— Пошли Брайна, пусть одолжит пару шиллингов у твоей матери, — предложил он последнее отчаянное средство, к которому, как он знал, Вера не прибегнет.
— Не могу, — сказала она громко страдальческим голосом, — Ведь я ей еще с прошлой недели долг не отдала.
— Жмоты проклятые, ничего из них не вытянешь.
— Не приходилось бы просить, кабы ты пошел поискал работу, заработал бы хоть что-нибудь, — сказала она, готовая расплакаться от его и своих несправедливых слов.
Он смутно сознавал, что мог бы многое ответить ей на это, но выжал из своего запрятанного внутри отчаяния лишь несколько слов протеста:
— Работал бы, кабы была работа. Я всю свою жизнь работал, побольше, чем другие. — Он вспомнил вчерашний безрезультатный поход, всю много раз повторявшуюся историю.
— Дали тебе работу?
— Нас там пришло слишком много.
— Сволочная жизнь.
Тогда он сказал ей с горечью:
— Не беспокойся, скоро я понадоблюсь, уж я это знаю.
— Надо бы вам всем держаться вместе и показать им как следует. На куски разорвать всех этих прохвостов.
— Когда в брюхе пусто, не очень полезешь драться. Помнишь, что сделали с теми беднягами из Уэльса? Облили из пожарной кишки.
— Когда-нибудь они за все расплатятся, — сказала Вера. — Их черед придет, вот увидишь.
Теперь он ей говорил:
— И потом, я ведь, кажется, даю тебе тридцать восемь шиллингов, не так, что ли?
— И надолго этого хватает, как по-твоему? — только и могла она сказать.
— Не знаю, куда ты их деваешь, — только и нашел он, что на это ответить.
— Можешь, думаешь, я их в помойку бросаю? — крикнула она пронзительно, делая шаг к двери.
— Не удивился бы.
— Тебя ничем не удивишь, дубина!
Она ждала, что он вскочит и ударит ее или швырнет чем-нибудь, что под руку попадется. Но он не двинулся с места.
Перебранка продолжалась. Спорили глупо, бессмысленно, безнадежно. Брайн слушал, стоя под окном, и каждое слово было для него хуже, чем десяток ударов кулака мистера Джонса. «Ругаются», — говорил он себе, и сердце, зажатое в тиски, готово было разорваться.
Маргарет стояла тут же.
— Из-за чего ругаются?
— Из-за денег.
— Ты мне скажи, когда они перестанут, ладно, Брайн?
— Стой и жди со мной здесь, — сказал он, заглянул в окно и увидел, что отец по-прежиему сидят у каминной решетки, бледный, сгорбив плечи. А мать у стола смотрит газету. — Еще не кончили, — сказал он сестре.
Они не заходили в дом дотемна, потом вошли, надеясь, что настроение отца стало лучше, что мать каким-то чудом выпросила, или одолжила, вымолила, или украла у кого-нибудь, или колдовством раздобыла для него сигарет.
Как-то раз, чувствуя, что ссоры не избежать, Ситон надел пальто, сел на велосипед и покатил по улице. Час спустя он вернулся, уже пешком, но с сигаретой во рту и в каждой руке держа по кульку с едой. Брайн пошел следом за ним в дом и увидел, что отец положил кульки на стол и протягивает Вере сигарету.
— А велосипед твой где?
— Принес еды тебе, видишь? — сказал он суетливо, с гордостью.
Она закурила сигарету и рассмеялась.
— Спорю, что ты его загнал.
— Загнал, голуба моя.
— Вот стервец, — сказала она, улыбаясь.
— Чего я только для тебя не сделаю.
— Да я знаю. Только я терпеть не могу, когда ты мне хамишь.
Он обнял ее.
— Никогда я тебе не хамлю, голуба. А если хамлю, так уж ничего не могу с собой поделать.
— Сукин ты сын, вот ты кто, — улыбнулась она.
— Ничего, Вера, голуба моя.
— Сколько ж ты за него выручил?
— Пятнадцать шиллингов. Я его загнал у Джеки Блоуера.
Он купил велосипед всего с год назад, вечно с ним возился, то менял лампочку в фонаре, то ставил новые тормоза, которые кто-то ему дал, то приделывал звонок — нашел где-то; часами чистил и смазывал. Ей бы и в голову не пришло, что Ситон может с ним расстаться.
— Захожу в одну лавку, там предлагают шесть шиллингов. Шесть шиллингов! «Послушай, — говорю, — приятель, ведь это не краденый, мой собственный!» И вышел. На прощание еще сказал им, куда они могут отправить свои деньги, понимаешь? Так прямо и выложил.
— Да уж представляю себе. . .
Ситон снял пальто и кепку, придвинул стул к столу. Заметив Брайна, снова встал.
— Эй, Брайн! Ну, как живешь, сынок? — Схватил его большими мускулистыми руками и подкинул к потолку,
— Пусти меня, пусти, пап! — кричал Брайн и радуясь и труся.
