— Забудь о нем. — Она потянула его пиджак.
— Это очень важно. — Он поднял указательный палец. — Ты же умная девочка.
— Да, — послушно кивнула она, — но сегодня…
Телефон снова подал голос.
— Я поговорю с Маминовым, его ребята отвезут тебя домой и подежурят у подъезда, пока все не утрясется. Сегодня у тебя выходной. Приведи себя в порядок.
— Я хочу тебя, Костя, — тихо повторила Леночка, Куприянов ласково поцеловал ее в голубые глаза.
— Я приеду за тобой в четыре часа. Вечер мы проведем вместе.
— Правда?
— Я обещаю.
Леночка наградила его длинным страстным поцелуем, и Константин бросился к надрывающемуся телефону:
— Григорий, это ты?
Вера
Частная психиатрическая клиника Талдомского оказалась выстроенным в современном стиле особняком, прячущимся за довольно высоким забором и густыми деревьями. А сам профессор — маленьким, полным бодрячком с кудрявыми седыми волосами и очень внимательными глазами. Вера заранее созвонилась с ним, предупредила о своем визите, и охранник сразу же проводил посетительницу в кабинет владельца клиники.
Хороший кабинет, дорогой. Обставленный hi-tech мебелью, с массой хромированных деталей, пластиковыми поверхностями, причудливыми светильниками и украшенный абстрактными картинами. Вере кабинет не понравился. А вот профессор, Яков Исаакович, производил приятное впечатление грамотного профессионала.
— Честно говоря, я пребываю в некотором смущении, — призналась Вера, расположившись в изогнутом кресле. — Я не предполагала, что пси… простите, что ваши пациенты могут так свободно общаться с внешним миром.
— У нас не тюрьма, — вежливо улыбнулся Талдомский, — большинство наших гостей очень обеспеченные люди, которым по разным причинам требуется квалифицированная поддержка. Стрессы, депрессии, фобии. Часть из них обратилась к нам самостоятельно, вполне отдавая себе отчет в своем состоянии. Других поместили родственники, но все они члены общества. Все они любимы, у всех у них есть семьи, просто в настоящий момент им требуются мои услуги. О которых никому не будет известно.
— Я понимаю, — кивнула Вера. — А что вы скажете об Ивове?
— Аркадий? — Внимательные глаза Якова Исааковича погрустнели. — Аркадий пережил сильнейшее потрясение, о котором он упорно не желает говорить. Он необычайно талантлив… Вы видели его работы?
— Только портреты.
— Даже в них есть искра, — вздохнул Талдомский. — А его основные работы просто поражают. Бьют прямо в душу. Аркадий работал на грани гениальности и безумия, на грани света и тьмы. Он балансировал, очень уверенно балансировал на этом лезвии, пока что-то не толкнуло его во мрак. Он не говорит, что. Он замкнулся. И я, признаюсь откровенно, очень обрадовался, когда узнал, что он направил вам письмо. Скажу более, если бы вы не позвонили, то завтра я бы сам разыскал вас.
— Это так важно? — немного помолчав, спросила Вера.
— Я надеюсь, что это важно, — развел руками Талдомский. — Вы стали первым человеком, а если быть точным, первым предметом, только не обижайтесь, к которому он проявил хоть какой-то интерес за много месяцев. С тех пор как с ним произошло несчастье, Аркадий занимается только одним.
— Чем?
* * *
Палата была необычайно просторной, метров сорока, и щедро залитой солнечным светом, дальняя стена представляла собой одно огромное окно.
«Аркадий хотел, чтобы его пристанище напоминало студию, и мы пошли ему навстречу».
В углу, у окна, стояла широкая кровать с черным балдахином, в другом углу маленький столик, торшер и два глубоких кресла, в которые так хорошо проваливаться вечером, с книжкой в руках. Но книг не было.
Все остальное пространство палаты занимали мольберты…
«Два, четыре… кажется, всего семь»…кисти, краски, разбросанные прямо на полу, и многочисленные рисунки, на мольбертах, на стенах, на полу, выполненные маслом, углем, карандашом, на холсте, на ватмане…
«Он рисует. Он постоянно занят, но его работы… Вы увидите. А еще в них есть нечто общее».
«Что?»
«Вы увидите».
На всех работах Ивова была изображена одна и та же женщина. Черноволосая красавица с изящной женственной фигурой. Надменная и нежная, веселая и задумавшаяся, целомудренная и откровенно развратная.
«Он балансировал, очень уверенно балансировал на этом лезвии, пока что-то не толкнуло его во мрак».
Какой бы ни изображал свою музу художник, каждая ее черточка приводила стороннего наблюдателя в трепет. В трепет кролика перед удавом. Ею было невозможно не восхищаться: черноволосая незнакомка была потрясающе красива, но ее красота вызывала ужас. Каждая линия чарующего лица его музы была линией Зла, каждый изгиб прекрасного тела — изгибом Зла, тень от пышных ресниц — тенью Зла, а сияющие черными звездами глаза заставляли наблюдателей отворачиваться. Незнакомка была пропитана мраком. Злом. Тем Злом, краешек которого Вера увидела недавно в зеркале. Настоящим. Первородным.
