А Тони стала для него желанным источником после долгих странствий по безлюдной пустыне. Теперь уже он, призвав на помощь всю свою мужскую логику, удерживал подругу от падения в пропасть иррационализма, грозившего разбить их любовь.
В который раз уже Тони чутьем угадала правду, и Джиджи почувствовал укор совести. Но не хотелось в этом признаваться. Не сразу по крайней мере.
А как будет здорово, когда с наступлением холодов в Генуе он откроет Тони плоды украденных у нее часов! Осенью дом в Боккадассе скрипит, как старая каравелла в бурю, ветер свистит в щелях, а центральное отопление до сих пор не включили, поэтому они зажгут камин. Он уверен: Тони не обидится, он уже сейчас представлял себе ее милое взволнованное лицо и то, как она свернется калачиком на подушке, словно одна из Тоскиных кошек. Он прочтет ей сразу обе книги — о кошках и о ней — и будет все время наблюдать, как она негодует, смущается, радуется.
Господи, до чего же она естественна в каждом своем проявлении: с одной стороны, любопытный ребенок, с другой — опытная искусительница. Джиджи молча прижал ее к себе. Тони воспротивилась лишь на секунду, а потом примостилась у него на коленях, как будто сразу став крохотным пушистым комочком. Джиджи вдруг подумал, что без нее ему и в голову бы не пришло копаться в чужой жизни. Это она, Тони, открыла в нем талант сопереживания, научила во что бы то ни стало избегать подделки под настоящее чувство, к чему очень легко скатиться в их суматошной жизни. Им далеко не каждый день удавалось одновременно выкроить свободную минуту, но Тони чутко следила за тем, чтоб ежедневная текучка не отгораживала их друг от друга. Об этом думал сейчас Джиджи, накручивая на палец шелковистые, вьющиеся от природы волосы. Удивительно, как поглощенность своими чувствами не мешает ей сосредоточиться на работе. Ее информация всегда стопроцентно точна и надежна, она умеет выудить из порой скучной культурной хроники самое важное, интересное, то, что действительно становится событием городской жизни. Она долго готовится, изучает материал, перед тем как отправиться на премьеру, а уже написанные статьи тщательно выправляет, привлекая к этому Джиджи. Они могли бы зарабатывать гораздо больше, если б приняли довольно заманчивые предложения — ему из Милана, ей из Рима. Но оба отказались не раздумывая: в своем провинциальном городе им было спокойнее и чаще удавалось посвятить себя друг другу.
Тони помогла ему понять: всякий выбор нужно прежде всего соизмерять не с тем, что приобретаешь, а с тем, что теряешь. Благодаря ей он научился не торопить время и события. «Каждый час — это твое самое настоящее сокровище, — любила она повторять. — И главное — что он наступил». Для нее часы были словно ноты в музыкальной партитуре жизни, и своим чутким слухом она умела расслышать неповторимое звучание каждого из них. Редкий случай, чтобы Тони, проходя мимо, не заметила печали или радости на чьем-нибудь лице, а с ним была неизменно так внимательна, что первое время его это даже пугало. «Мы должны любить друг друга, особенно когда того не заслуживаем. Несчастье делает людей злыми, заставляет прикрываться фальшивыми словами, и вся жизнь превращается в искусно спланированную ложь».
— Как хорошо здесь, вдвоем! — воскликнула она. — А она, бедняжка, всегда одна… Надо помнить об этом и быть благодарными…
— Кому?
— Всем. Богу, случаю, расположению звезд. — Она снова по-детски рассмеялась. — Томмазо, который рассказал тебе про меня, Лауре, притащившей тебя к нам в редакцию, фее, витавшей над тобою при крещении, глупый, глупый человек, ничего-то ты не понимаешь!
Она развеселилась; в такие минуты Джиджи особенно боялся чем-нибудь ненароком ее обидеть. Он на лету перехватил кулачки, игриво молотившие его в грудь, и шаловливая потасовка естественно, почти незаметно перешла в порыв обоюдного желания.
— Как, прямо здесь?
И все закружилось вместе с потемневшим, усеянным звездами небом.
