защиты — 19 мая 1949 года. Я вспомнил об этом, когда разыскивал свой автореферат. Неожиданно я натолкнулся на автореферат другого аспиранта, который защищал диссертацию на том же заседании Ученого совета. Этот реферат сейчас лежит передо мною.
«Национально-политическая борьба в Чехии в 1848 году и Ф. Палацкий». На титульном листе надпись: «Саше Некричу: ни пуха нам с тобой, ни пера» и подпись — Удальцов. Да, Иван Иванович Удальцов. Мы были знакомы еще с университетских времен (И. Удальцов учился на истфаке МГУ, на два курса старше меня). Во время войны Удальцов служил в Чехословацком корпусе. Он был аспирантом академика Пичеты и после образования Института славяноведения ушел туда.
Долгие годы затем он работал в аппарате ЦК КПСС, снова возвратился в Институт славяноведения уже в качестве его директора. Спустя некоторое время Удальцова вновь взяли на работу в центральный аппарат. Много раз он бывал в Чехословакии и в конце концов стал советником-посланником нашего посольства в Праге. В памятном 1968 году он был среди тех, кто требовал самых жестких, самых решительных мер по отношению к непокорным чехам. Был он когда-то хорошим малым, добрым и отзывчивым. А превратился — в ярого сталиниста. После выхода моей книги «1941, 22 июня» (Удальцов тщетно пытался предотвратить перевод ее на чешский язык; книга вышла в Праге в 1967 году) Иван говорил доверительно некоторым историкам-славистам: «Некрича нужно немедленно исключить из партии. Книгу запретить». Думаю, что в этом же духе он писал по инстанции в Москву. (Во время разбирательства моего дела в КПК Г. Деборин заявлял: «Чешские историки говорили мне: нам нужны такие книги, как книга Некрича»). Удальцов говорил также своим коллегам-историкам, приехавшим в Прагу, со злобой и ненавистью о чешской интеллигенции и утверждал (это было еще в 1967 г., при президенте Новотном), что необходимо немедленно произвести аресты, а, если нужно, кое-кого из чехов «поставить к стенке». И это говорил человек, безусловно считавший себя интеллигентом, сын профессора, племянник профессора. Мне рассказывали после 1968 г. знакомые чехи, что Удальцов снискал в Чехословакии широкую ненависть. За свои «заслуги» Удальцов был взят в аппарат ЦК, а затем назначен директором Агентства печати «Новости», а затем стал послом СССР в Греции. Но все это случилось гораздо позже. А пока Иван Удальцов и я защищаем в один день кандидатские диссертации в Ученом Совете нашего института.
К моменту защиты диссертации положение в секторе Новейшей истории изменилось довольно радикально. Руководителем сектора был назначен Федор Васильевич Потемкин, историк Франции первой половины XIX века. Он заведовал кафедрой всеобщей истории в Высшей партийной школе и, хотя и был беспартийным, пользовался расположением и доверием в ЦК партии. Потемкин был очень далек от проблем новейшей истории. Однако он усвоил твердо: сектором до него руководил академик А. М. Деборин, следовательно, в секторе готовилась порочная продукция. Уже на одном из первых заседаний сектора после своего прихода Потемкин дал ясно понять, что будет придерживаться жесткого идеологического курса. Что касается аспирантов с их диссертациями, уже рекомендованных к защите, новый руководитель сектора заявил, что у сектора не будет возможности взять их на работу после окончания срока аспирантуры. Таким образом, передо мною вырисовывалась малоприятная перспектива либо остаться без работы, либо отправиться в провинциальный педагогический институт, где занятие научно-исследовательской работой было бы исключено на годы.
Но не взять меня на работу Ф. В. Потемкину показалось недостаточным. Ему очень не нравились мои дружеские отношения с А. М. Дебориным и И. М. Майским, авторитет, которым я пользовался среди сотрудников, и особенно моя независимая манера держаться. Ф. В. Потемкин изменил состав уже назначенных мне оппонентов и договорился с профессором Высшей партийной школы И. Ф. Ивашиным о том, что отзыв Ивашина будет отрицательным. Об этом я узнал, конечно, позднее. Ивашин долго тянул с отзывом, и я получил его в субботу, защита же была назначена в понедельник. Отзыв был зубодробительный (в отличие от очень хорошего отзыва первого официального оппонента проф. Н. Л. Рубинштейна). Но легко было обнаружить, что отзыв представлял собою грубые передержки и даже прямую фальсификацию текста — так впервые я испытал непосредственно на себе этот метод идеологической борьбы.
...За сутки, оставшиеся до защиты, пришлось проделать огромную работу по сличению текстов и подготовке ответа И. Ф. Ивашину. И если бы не дружеская помощь Лидии Васильевны Поздеевой, то вряд ли я бы справился в срок. Утром в понедельник, в день защиты диссертации, я узнал, что дирекция склоняется к тому, чтобы защиту ввиду неблагоприятного отзыва отложить. Я же был готов к бою, больше того, рвался в бой. Процедура защиты диссертации позволяла защищать ее и при отрицательных отзывах. Мне казалось, что передержки И. Ф. Ивашина столь очевидны, что мне удастся убедить членов Ученого совета в правильности своей точки зрения. Да не подумает читатель, будто в моей диссертации «Английская политика в Европе накануне 2-ой мировой войны» была какая-то «крамола» с позиции понимания событий и отношения к ним тех лет. Работа находилась в фарватере официально принятой точки зрения по этому вопросу и опиралась, в частности, на историческую справку «Фальсификаторы истории». В диссертации отдавалась дань восхищения мудрости И. В. Сталина, разгадавшего и расстроившего планы империалистов путем заключения договора с гитлеровской Германией от 23 августа 1939 г. Но работа основывалась на большом фактическом материале, почерпнутом из буржуазных зарубежных источников; затрагивался очень широкий круг проблем английской политики и взаимоотношений Англии с другими государствами. Наконец, я пытался разобраться в предвоенной ситуации и использовал для этого не только обычно применяемые две краски: черную — для империализма и белую — для Советского Союза, но и другие цвета.
Кроме того, я осмелился напомнить о заслугах М. М. Литвинова и других советских дипломатов, в частности, И. М. Майского, в борьбе за коллективную безопасность. Но оба они были теперь в немилости, и само упоминание этих имен вызывало большое раздражение. Кстати, не только в конце 40-х и в начале 50-х годов, но и 25 лет спустя.
В институте я узнал еще одну новость, что И. Ф. Ивашин решил на защиту не являться. Намерение сорвать защиту было очевидным. У меня произошло резкое объяснение с Потемкиным. При разговоре присутствовал и мой научный руководитель И. М. Майский, который пытался всячески охладить меня и доказывал необходимость в этих условиях отказаться от защиты, учесть некоторые замечания Ивашина, просить перенести защиту диссертации на осень. Я категорически отказывался и говорил, что это аморально и я не пойду ни на
