— У Деми уже есть человек, к которому она может обратиться за помощью в любую минуту, — суховато сообщила Ариадна.
— Ревнуешь к новой подруге? — насмешливо поинтересовался он.
Ариадна выдохнула, прищурив глаза — кажется, это был самый строгий из арсенала ее взглядов.
— Фоант, нам надо идти.
— Как скажешь… мамочка, — не без ехидства пропел он и, чмокнув оторопевшую Деми в щеку, танцующей походкой удалился.
Ариадна снова вздохнула.
— Кажется, у меня было слишком мало жизней, чтобы достойно его воспитать.
Деми рассмеялась смехом с немалой толикой изумления. Фоанту каким-то неведомым образом удалось хоть немного поднять ей настроение. Если учесть все свалившееся на нее снежной лавиной потрясение, это дорогого стоило.
— Боги, как это странно. Вы одного возраста, но он твой сын. А еще его родила другая женщина, а значит, у него другая мама, но все-таки он твой сын. Тебе самой не странно?
— Немного, — с улыбкой призналась Ариадна. — Представляю, как это выглядит для тебя, но в Алой Элладе после пары-другой перерождений к подобному привыкаешь. Кто-то держится за свои прошлые семьи — навещает детей, внуков и правнуков, но чаще всего старые связи истончаются — чем дальше, тем сильней — и в конце концов рвутся. Так переворачиваются исписанные страницы дневника, чтобы никогда больше не открыться. Так прячутся в шкаф, пусть и по-своему любимые, но уже прочитанные от корки до корки книги, к которым больше никогда не вернутся. Новое всегда ярче, ближе к сердцу, чем старое. К счастью или же к сожалению. Однако так вышло, что мы с Фоантом встретились в Афинах только в эту веху нашего перерождения. Его манит этот город не меньше, чем всегда манил меня.
Деми торжествующе улыбнулась. А вот и общее.
— Самое сложное, что подстерегает инкарнатов — своеобразная дихотомия воспоминаний. Я помню, как познакомилась с Фоантом, как, благодаря силе родственных душ, узнала, что он мой сын. И в то же время помню, как носила его под сердцем, как давала ему, только родившемуся, имя. Как прошла с ним долгий путь от младенчества до самой смерти.
У Деми мороз пробежал по коже. Она изучала профиль Ариадны, идущей в одном ритме с ней. Лицо бледное, напряженное, больше похожее на восковую маску.
— Я помню, как Фоант умирал на моих руках… И безумно рада, что способна видеть его живым и невредимым. — После мучительно долгой паузы Ариадна повернулась к Деми и со смешком сказала: — Только не ведись, пожалуйста, на его уловки — он тот еще дамский угодник.
Деми снова смутилась. О чем, о чем, а о делах сердечных она думала сейчас в последнюю очередь. Или, если быть точней, не думала совсем.
Ариадна привела ее в просторную, тонущую в полумраке комнату. Прикосновением зажгла принесенный с собой светильник. Обстановка оказалась скромной — кровать в дальнем углу рядом со шкафом, у окна — небольшой стол.
— Пока ты не ушла… Я могу кое о чем тебя попросить?
— Конечно, — с готовностью откликнулась Ариадна.
— Мне нужно что-то, на чем можно писать. Я хочу… Хочу оставить хоть какую-то память о сегодняшнем дне. Как бы ни тяжело все то, что я сегодня узнала, я должна это помнить. Должна знать, какую роль я…
— Я понимаю.
Не пришло и нескольких минут, как Ариадна принесла то, что на первый взгляд показалось стопкой деревянных табличек, тоненьких, чуть ли не с волосок.
— Полиптих? — неуверенно спросила Деми, подразумевая связанные шнурками восковые таблички для письма.
Ариадна широко улыбнулась.
— Почти. Его усовершенствованная версия. — Она протянула ей изящный стилос[2] из серебра. — Давай, напиши что-нибудь.
Когда Деми взяла в руки стопку табличек, ни одна из них не сдвинулась, словно они были приклеены друг к другу. Но стоило только коснуться верхней, как та с легкостью отделилась от остальных и сама собой легла в ее ладонь. Едва ощутимое касание кончика стилоса к дощечке, и на светло-коричневой поверхности вывелись яркие, четкие «чернильные» буквы.
