Тогда Вероника устроила перед входом дежурство. Не спеша, прогулочным шагом – пусть толкают и костерят вылетающие из «Детского мира» «бодычи» – прохаживаешься от проспекта Маркса до Пушечной улицы. Затем переходишь на другую сторону и следуешь мимо подъезда министерства в противоположном направлении. Иногда, когда московский мороз становится нестерпимым, можно заглянуть погреться в кафе «Минутка» на углу Жданова и Пушечной. Иной раз можно сделать вид, что изучаешь репертуар театров, вывешенный за стеклом будочки-кассы у стены «Детского мира».
Через три вечера наблюдений Вероника поняла, кто ей нужен. Ей нужен мужчина лет за сорок. В синем морском мундире, с большим количеством золоченых нашивок на рукавах и погонах. И – обязательно! – ездящий на черной «Волге».
Такие люди покидали здание министерства обычно часов в семь-восемь вечера. «Волжанки» с персональными шоферами ждали их, фырча, прогревая на морозе моторы, у подъезда.
– Ай!
Человек в синей шинели, с профессиональной стремительностью двинувшийся к своей машине, наткнулся на какое-то мягкое препятствие. Девушка в муфлоновой шубке полетела на тротуар, в расхоженную снежную кашу. Лопнул полиэтиленовый пакет. По серо-желтому снегу раскатились апельсины.
Мужчина кинулся поднимать девушку. Она дышала чем-то юным, нежным:
– Вы апельсины, апельсины лучше поднимайте!.. Что я маме скажу!.. Вот медведь-то!..
Человек в синей шинели поднял на ноги девушку, негромко скомандовал: «Василий!» Из одной черной «Волги» выскочил шофер. Вряд ли он что-то слышал – похоже, принимал телепатические сигналы своего шефа. Бросился поднимать раскатившиеся оранжевые плоды. Седовласый моряк и девушка оказались лицом к лицу, на расстоянии не более пятидесяти сантиметров друг от друга.
Он сумел оценить ее молодость, свежесть и аромат.
– Пустите! – Она отшатнулась. – Ну вот! Порвал мне пакет! В чем я теперь понесу?
Мужчину десятилетия службы натренировали принимать мгновенные, точные решения. Более того, стремительные, но единственно верные решения. В противном случае он работал бы не в этом здании в центре Москвы, а до сих пор ходил бы третьим помощником на сухогрузе «Капитан Лебедкин».
– Вася, плоды – в машину, – негромко скомандовал он. А затем тихо, но властно произнес, глядя прямо в глаза девушке: – Мы довезем вас до дома. Говорите адрес.
Тон мужчины был настолько беспрекословным, что Вероника, даже если бы хотела ослушаться, не смогла бы.
Но она и не пыталась сопротивляться. Она добилась, чего хотела. Теперь главным было – в течение двадцатиминутной поездки успеть одновременно и заинтересовать, и ничем не отпугнуть спутника.
Похоже, Веронике это удалось, потому что, когда персональный автомобиль остановился у одного из жилых домов на сопредельной с ее общежитием Спартаковской улице (не могла же Вера просить везти ее в общагу), седовласый капитан сказал своим не терпящим возражений тоном:
– Мы поужинаем вместе.
Вопрос в конце фразы практически даже не был обозначен.
– Ой, я даже не знаю… Неудобно как-то… А можно я приду вместе с подругой?..
– Я пришлю за вами машину, – рублеными фразами отдавал команды моряк. – Сюда же. Послезавтра. Четырнадцатого. В субботу. В восемнадцать ноль-ноль. Форма одежды – парадная. Подруга – возможна.
Шофер Василий выскочил из машины, помог Вере выйти, протянул ей злосчастные апельсины – он уже загрузил их в изготовленный из газеты «Правда» огромный кулек (когда только успел, он же все время рулил?). Вера помахала на прощанье сидящему на заднем сиденье седовласому моряку. «Волга», плюясь снегом из-под колес, отвалила от тротуара.
…Вот так случилось, что четырнадцатого марта тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года, в субботу, Вера Веселова вместе со своей общежитской соседкой, громогласной Зойкой, оказалась в ресторане «Узбекистан» в компании двух мужчин в возрасте сильно за сорок.
Этот поход явился частью ее плана. Однако выяснилось: тот план, который она столь великолепно продумала и начала так блистательно осуществлять, довести до конца она не в состоянии.
Натура сопротивлялась. Инстинкты оказались сильнее разума.
Она наелась великолепнейших закусок (когда мужчины не видели, Зойка делала ей жесты: скромнее, мол, пореже мечи), выпила для храбрости коньяку. От спиртного все вокруг стало розовым, звездным, счастливым. Мужчины рассказывали анекдоты. Она хохотала. Все шло прекрасно…
Однако потом, когда моряк потащил ее в общий зал танцевать и стал властно прижимать к себе, от его дыхания пахнуло чем-то несвежим, старческим – а ансамбль все играл ту же, раз уже слышанную в Васечкиной полутемной комнате композицию «Джулай монинг»…
Тут Вероника внезапно протрезвела. Лапы моряка показались чересчур уверенными и твердыми. И она вдруг поняла: «Я не могу».
