели, обнаружилось, что позвоночник сильно искривился. Пришел костоправ, а по совместительству городской палач, велел ей стать прямо, но получилось лишь зигзагом. Между рукой и туловищем образовалась большая дыра, правое плечо возвышалось над левым, а голова уходила куда-то вбок. Затем костоправ-головорез круто наклонил Фике (так ее звали домашние) вперед и велел опустить руки вниз, тут-то девчушка и почувствовала острый укол в позвоночник. По итогам осмотра было назначено лечение: и днем, и ночью носить специальный корсет. Кроме того, ежедневно к принцессе следует приводить некормленую с вечера девственницу, дабы та растирала своей слюной приподнятое плечо и искривленную спину. Не будем судить, какое из предложенных средств оказалось эффективнее, но, через три с лишним года неукоснительного исполнения процедур, позвоночник девочки выпрямился, ушла и боль при наклоне вперед.
