скучал. Может, вспоминал кипучую жизнь и сутолоку иных городов, где прошла молодость? С которыми навеки разлучила его жизнь. Всю дорогу до Сарая он молчал, погружённый в свои мысли. Вот и сейчас воспоминания и думы словно немного придавили его. Даже немного ссутулился.
А городская суета кипела вокруг. Спутники расстались как раз у Красной пристани – южных речных ворот Богохранимого Сарая. Места, куда приходили корабли с Бакинского моря.
Так уж повелось, что центральная пристань прилегала к главному базару, к ней примыкали самые богатые кварталы и районы, где жила знать. Оттуда шла переправа на левый берег реки. Поэтому, к её причалам нескончаемым потоком шли большие плоскодонные лодки, на которых удобно недалеко перевозить тяжёлые грузы. На их широких деревянных настилах теснились повозки с лошадьми, бочки, горы мешков. Даже целую отару овец было удобнее перевезти по воде, чем гнать по многолюдным сарайским улицам. На центральную пристань везли всё то, что наполняло внутренности бесчисленных лавок и прилавки ближних базаров, чем жили кухни и дворы прилегающих усадеб. Прямо у её причалов утром и вечером появлялся рыбный рынок, куда рыбаки привозили свежий улов. Центральная пристань связывала Сарай с ближайшей округой, с окраинами, огородами, стадами, складами. Он был частью города, частью большого базара, куда приходили купить, провести время, подзаработать, узнать новости.
Совсем иное дело были северная и южная пристани. Это были городские ворота. Здесь почти не было лавок – всё больше конторы, склады. Сюда не забредали случайные покупатели с тощим кошельком и базарные носильщики с их непременными корзинами. Это был мир серьёзных деловых людей. Покупки здесь совершались в стороне от посторонних глаз, в тиши контор. Расплачивались не под звон монет, а под глухой стук тяжёлых мешочком с деньгами или под шелест бумаг. Носильщиков заменяли крепкие грузчики-амбалы, легко ворочающие батманные мешки и возчики на повозках, запряжённых быками. Здесь всё было солидно, несуетливо и тяжеловесно. Даже зеваки, толкающиеся у причалов, были скорее всего чьими-то нанятыми соглядатаями, что-то вынюхивающими и высматривающими.
Монголы обычно северное называли Чёрным, а южное – Красным. Но, за северной пристанью закрепилось название Булгарская. Так уж повелось, что верховодили и заправляли там булгарские купцы. На эту пристань приходили корабли с верховьев великой реки. Русские, булгары, буртасы, мордва. Часто случалось видеть не только купцов, но и князей со свитою, послов с дарами. На эту пристань везли мёд, подобный янтарю и сам янтарь, драгоценные меха, слитки серебра. Зерно, лес, ловчих птиц. Сюда поступали самые сильные рабы и самые красивые рабыни – с волосами, цвета пшеницы и с глазами, как васильки. Корабли здесь были попроще – небольшие плоскодонные. Часть их и делались только на одно плавание, назад не возвращались. Разбирались здесь на дрова, которые в Сарае очень ценились.
Южная Красная пристань была совсем другое дело. Сюда шли морские корабли. Плоскодонные поменьше – из Сарайчика. Чем тащится караваном вокруг пустыни было удобнее спуститься по Яику и дойти вдоль берега до устья Итиля, а там уже и Сарай недалеко. За море, в Дербент, Баку и дальше, ходили уже большие корабли. Для таких и причал нужен особый, приличная глубина. Иной такой корабль привозил в своих трюмах больше чем целый караван верблюдов. Здесь заправляли персы, армяне, арабы, было много турок и черкесов. Трудно назвать товар, который нельзя было найти среди грузов Красной пристани. Изюм, сушёный урюк и свежие лимоны, сладкое вино из Шемахи и молодой чихирь из Дербента, расписная посуда, стекло, сахар. Учёные седобородые мужи в больших чалмах, везли бесценные рукописи и ларчики со снадобьями, быстроглазые евреи прятали от нескромных глаз шкатулки с самоцветами и рассыпным жемчугом, а важные арабы в белоснежных одеяниях предлагали благовония из Счастливой Аравии. А ещё перец и гвоздика, корица и имбирь, шафран, кардамон, ваниль, от ароматов которых кружилась голова даже у видавших виды грузчиков. И, конечно, над всем этим царил драгоценный шёлк. Переливающиеся всеми цветами ткани и тюки с нитью, которой ещё предстояло превратиться в парчу и бархат.