Едва дождавшись конца песни, Вера прошептала: «Идите, я сейчас приду, мне надо на минуточку».
Убежала в туалет. Долго смотрелась в тусклое зеркало. Думала: что же ей теперь делать?
Ничего не придумав, вышла в ресторанный холл. И тут увидела: прямо перед длинным зеркалом поправляет свои кудри не кто иной, как голубоглазый доцент Полонский. Ее обидчик. Ее тайная любовь.
Она подошла сзади. Коньяк придавал ей смелости. Положила ладонь на плечо Полонского. Спросила:
– А стоит ли слезинка одного ребенка целой стипендии?
Полонский удивленно обернулся.
– Веселова? А вы что здесь делаете?
– То же, что и вы. Прожигаю жизнь.
Его ослепительные голубые глаза смотрели прямо на нее. Не отрывались, изучали.
Она вдруг поняла: сейчас или никогда. И вымолвила твердо:
– Владислав Владимирович! Увезите меня отсюда. Сейчас же.
Несмотря на то что доцент являлся в отличие от моряка представителем сугубо гуманитарной профессии, в решимости он тому не уступал. Лишь долю секунды помедлив, Полонский сказал:
– Ваш номерок, – и протянул руку.
4
Прошло полгодаМосква. Сентябрь 1987 года
Доценту Полонскому льстила связь со студенткой, вдвое младше себя. Льстила – и радовала, и возвышала его в собственных глазах. Но не потому, что Вероника Веселова была в жизни доцента первой любовницей-студенткой. Красавца Влада всю его жизнь баловали женщины. Он не вел им счета, и в непрерывной череде его возлюбленных Веселова была не самой красивой, эффектной, страстной и даже не самой молодой.
Встречались в его жизни любовницы и более горячие, и более умные… И более слабые, и более сильные…
Однако Полонскому (и он скоро стал отдавать себе в этом отчет) Вера (в отличие от других прошлых «увлечений-развлечений») просто очень нравилась. Ему нравились ее не по-детски здравые и умные суждения. Его забавлял ее юмор. Он чувствовал в ней, столь еще юной, несгибаемый стержень характера. Конечно, у восемнадцатилетней Вероники не имелось еще ни житейского опыта, ни мудрости, ни знаний о людях и о положении вещей… И ему хотелось ее научить, помочь, оберечь…
То, что девушка оказалась девственницей, как бы накладывало на Владислава Владимировича дополнительные обязательства по ее защите и оберегу. А когда вскоре выяснилось, что она сирота, доцент постарался относиться к ней еще более внимательно.
Безусловно, кроме душевных качеств Веры, Полонскому нравились, как он говорил про себя, ее «физические кондиции»: молодое тело, бархатная кожа, упругая грудка. Обладать всем этим – особенно по контрасту с уже дрябловатой женой – было невыразимо приятно. Обладать – и учить ее. «Давать (как он говаривал) уроки в тишине».
В мае восемьдесят седьмого Полонский устроил для себя и Вероники «симпозиум в Ленинграде». В ведомственной гостинице на Старо-Невском не спрашивали паспортов, и они поселились в одном номере как муж и жена. Окно выходило во двор-колодец. Почему-то в номере, несмотря на весну, стаями летали комары. Вооружившись газетой, голенькая Вера по ночам устраивала за ними охоту. Стояла подбоченясь, подпрыгивала, а доцент из постели наблюдал за ее худенькой фигуркой…
Из номера за четыре дня они почти не выходили, только поесть в ближайшем кафетерии. Раз прошлись по Невскому до Эрмитажа. Поели пирожных в «Севере», выпили шампанского в «Лягушатнике». Еще день посвятили поездке в Царское Село… Вернулись в Москву в одном купе «СВ». Ночью снова любили друг друга: покачивание вагона, стук колес, фонари случайных полустанков…
Возвратились с вокзала каждый к себе: она – в общагу, он – в квартиру к жене.
Затем, летом, Полонский организовал еще один праздник любви. Его жена с двумя дочерьми укатила в отпуск в пятигорский санаторий. Владислава в Москве задержала работа над докторской: в свете гласности, объявленной в стране, нужно было перерабатывать целые главы.
Студенты сдали сессию – доцент уговорил Веру остаться в столице. Она украдкой переехала в его квартиру. И снова они жили как муж и жена. Она готовила ему завтраки. Приносила кофе в постель, будила свежим поцелуем… Он достал абонемент на московский кинофестиваль, и каждый вечер они отправлялись в кинотеатр «Зарядье» на просмотры. Французские, американские, итальянские фильмы поражали Веру своей открытостью, свободой. Свободой, с какой там люди признавались в любви, или покупали продукты, или ездили по миру…
