Стараются мужики. Пугачев заявил, что лучшему стрелку будет с его царской головы шапка. Шапка дорогая, мерлушковая, с малиновым верхом. То-то бы угодить в самое яблочко. Однако дела стрелков плохи. В щит еще кое-как попадают. А вот о большем не думай.
Намучились, намерзлись крестьяне. Стали роптать:
– Ружья кривые. Мишени далекие. На морозе руки дрожат. Попробовал бы тут сам царь-батюшка в яблочко стрельнуть.
А в это время Пугачев прибыл проверять, как идут учения, и услышал крестьянские речи.
Подъехал Емельян Иванович к стрелкам. Увидев царя, крестьяне попадали ниц.
– Встаньте, – приказал Пугачев. – Тут воинский плац, а не государевы палаты. Тут пригиб не мне, а умельцам делай.
Поднялись мужики.
– Ружья, значит, кривые?
Замялись крестьяне. Слез Пугачев с коня.
– Ну-ка, подай сюда кривое ружьецо-то.
Подали Пугачеву ружье.
Вскинул Емельян Иванович стволину. Приклад к плечу, палец к курку – бах!
– Попал, попал! В самую отметину! – заголосили крестьяне.
Взял Пугачев второе ружье – во вторую мишень. Взял третье, вскочил на коня и с ходу, с рыси – в третью. И снова в самую середину, снова навылет.
Поразевали крестьяне рты. Остолбенели от такого умельства. И Гришатка разинул рот: «Ай да стрелок! Ай да царь-батюшка!»
Подъехал Пугачев снова к крестьянам.
– Ну как, детушки, ружья кривые или глаз ваш косит?!
– Глаз, глаз, государь! – закричали крестьяне.
– То-то! – рассмеялся Пугачев. – Как же нам с шапкой, детушки, быть?
– Твоя шапка, твоя! – кричат вперебой крестьяне. – Тебе полагается. По закону. По справедливости.
– Эн, нет, – говорит Пугачев. – А ну-ка выходи, кто смелый.
Нет смелых. Боятся стрелки при царе попасть в полный конфуз.
В это время Пугачев заметил Гришатку.
Сунул Пугачев ему в руки ружье.
– Стреляй!
Прицелился Гришатка. Руки дрожат. В глазах туман. Однако ослушаться государя боится. Стрельнул.
– Попал, попал! – взвыли мужики. – Ух ты, в самую тютельку, в самое яблочко.
– Ух ты! – не удержался и сам Пугачев. Снял он со своей головы шапку. – На, получай!
Растерялся Гришатка, как быть, не знает.
– Бери, бери! – гудят мужики. – Государь жалует.
Взял Гришатка шапку, надел, утонул по самые уши. А когда приподнял шапку, то Пугачева рядом уже и нет. Лишь снег от конских копыт клубится.
Сани
– Эх, мало, мало у нас пушек! Ружей мало. Пороху бы нам побольше! – сокрушается Емельян Иванович.
Затеял Пугачев разные хитрости. То среди ночи подвезут казаки под самый Оренбург охапки сена и распалят костры. В крепости подумают, что это подошла пугачевская армия, и откроют страшный огонь из пушек.
– Так-так, – посмеивается Пугачев. – Хорошо. Ядер у них тоже не тысячи. Пусть, пусть постреляют.
Потом стали выманивать из крепости воинские отряды.
Для этого поступали так. Подойдет пугачевский разъезд поближе к городу. А основные силы в стороне, в засаде.
Увидят в крепости, что отряд мал, откроют ворота. Вылетят конники. Пугачевцы же делают вид, что отступают. Заманивают они неприятеля. Подведут солдат к задуманному месту. А там – раз! – выскочили из засады товарищи. И неприятельский отряд либо в плену, либо порублен.
Однако в Оренбурге вскоре догадались про пугачевские хитрости.
Сколько ни ездят казаки к Оренбургу, как ни кричат, ни выманивают осажденных – никакого успеха.
Тогда Пугачев приказал запрячь в сани тройку добрых коней. Оделся и сам поехал.
– Батюшка, да куда же ты?! – взмолились пугачевские помощники. – Да видано ли дело, чтобы сам царь – и вдруг вроде как за приманку. Да пожалей ты себя. Не царское это дело. А вдруг как убьют!
– Не убьют, не убьют, детушки, – отвечал Пугачев. – Не убьют. Я завороженный. Ружья нужны нам, ружья. Нельзя нам без них.
И вот тройка у самого города.
Промчался Пугачев взад-вперед вдоль оренбургского вала.
– Эй, солдатушки! – закричал. – Вам ли против своего законного государя идти. Рушь господ, открывай ворота.
– Пугачев! – понеслось по крепости.
Подумал Рейнсдорп: «Вот так удача!»
– Эй, верховые, наружу!
И снова открылись ворота, снова погоня.
Мчат царские санки лихо, во весь опор. Кони как птицы. Шеи вперед, гривы по ветру, ногами по снежному месиву цок-перецок.
