Возможно, пришло время осознать, что ничего нельзя поделать, что все бесполезно. Тебя приперли к стенке. Ты попался в ловушку, из которой непросто выпутаться. Кричать о том, что невиновен, объяснять семье, что это она, она, Камилла, а не ты, начала всю эту историю, начала и продолжила, — все абсолютно бессмысленно. Никто не спасет тебя от наказания, которое в неопытных и чистых головах твоих детей и благоразумной твоей женушки уже вынесено и почти исполнено. Тебе остается только плакать. Неудержимое детское желание начать хныкать, очистить организм непрекращающимся потоком слез. Но, по крайней мере, это ты мог бы ему позволить.
Вышло так, что Лео Понтекорво, вместо того, чтобы обсудить с женой и детьми случившееся, вместо того, чтобы успокоить их общими фразами вроде: спокойно, все уладится, все проблемы созданы для того, чтобы их решать; вместо того, чтобы сохранять олимпийское спокойствие, которое до некоторых пор многие считали его основным качеством; вместо того, чтобы прибегнуть к своему знаменитому оптимизму, — не смог придумать ничего лучше, как встать, открыть дверь кухни, выходящую на лестницу, постоять в нерешительности, как самоубийца перед последним шагом в пустоту, и убежать прочь в ту часть дома, которая обычно служила местом его уединения, спрятаться, забиться в нору, подальше от людей, которых он в тот момент боялся больше всего на свете. Больше судей, прессы, общественного мнения, отца и матери Камиллы, больше всех тех, кто только и ждал, чтобы снять с него шкуру. Он убежал, как вор, пойманный с поличным.
И хотя он настаивал на том, что это бегство было продиктовано нежеланием, чтобы Рахиль и сыновья увидели его нервный припадок, правда заключалась в том, что в самый ответственный момент своей жизни он выбрал поведение, наиболее соответствующее его характеру — трусость. Убежать означало остаться верным до конца поведению ребенка, каким, несмотря на возраст, профессиональные успехи, солидный заработок, Лео Понтекорво не переставал быть, даже пройдя свой жизненный путь до середины. Вот он какой, Лео Понтекорво, избалованный сынок своей мамочки.
Часть вторая
За семь месяцев до того, как Лео в буквальном смысле сбежал из кухни от своих самых близких людей и от своей ответственности, Лео сбегал в безобидно фигуральном смысле от городской рутины вместе со своей семьей. Он сбегал в Анзер, живописную деревушку в Швейцарских Альпах. Именно там Понтекорво проводили рождественские каникулы. Они снимали отдельное шале на северном склоне и забывали обо всем остальном мире в этом царстве тишины, безмятежности и белизны.
Несмотря на относительно молодые годы, Лео считался выдающимся медиком. Причем настолько, что от его фигуры уже исходила особая аура солидности, какую излучают высокие и сутуловатые научные докладчики, которые перед тем, как прочесть свою речь на очередной конференции, долго роются в карманах пиджака в поисках очков.
Небольшая фотография в приложении к медицинской рубрике в «Коррьере», периодическое мелькание на телеэкране — и Лео смог оценить, что значит быть известным. Его стали узнавать в ресторанах и в вагоне поезда. Нельзя сказать, чтобы ему не нравилось пристальное внимание прекрасных ипохондричек средних лет с безупречными укладками и жеманными улыбками. Тем не менее эта легкая слава не заставила его раздуться, как шар. Скорее харизма профессора Понтекорво заключалась как раз в том, чтобы особенно не стремиться к завоеваниям. Да, именно так, профессор Понтекорво был из тех светил, которые особым образом умели добиваться своего, особенно к этому не стремясь.
Его разнообразная работа (в ней онкология представляла собой отдельную планету, вокруг которой вращались блестящие спутники) позволила стать Лео весьма состоятельным человеком. Частенько в кругу более молодых коллег он любил похвастаться, с долей цинизма и не без кокетства, что университетской зарплаты (он уже достаточно долго преподавал на кафедре) ему хватало только на карманные расходы. Возможно, Лео стоило бы воздержаться от некоторых шуточек в мире, где богатство прощалось только тем, кому за восемьдесят, то есть тем, кому уже ничего не надо от этой жизни, кто не смог бы насладиться в полной мере ее благами.
Однако несмотря на весь успех, несмотря на неуместные порой реплики и благодаря Рахили (девушке, твердо стоявшей на ногах), Понтекорво не кичились своим богатством. Кроме Самуэля, проявлявшего настоящую страсть ко всему дорогому или тому, что казалось таковым, остальные не особо исповедовали гедонизм, что случалось во многих семьях из их окружения в те годы.