Может быть, поэтому Ивов не заканчивал свои работы?
Ни одну из них.
— Меня пугают ее глаза.
Вера вздрогнула и обернулась. Ивов, маленький, тощий, одетый в испачканную красками рубашку и простые брюки, сидел на полу возле кровати. Она даже не заметила его, оглядывая студию.
— Я отчетливо помню их, но помню прекрасными, способными утопить в себе весь мир. — Аркадий запустил руку в длинные волосы. — А когда я пишу их, то содрогаюсь от ужаса. Хотя я знаю, что не ошибаюсь. Я помню каждую ее черточку, каждый жест, каждую улыбку. Я не ошибаюсь, и это убивает меня.
— Это Зло, — тихо сказала Вера.
«А его основные работы просто поражают. Бьют прямо в душу».
— Вы пишете Зло, Аркадий.
— Как бы я хотел написать ей новую душу. — Художник сжал ладонями виски, потер глаза. — Вырвать ее из мрака… — Он поднял глаза, посмотрел на стоящую посреди палаты женщину. — Ее тень над вами, Вера Сергеевна. Вы в опасности.
— Откуда вы знаете?
— Увидел, почувствовал, — он усмехнулся, — а какой еще ответ вы ожидали услышать от сумасшедшего?
— А как вы узнали мое имя? Номер телефона?
— Увидел, почувствовал… Это началось не сегодня и не вчера. Давно. Я долго думал, стоит ли предупреждать вас…
— Вы ее любите.
— Я заканчивал портрет и думал, что мне удалось. — Аркадий вскочил, подбежал к одному из мольбертов и сбросил с него ткань.
Энергетика Зла от незаконченного портрета незнакомки заставила Веру сделать шаг назад.
— Не получилось, — криво усмехнулся художник. — Точнее, получилось, как всегда. И тогда я решил предупредить. Ее крылья над вами, Вера Сергеевна. Ее чарующие черные крылья. Вы и представить себе не можете, какими сладкими они могут быть… Бойтесь ее, Вера Сергеевна. Постарайтесь спасти то, что еще можно, но… — Глаза Ивова вспыхнули, он подбежал к остолбеневшей Вере и схватил ее за руку. — Ради бога, Вера Сергеевна, не пытайтесь бороться за то, что уже во мраке! Боритесь сами, если та сторона не ваша, боритесь за то, что вам дорого, но никогда не бросайтесь спасать то, что не хочет быть спасенным! Помните, тьма не поглощает, она просто берет свое!!!
Пораженная горячим монологом художника Вера смотрела в его больные глаза.
«Он безумен!»
«А разве то, что ты видела в зеркале, не безумие?»
«Он тоже видел?»
«Вполне возможно, он видел кое-что и похуже».
«Этого не может быть!»
«Тогда что ты здесь делаешь?»
Вера сглотнула, чуть успокоилась. Очень хотелось курить.
— Как ее зовут?
— Анна. — Ивов отпустил ее руку и отошел к окну. — Анна.
— Где она живет?
— Это неважно, — он усмехнулся. — Опасайтесь ее, Вера Сергеевна. Не доверяйте ей и не доверяйте никому, кто с ней.
— И вам?
Аркадий улыбнулся, подошел к мольберту, сбросил неоконченный портрет на пол и огляделся в поисках чистого холста.
— Уходите, Вера Сергеевна, мне надо работать.
Вера сделала шаг к двери, санитар с той стороны мягко открыл замок.
«Тьма не поглощает, она просто берет свое!!! Тьма забирает только своих!»
«А женщина, которую он рисует?»
«Красавица, да? Мы не знаем, кто она. Аркадий ничего не говорит, а здесь она не появлялась. Вы думаете, что дело в несчастной любви?»
Бедный Яков Исаакович. Он разглядывал красивую брюнетку со жгучими глазами и роскошной фигурой, он увидел в ее чертах Зло.
Зло, которое видела она. Которое видел Ивов. Вера вышла на крыльцо клиники, закурила, нервна нащупала в сумочке ключи от своего «жука» — Кот кривился, а ее просто очаровал этот кругленький ярко-желтый «Фольксваген».
— Как вам понравилось у нас?
Рядом с ней стоял высокий санитар лет шестидесяти, но явно крепкий: белый халат чуть не лопался на его могучих плечах. Он был абсолютно лыс и носил странной формы солнцезащитные очки, очень плотно прилегающие к лицу.
— Вы что-то спросили?
— Как вам понравилась клиника? — Легкая, безжизненная улыбка, от которой у Веры побежали мурашки.