3
На последнем пролете лестницы Тони остановилась, прислушалась: опять Лопатка плачет! Это было не жалобное мяуканье, каким обычно кошки просят есть, или пить, или вспомнить об их существовании, или приласкать, а настоящий, человечий плач со слезами. Тони уже умела различать голос подобранной на улице кошечки. Та подросла и позабыла, что когда-то была бездомным маленьким котенком, превратившись в капризную и шаловливую любимицу хозяев, внимательную свидетельницу жизни этих любовников-друзей. Когда ее брали на руки, эта глупышка требовала то, чего была лишена с рождения, — начинала сосать что попало: палец, свитер или воротничок рубашки. И при этом довольно мурлыкала, как будто снова обрела мать. Тони любила и жалела ее, а Лопатка прекрасно это чувствовала. Чуть заслышав хозяйкины шаги, кидалась к двери, они всё удивлялись, как же она их распознает: в Генуе кошка стояла на пороге, когда Тони еще только ехала в лифте на четвертый этаж, а здесь, у моря, выглядывала, стоило той войти в подъезд. Завидев Тони, Лопатка от радости смешно подпрыгивала, как пони в цирке. Потом быстро проскользнет между ног и носится как угорелая по коридору. Потом вернется и вновь убежит — так она выражала свой восторг. Временами на ласковый голос хозяйки Лопатка отзывалась звуками, напоминавшими слова. Тони прежде никогда не интересовалась кошками, а теперь поняла, что это животное может порой наполнить жизнь гораздо большим теплом и уютом, нежели человек, живущий с тобой бок о бок. Если уж кошка к тебе привязана, то никогда не отгородится стеной молчания и не станет таить ничего в душе, она открыто заявит свои требования и отомстит, если не ответишь ей взаимностью.
Сейчас Лопатка плакала, как плачут дети. Своих у Тони не было, но она до сих пор помнила, как школьницей не могла выносить плач новорожденной сестренки. Всякий раз бросалась к ней, почти всегда опережая вечно занятую мать. Так между ними возникла связь, которую не смогли разорвать ни первая любовь Тони (хотя для младшей это было жестоким ударом), ни неизбежная ревность между сестрами при довольно большой разнице в возрасте. Вере исполнилось двадцать, она была в самом расцвете и до сих пор в самые трудные моменты своей жизни бежала к сестре, а не к матери. Как-то Вера призналась, что узнает ее по запаху. Этот запах остался в ней с младенчества, когда Тони брала ее, плачущую, из кроватки и прижимала к груди вспотевшую головку — самый надежный способ успокоить ребенка. Потом подходила мама, знавшая, что с ней нужно делать, чего она хочет, но Тони первой извлекала малышку из отчаянного одиночества, а такое не забывается. Вот и Лопатке она в какой-то мере заменила мать, и за это кошка платила Тони двойной любовью.
Когда она вошла в комнату, Лопатка не сдвинулась с места. Вытянувшись на полу, она то и дело переворачивалась с живота на спину, видно искала прохлады. И почти непрерывно издавала эти отчаянные вопли, заканчивающиеся на высокой ноте. Тони наклонилась погладить ее, но кошка увернулась — не убежала, а только вся изогнулась, словно была не в силах подняться. На хозяйку она даже не взглянула: в этих страданиях не было места ни для кого и ни для чего. Тони прошла на кухню, там все было нетронутое: блюдечко с молоком, налитым до краев, две миски с рыбой и мясом — даже к поджаркам не прикоснулась. Ясное дело, кроме любовного томления у Лопатки не осталось больше никаких чувств. Вон, лежит в прихожей, опустила на передние лапы заострившуюся мордочку, за несколько дней отощала вся. Тони еще раз попыталась взять ее на руки, но Лопатка угрожающе зашипела в лицо, и из бархатных ножен на лапах появились острые кривые сабли. С царапиной на руке Тони отошла, сквозь зубы ругая себя за то, что приютила эту хищницу. А Лопатка снова едва скользнула по ней уже не прозрачными зелеными стеклышками, открыто глядевшими на мир, а свинцово-серыми стволами, притаившимися за непробиваемой амбразурой.
— Видно, никогда мне не понять ни кошек, ни кошатниц, — проговорила Тони, входя в гостиную.
Эта комната была единственной в их летней берлоге. Они обустраивали ее вдвоем, когда еще только начиналась их любовь. Джиджи эта квартира досталась от родителей, и прежде там стояли старинные буфеты и жутко неудобные канапе. Из-за нагромождения старого хлама в квартире было не повернуться, зато выручала красивая просторная терраса с видом на море. Они быстренько избавились от всего: и от мебели, и от стен. Вещи погрузили в машину и увезли в здешний женский монастырь; Тони оценила это самоотверженное решение по природе ленивого и тяжелого на подъем Джиджи. Когда ему от чего-либо приходилось избавляться, его начинали мучить ностальгические воспоминания, но на сей раз он держался молодцом, ни слова не сказал поперек и даже явился в пустое помещение, где уже снесли все внутренние перегородки, с горшком ярко-красной герани, который преподнес ей по случаю рождения их первого дома.