«Меня зовут Деметрия Ламбракис».
— Прекрасно. — Ариадна просияла так, будто именно она все это время учила Деми письму. — А теперь сделай вот так…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Деми повторила за ней, и дощечки приникли друг к другу, а потом раскрылись в воздухе веером, словно книга, оставленная на скамье под шквальным ветром. Столь скромная магия, она заставила Деми тихонько вскрикнуть от восторга.
— Ты можешь стирать написанное одним движением, просто проведи пальцем вот так… Стилос клади наверху, он никуда не сдвинется, пока ты этого не захочешь.
— Спасибо, — тепло поблагодарила Деми. — Не думай, что мне не нравится, но…
— Почему у нас нет нормальных писчих принадлежностей, которые мы могли подсмотреть у вас? — рассмеялась Ариадна.
— Да, но не только их. Почему у вас нет и всего остального? Наших технологий, я имею в виду?
— Причина, на самом деле, не одна. Далеко не все эллины посвящены в тайну существования Изначального мира. Не все обладают привилегией его наблюдать.
— Но разве такие, как ты и Харон, не могут пронести какое-нибудь изобретение в Алую Элладу? Чтобы разобрать его на составные части и понять, как оно работает?
— Мы ничего не выносим из Изначального мира. Чревато тем, что ткань между реальностями истончится. Чем сильнее различие между творениями наших миров, тем сильнее энергия одного мира расшатывает, колеблет завесу. К примеру, одежда, в которой ты прибыла сюда, лишь создаст на ее поверхности рябь подобную брошенным камням. А вот захваченный с собой сотовый или ноутбук — вмешательство уже серьезнее. Но не подумай, будто мы всегда смиренно наблюдали за Изначальным миром, восторгаясь им со стороны.
— Вы попытались повторить за ним, — кивнула Деми.
— Да, и большинство творений наших изобретателей — увы, в условиях войны вынужденных лишь повторять за куда более прогрессивным миром, — попросту не прижились. Все дело в том, что люди Алой Эллады больше доверяют тому, в чем есть хотя бы толика магии, что значит — божественной искры. К тому же здесь магия сильнее. Пуля атэморус не возьмет, химер лишь разъярит еще больше, а вот пламя и солнце… Да и зачем нам самолеты, если есть пегасы? Зачем компьютеры, если есть магические полиптихи?
Улыбка Ариадны, едва не угасшая при упоминании войны, разгорелась с новой силой. И впрямь… Зачем технологии, если есть колдовство?
— И все же кое-что вы у нас позаимствовали, — заметила Деми. — Язык, на котором вы разговариваете… Я, наверное, изучала древнегреческий — мне знакомы многие слова. И все же это не чистый древнегреческий.
Такое подозрение возникло у нее давно и крепло тем больше, чем дольше она наблюдала за эллинами.
— Нет, — подтвердила Ариадна. — Наш говор — причудливая смесь современного и древнего языков, димотики и древнегреческого. Можно сказать, именно Харон принес в Элладу новогреческий… но не он один.
— Инкарнаты, — поняла Деми.
— Верно. Те, что, повзрослев, вернули себе воспоминания о прошлых жизней, в Алую Элладу пронесли отпечаток нынешней. Новогреческий наш язык не заменил, но смешался с ним, образуя тот язык, на котором сейчас говорят эллины. Тот, что здесь называют элинникой. Многие из инкарнатов, чья душа, преодолев завесу, оказалась в Изначальном мире, пытались принести в родной мир и технологии… но в мире, пропитанном магией, они не прижились.
— Однако боги и многие приближенные к ним инкарнаты разговаривать на элиннике отказываются наотрез, — со смешком добавила Ариадна. — Если решишь пообщаться с кем-то из них, придется учить древнегреческий.
Сама мысль о том, что Деми вздумает общаться с богами, отдавала безумием. Впрочем, как и существование двух миров, как и реальное существование всего того, что она и все люди Изначального мира считали мифами.
— Уже, наверное, совсем поздно. Попробуй выспаться, ладно?
Деми послала ей вымученную улыбку.
— Попробую. — Помедлив, негромко позвала: — Ариадна…
Та поняла ее без лишних слов.
— Я приду к тебе с первым лучом солнца. И когда ты проснешься, обо всем расскажу.