Ситон опустил его на пол, потерся щетинистым лицом о ребячью щеку.
— Ну-ка, Вера, завари чаю. Вон там сахар, молоко и мяса немного. Пошли-ка Брайна за хлебом.
Чайник вскипел. Ситон помешивал чай в своей кружке, и, когда Брайн отвернулся, приложил к его руке горячую ложку. От неожиданности Брайн вскрикнул во все горло и убежал подальше, чтобы отец не дотянулся. Брайн радовался, когда дома не ссорились, все были довольны и он мог любить отца, забыть о том, что собирался сделать, как только вырастет и станет большим и сильным.
Вера не раз замечала и в своих детях приступы злости и упрямства, внушавшие ей такое отвращение в муже. Как-то раз, когда Брайн вернулся с улицы домой, она сказала ему, чтобы он сходил за хлебом. Он уселся на стул с комиксом в руках.
— Обожди, мама, дай мне дочитать.
— Нет, сейчас иди, — сказала она, колотя вальком в цинковой лохани, где в мыльной воде мокло белье.— Иди-иди, отец скоро придет. — Он не ответил, только сердито, не отрываясь, смотрел на страницу, но Чан, человек-топор, как будто исчез с нее. Вера подлила в лохань свежей воды. — Пойдешь или нет? — повысила она голос.
— Пусть Маргарет идет. Или Фред»
— Их нет дома. Ты пойдешь.
Он мог оттянуть еще немного.
— Дай мне дочитать комикс.
— Не пойдешь, так я отцу пожалуюсь, как только он вернется, — сказала она, насухо вытирая стол, прежде чем расстелить скатерть.
— Жалуйся. Подумаешь!
Сказав это, он испугался, но его сковали путы упрямства и он твердо решил не двигаться с места.
Пришел Ситон, сел за стол перед тарелкой с тушеным мясом и спросил хлеба. Брайн уже жалел, что не сбегал в булочную, но так и не тронулся с места. Теперь слишком поздно, говорил он себе, хотя знал, что время еще есть, можно преспокойно спросить у матери четыре пенса и пойти за хлебом, отец и не узнает, что он снахальничал. Он остался сидеть на стуле.
— Нету хлеба, — сказала Вера. — Просила Брайна сходить минут десять назад, но он был так занят своим дурацким комиксом — не пожелал сделать того, что ему было велено. Он меня иной раз просто с ума сводит, пальцем не хочет пошевелить.
Ситон поднял глаза.
— Сходи за хлебом.
Брайн не выпускал из рук комикс, будто из него можно было почерпнуть отваги.
— Подожди, пап, пока я кончу читать.
— Иди, — сказал Ситон, — я жду хлеба.
— Смотри, будешь неслухом, не станешь делать того, что тебе говорят, сцапают тебя черти, — вставила Вера.
Брайн страшился крепкой порки, которую, конечно, получит от отца, если сию же секунду не встанет и не пойдет, но сам только нервно теребил диванную подушку.
— Не заставляй меня повторять еще раз, — сказал Ситон. Брайн не шелохнулся. Ситон отодвинул стул от стола, быстро шагнул к Брайну и дважды ударил его по голове. — На, получай, поганец.
— Не бей по голове! — крикнула Вера. — Оставь его.
Ситон двинул его еще разок на всякий случай, взял с полочки шиллинг, сунул его Брайну в руку и выпихнул сына на улицу.
— Ну-ка, посмотрим, какой ты проворный.
Брайн с полминуты рыдал у порога и, не переставая плакать, поплелся в лавку на углу, лихорадочно строя планы мести: зарубить отца топором, как только вырастет и станет сильным — и если удастся раздобыть топор.
Чтобы добраться до чердака, где они спали, Брайн должен был провести всех троих ребятишек через родительскую спальню и оттуда по широкой приставной лестнице в комнатушку вроде чердака. Процессия в нижних штанах и рубашках поднялась наверх и скрылась. Артур в свои три года по части драк не отставал от остальных, и, услышав возню, начавшуюся сразу же, как только опустилась самодельная щеколда, Ситон подошел к лестнице и заорал оттуда:
— Эй, вы там! Слышите? Прекратить шум, не то сейчас приду надеру уши.
Он.постоял еще несколько секунд, прислушиваясь к напряженной тишине наверху, и пошел ужинать.
— Все из-за Артура, — сказал Брайн шепотом. Тот не успел войти, как сейчас же въехал ногой в игрушечный поезд, подаренный им всем вместе на рождество. — Скорее на кровать, а то папа придет, всех нас отделает.
Он развернул сверток с бутербродами, рядом поставил на стол бутылку с водой и погрозил кулаком постреленку Артуру, который уже потянул к себе бумагу. Маргарет оттащила его от стола, говоря:
— Сейчас мы все разделим.
А Фред только посматривал со своей надежной позиции на кровати.
Вечер был временем пикников. Вера налила воды в бутылку, а Ситон нарезал ломти хлеба и куски застывшего говяжьего жира.