Крепкие лодки с деревянными настилами переправят всё это на правый берег или на Булгарскую пристань. Молчаливые амбалы сгрузят в береговые склады, возчики развезут по базарам. Что-то уплывёт далеко на север, что-то уйдет с караваном к генуэзским портам. Взамен за море уйдут рабы, зерно, меха и многое другое.
Большой доход имеет от всего этого ханская казна. Ещё больше людей имеют свой кусок хлеба. Грузчики, возчики, сторожа, лодочники, посредники-миянчи, мелочные торговцы. Да что там грузчики. Кем бы, спрашивается был, сам грозный тамгачи, который собирает пошлину с привезённых товаров и ставит ханскую печать, дающую право продажи? Или весовщик, бдительно отмеряющий царскую долю с идущего на базары? Что бы делал всесильный побережник, определяющий кому куда швартоваться и взимающий плату с каждого корабля? Сейчас это большие люди, которых для доклада вызывают в диван к самому везирю.
Не будь Красной и Булгарской пристаней торговали бы они деревянными ложками, где-нибудь в Булгаре и их пищей было бы пустое просо.
Вот в таком благословенном месте и поставил свою меняльную лавку почтенный Касриэль бен Хаим. Как и многие сарайские евреи бежал он в улус Джучи много лет назад, когда в царстве персидских ильханов начались гонения за веру.
О том, как его занесло из сказочного Багдада на далёкий север Касриэль рассказывал часто. Ибо стопы свои он поначалу направил в сторону Сирии. Никогда не покидавший города юноша, к тому же унёсший ноги в одном халате и с горсткой дирхемов в кармане, он очень скоро обессилел от голода и уже решил, что его земной путь бесславно окончен. Голодный и измученный сидел Касриэль у реки и ждал переправы. Выбор был невелик, купить себе еды или заплатить за перевоз. В это время к берегу подъехал старик-монгол с несколькими сыновьями. Он был очень стар и едва держался в седле. Монголы тоже расположились на берегу и, в ожидании, решили перекусить. Неожиданно старик велел одному сыну угостить и сидевшего неподалёку Касриэля, да ещё посетовал, что никто уже не соблюдает Великую Ясу, которая запрещает есть, не угостив того, кто находится рядом. «Я прожил всю жизнь под властью монголов, а впервые слышу об этом законе», – с удивлением сказал Касриэль, поблагодарив. На что старик ответил, что теперь уже слишком многие забыли заветы отцов. Ханы клонят головы к христианам, мусульманам, среди их советников евреи и буддисты. Говорят, на севере среди вольных степей ещё живут по Великой Ясе. Эти слова запали в сердце юноши. Добравшись до родственников и немного отдохнув, он нанялся к купцу, который ехал в Трапезунд, а уже оттуда перебрался в улус Джучи.
Здесь Касриэлю очень пригодились науки, постигнутые за годы учения в Багдаде. Особенно, увлечение алхимией и математикой. Сначала работал на других, потом открыл своё дело и весьма преуспел. Теперь он уже не сидел со скамейкой на базаре в меняльном ряду. Его контора размещалась в самом водовороте денежных рек Богохранимого Сарая: у Красной пристани. Здесь, за надёжной дубовой дверью уже не столько звенели монеты, сколько шуршали бумаги. Даже сам тамгачи нередко покидал свою резиденцию и заходил сюда, чтобы вдали от посторонних глаз приложить печать к какому-нибудь договору на многие сотни сумов. Как и положено хорошему финансисту Касриэль много знал и мало болтал.
Со Златом они познакомились при обстоятельствах довольно драматичных. Один купец, обменявший крупную сумму денег, заявил в суд, что меняла всучил ему фальшивые монеты. Кади встал на сторону купца, и Касриэлю грозило наказание за подделку. В то же время, ему дали понять, что обвинение в подделке с него могут снять, и свести всё к простой ошибке неопытного менялы, не отличившего свинец и олово от серебра. В общем, возмещаешь ущерб, платишь штраф и дело прекращается. Тогда и вспомнил еврей слова старого монгола и пошёл в Диван-яргу, жаловаться на сговор кади и раввина. Встревать в спор, который они посчитали хозяйственным, яргучи
