Я возвращаюсь наверх и беспокойно ворочаюсь еще два-три часа, но засыпаю по-настоящему, лишь когда показывается солнце и уже не нужно бояться темноты. Я неохотно поднимаюсь без двадцати семь, когда срабатывает будильник.
Только ради Лиллы я готов пожертвовать сном и отправиться в город с утра пораньше. Абсолютно бессмысленное времяпрепровождение.
Я быстро, не присаживаясь, пью кофе на кухне и смотрю на небо, по которому движутся облака, складываясь в различные фигуры и образы. Я вспоминаю, как впервые мальчишкой летал на самолете и страшно разочаровался оттого, что облака таяли, когда самолет пролетал сквозь них. Вблизи они оказались ненастоящими.
На улице уже жарко и влажно — ощущение, что на меня набросили мокрое одеяло. Я прихожу на пристань на пять минут раньше и жду Лиллу, которая, что характерно, на пять минут опаздывает.
Я сотни раз ездил на пароме из Мэнли, но никогда еще — в утренний час пик. Удивительно, сколько людей стремится на паром, толкаясь и сбиваясь в плотную кучу. Мрачные лица, скучные деловые костюмы. Общая атмосфера угрюмой покорности напоминает мне, отчего я никогда не стремился к такому образу жизни.
— Такое ощущение, что мы телепортировались в Лондон, — говорю я Лилле, пока мы медленно движемся в толпе.
— Ты ведь никогда не бывал в Лондоне, придурок, — отвечает она. — Люди просто едут на работу, Тим. Это нормально. Рано или поздно человек должен повзрослеть и заняться настоящим делом.
— Подумаешь, — я жму плечами. Я не в настроении спорить о выборе профессии. Лилле хорошо говорить. Она-то всегда знала, что хочет заниматься искусством. В университете она изучала живопись. Пускай Лилла и не получила диплом, но все-таки нашла работу в антикварном салоне. Пока что она всего лишь секретарша, но Лилла очень амбициозна, и я верю ей, когда она заявляет, что непременно пробьется наверх. Она принадлежит к числу редких счастливчиков, которые твердо знают, чего хотят. Всем бы такую уверенность.
Мы заходим на паром, и она тащит меня вперед, на нос. Там менее людно — наверное, чересчур ветрено для офисного планктона. Мы стоим на самом лучшем месте, держась за поручни.
— Надеюсь, в проливе волны, — говорит Лилла. — Обожаю, когда паром кренится набок и люди пугаются.
Но море спокойно, и паром идет медленно и гладко. Я чувствую солнечное тепло на лице и на руках. От него слегка пощипывает кожу. День будет жаркий.
— Ты не рад? — Лилла улыбается.
— Мы просто едем на пароме, — говорю я, качая головой. Но на самом деле я рад. Мне всегда нравились ленивое движение парома и полчаса блаженного безделья, когда нужно только любоваться видами, маленькими лодочками и встречными паромами, которые возвращаются в Мэнли. Лилла машет каждой проплывающей мимо лодке, вскинув вверх обе руки, с огромной счастливой улыбкой на лице. Для человека, который любит притворяться хладнокровным и сдержанным, она слишком хорошо умеет вести себя как глупенькая девочка.
— Как дела дома? — спрашивает она.
— Ничего. Не считая всяких странностей.
— Странностей?
Лилла, как и следовало ожидать, заинтересована, глаза у нее расширяются. Она тащит меня к сиденью и требует:
— Рассказывай!
Я кое о чем умалчиваю — отчасти из смутного желания защитить Анну, отчасти оттого, что Лилла и так всегда получает желаемое. Но я рассказываю достаточно, чтобы объяснить свое беспокойство и смущение.
Я не говорю, что у Анны агорафобия, что у нее погибли родители. Не открываю того немногого, что известно о Бенджамене. Я рассказываю лишь часть истории — про человека, который наблюдал за мной ночью, про разгром на кухне, про поздний стук в дверь.
— Так ты думаешь, это была Анна? Она смотрела на тебя, пока ты спал? — Лилла драматически передергивает плечами. — Жуть какая. Ты испугался?
— Нет, — твердо отвечаю я. — Хотя… да. Немножко. Очень стремно было проснуться и увидеть тень на пороге.
— Представляю себе. Блин, Тим, я бы умерла от страха, — говорит Лилла. — А ты не можешь спросить напрямую?
— Ну, я попытался выяснить про бардак на кухне. Косвенным образом. Она сказала, что не виновата.
— И ты поверил?
— Если честно, нет.
— Думаешь, она правда не в себе?
— Не знаю, — отвечаю я. — Но Анне нелегко живется. Похоже, у нее много проблем.
— В каком смысле нелегко?
Я качаю головой.