Например, Понтекорво никогда не ездили в отпуск в «правильные места для правильных людей» (как советовал модный рекламный ролик, который тогда часто показывали по телевидению) и куда Самуэль поехал бы с большим удовольствием, чтобы присоединиться к своим одноклассникам. Никакой Кортины, никакого Санкт-Морица и подобных им курортов. При дворе супругов Понтекорво такие пошлости были недопустимы. Хотя кто-нибудь мог бы возразить, что ездить каждый год в забытое богом местечко вроде Анзера — это снобизм в квадрате. Но такие замечания ничего не значили для Понтекорво. Важно было свято хранить некоторые обычаи, которые делали пребывание в Анзере довольно приятным.
В этом снежном королевстве Рахиль начинала свой день рано. В «святой тишине» она не спеша варила кофе (кофеварку Рахиль, подобно эмигрантам, привозила с собой из Италии), иногда окидывая взглядом горную долину в форме амфитеатра, над которой возвышались остроконечные равномерно заснеженные вершины: в хорошую погоду они были розовато-жемчужными. Ребятам тоже нравилось вставать рано, но по другим причинам: им хотелось первыми добраться до трассы (бог знает почему). Казалось, что они испытывали особое удовлетворение, когда видели лимузин папочки, одиноко припаркованный на заледеневшей парковке под подъемником. Это было первой победой в утреннем соревновании.
Честно говоря, Лео не сходил с ума от лыж. На самом деле утром, замерзший и не успевший отдохнуть (сказывалась накопленная за год работы усталость), он предпочел бы обойтись без них. Тем не менее он не мог разочаровывать Самуэля и Филиппо, как будто для них не существовало на свете более важных вещей, как посоревноваться с ним в каком-либо виде спорта. Надо было видеть, как мальчишки раздувались от гордости, когда им удавалось сделать больше точных ударов и передач, и Лео всегда уступал им первые и последние три минуты игры. Там, в саду возле дома, Лео, не обращая внимания на протесты пораженных курением легких и селезенки, участвовал в спектакле, который устраивали для него сыновья, пытаясь взять каждый мяч, как юные игроки, мечтающие поразить тренера лучшей сборной. Вот они какие, его сыновья, — активные, энергичные, напор и здоровье. Стоило ему показать слабость, с каким разочарованием они смотрели на него!
На лыжных склонах атмосфера ничем не отличалась. Пыл, адреналин, соревнование. Филиппо любил подурачиться и попугать брата, устраивая прыжки. Сэми же, несмотря на то, что брат катался на лыжах гораздо дольше него, терпеть не мог, когда Филиппо не следил за тем, чтобы ставить лыжи ровно. Все это время отец ковылял за ними. Беда была в том, что мальчишки не знали чувства усталости, а для Лео минутами истинного блаженства становился подъем на фуникулере. Он откидывал голову назад, снимал перчатки, тыкал палками в снежные сугробы, встречавшиеся на пути. Затем он закуривал сигару. Делал затяжку и вдыхал коктейль афродизиаков из густого дыма и тонкой струйки воздуха. Лео чувствовал, как мышцы ног сводит от холода, а когда подъем становился круче, он приходил в себя, рискуя упасть.
С каждым годом соревноваться с сыновьями становилось все сложнее. Еще недавно именно Лео давал указания, ждал, подгонял. Но с некоторых пор роли поменялись. Оказалось, что его особый стиль устарел. Филиппо и Самуэль недовольно ворчали: «Ну же, папа! Давай, а то мы так никогда не доберемся до места!»
Но его авторитета еще хватало на то, чтобы объявить перерыв на обед в убежище, маленькой лачуге из темных бревен, примостившейся на обледеневшем склоне, в нескольких десятках метров от канатки. Изнутри эта лачуга была более просторной, чем могло показаться снаружи. Она могла вместить в себя всех лыжников даже в горячий сезон рождественских каникул. Из-за огромных ботинок и лыжных костюмов серебристых оттенков гости убежища напоминали роботов, космонавтов или средневековых рыцарей в латах.
Пока сыновья пили свою колу и жевали сэндвичи, Лео заказывал себе омлет с беконом, грибами и картофельными рёшти на гарнир и два стаканчика. Все это сопровождалось обычным: «Только прошу, ни слова старушке!» Лео намекал на только что съеденную свинину, не самую кошерную пищу.