— Понятия не имею. Но, честно говоря, не особо волнуюсь. По-моему, она совсем безобидная.
Лилла цинично смотрит на меня, хватает за плечо и горячо шепчет:
— А вдруг ты ошибаешься? Вдруг она опасна?
— Нет, я так не думаю. Похоже, у Анны сильная депрессия, но вряд ли она опасна.
Я рассказываю, что однажды ночью обнаружил Анну плачущей и у нее было странное оцепенелое выражение лица, как будто она не понимала, что происходит.
— О Господи, — говорит Лилла. — Попробуй ее образумить. Нельзя же так жить.
— Может быть, поговорю. Потом.
— Не «может быть», Тим, а обязательно.
Некоторое время мы молчим. Наконец Лилла прислоняется ко мне и вздрагивает.
— Я так и знала, что в этом доме есть что-то странное. Я так и знала, — повторяет она. — Наверное, там живут привидения.
— Дом как дом. Кирпичи и цемент. Никаких привидений там нет.
— И все-таки не хотела бы я там жить. Даже за деньги, — она поворачивается и смотрит на меня круглыми глазами. — А что, если однажды ночью Анна совсем спятит, порубит тебя на куски и сложит в холодильник?
Я закатываю глаза.
— Я не шучу, — продолжает Лилла. — Не исключено, что ты в опасности. Зачем она за тобой наблюдала? На твоем месте я бы на ночь клала рядом с собой нож, просто на всякий случай. Не хотелось бы однажды услышать, что с тобой случилась беда.
Почему-то я обижаюсь. Как будто я предаю Анну. Лилла, похоже, наслаждается ситуацией. Хорошо, что я не рассказал ей историю целиком — проблемы Анны стали бы для моей бывшей подружки пикантной сплетней.
— Ей-богу, ничего смешного, — с досадой говорю я.
— А по-моему, смешно. Но и жутко, — отзывается Лилла.
Я не отвечаю, и она обвивает рукой мои плечи. Досада исчезает, как масло на горячей сковороде.
— Ну и ладно. Ты сам в курсе, что бесплатный сыр только в мышеловке. Если не срастется, всегда можешь вернуться и пожить у меня.
— Не сомневаюсь, Патрик будет в восторге.
— Хм. Забей.
— У вас все нормально? — спрашиваю я, что есть силы стараясь скрыть надежду в голосе.
— Не знаю. Иногда да. И тогда мне кажется, что мы очень счастливы вместе. Но иногда он бывает таким придурком, и я задумываюсь, не попробовать ли еще разок. Уехать, найти новое жилье… — Лилла рассматривает собственные руки. — Порой я даже думаю, не снять ли квартиру пополам с тобой. По-моему, из нас получились бы неплохие соседи.
Я молчу. Не могу сказать ни слова из-за кома в горле.
23
Я знал Лиллу со старшей школы, но сблизились мы, только когда мне стукнуло двадцать. Мы вращались приблизительно в одной и той же компании, и ее часто приглашали на вечеринки, куда ходил и я. Мы здоровались, иногда болтали, и я всегда думал, что она красива, но не в моем вкусе — слишком напористая, слишком раздражительная и, честно говоря, слишком властная.
Однажды рано утром после очередной тусовки часть компании, и в том числе мы с Лиллой, отправилась на Наррабеен-Бич. Пляж выглядел как на картинке: вода невероятного оттенка, как на картине Бретта Уайтли, белый песок, желтое солнце. Когда мы миновали дюны и увидели океан, то дружно ахнули от восторга, такой он был красивый. Не говоря ни слова, мы бросились к воде, разделись до белья и побежали купаться.
Мы с Лиллой валяли дурака. Она брызгалась, я отвечал тем же. Когда я выплыл на глубину, она подобралась сзади и окунула меня с головой. Мы добрых полчаса не выходили из воды, а потом легли рядом на песке, переводя дух. Я еще не вполне протрезвел после ночной гулянки, поэтому показалось таким простым и естественным улечься лицом к ней, положить руку на обнаженный смуглый живот, поцеловать…
Мы удрали от остальных и пошли в ближайшее кафе, где съели пополам огромную порцию яичницы с беконом и сосисками. Затем мы вернулись на пляж, купались и загорали, пока я не обгорел докрасна, а кожа Лиллы не обрела еще более темный оттенок.
Лилла много говорила. Она сказала, что всегда хотела заниматься чем-нибудь творческим. Делилась секретами о подругах и бывших парнях. Призналась, что выросла без отца, что ненавидела убогую квартирку, в которой провела детство, и недолюбливала мать за недостаток амбиций.
— Я хочу лучшей жизни и мечтаю о большем, — объяснила Лилла. — Ни за что не намерена гнить в каком-нибудь вонючем домишке в Наррабеене.