Промчит Пугачев саженей сто – двести, приостановится. Подпустит погоню поближе. И снова плеткой коней.
Почуяли верховые недоброе. Остановились. Отстали. Решили вернуться назад.
– Эх, эх, пропали ружья! – сокрушается Пугачев.
Снова заворачивает он коней к Оренбургу. Снова взад-вперед у самого вала. И снова за ним погоня. И так несколько раз.
Добился все же своего Емельян Иванович, заманил правительственный отряд до задуманного места.
Выскочили пугачевцы, изрубили отряд.
– Хорошо, хорошо! – говорит Пугачев. – Вот и ружьишек штук тридцать. Да и сабли, да конская сбруя. Эхма, не царское оно, конечно, дело этак по капельке! Да ведь и море капелькой полнится.
Шашки
Пугачев любил играть в шашки. Играл со своими командирами. А тут как-то надумал сыграть с Гришаткой.
– Главное, – поучал Пугачев, – чтобы в дамки пройти. Дамка, она всему полю хозяин.
Конечно, поначалу Гришатка проигрывал Пугачеву. А потом наловчился.
И вот как-то сложилась игра так, что Гришатка первым и в дамки пролез, и шашек у него на доске больше.
Струхнул Гришатка: «А ну как царь-государь рассердится».
Сделал он вид, будто бы не замечает, что дамкой следует бить, то есть сделал Гришатка фука.
Понял Пугачев Гришаткину хитрость.
– Э, нет! – говорит. – Ты не хитри. Не гни перед сильным шапку. Бей! Не зевай! Шашки, они тем хороши, – стал рассуждать Емельян Иванович, – что тут, как на войне, словно бы ты полководец. Умен – победил. Недодумал – тебя побили. Вот так-то, Гришатка.
Однако потом, когда они кончили игру и Гришатка выиграл, Пугачев вдруг заявил:
– Побил ты меня, Гришатка. Царя своего побил. Не стыдно тебе?
Смутился Гришатка, не знает, что и ответить. А Пугачев опять укоряет:
– Побил, побил, не пожалел…
Краснел Гришатка, краснел. «Как же это понять царя-батюшку?! – И вдруг: – Э, была не была!»
– Так ведь тут как на войне… Бей! Не зевай!
– Молодец, ой молодец! – рассмеялся Пугачев. Посмотрел он пристально на Гришатку, потрепал по голове. – Башковитый. Эх, жить бы тебе в добрые времена! – Пугачев задумался. – Вот возьму власть, учиться, Гришатка, тебя пошлю. Там в Испанию или Голландию, к немцам али к французам. И станешь ты у меня первейшим человеком в науках. Про Ломоносова, чай, слыхал? Ломоносовым будешь.
«Добрый царь-батюшка, – подумал Гришатка. – Добрый. Зазря я его обыграл».
Карать или миловать?
К Пугачеву в Берды прибыла группа крестьян вместе со своим барином. Притащили помещика на суд к государю.
И вот снова крыльцо «царского дворца», как тогда, во время присяги. Кресло. Ковер. Пугачев в кресле.
Пугачев начинает допрос. Обращается то к мужикам, то к помещику:
– Ну как, детушки, лют был барин у вас?
– Лют, лют, уж больно лют, царь-государь. Продыху от его лютости не было! – кричат мужики.
– Ну, а ты что скажешь, господин хороший? – обращается Пугачев к помещику.
Молчит, не отвечает помещик.
Пугачев опять к мужикам:
– А бил ли вас барин, руку к телу прикладывал?
– Бил, бил, батюшка! Собственноручно. Кожа, поди, по сей день свербит.
– Так, – произнес Пугачев и снова к помещику: – Не врут, правду сказывают мужики?
Молчит, не отзывается барин.
Лицо у Пугачева начинает багроветь. На скулах желваки проступают. Вздувается шея.
– А не забижал ли он стариков и детушек малых?
– Забижал, забижал, великий государь. Ой как забижал! Васятку Смирнова до смерти запорол батогами. Федотку Краснова посохом покалечил. Старика и старуху Раковых, о господи, в мороз босыми гонял по снегу. Не выжили, померли Раковы.
Нечего сказать в оправдание барину. Понимает он, что не миновать ему лютой казни.
Но вдруг Пугачев смягчился, согнал с лица своего суровость.
– А может, и добрые дела есть у вашего барина? Может, забыли вы, детушки?
Видит помещик такое дело.
– Есть, есть добрые дела! – закричал он что есть силы. – Я на Пасху всем по копейке жалую. На Великий пост Богу за души усопших поклоны бью.
– Так, так, – подбадривает Пугачев.
– Я и за вас помолюсь, – слукавил помещик, – за ваше величество…
– Да, – усмехнулся Пугачев, – вижу, и вправду много добрых дел на твоей душе. Так как же, детушки, – обратился к крестьянам, – карать мне вашего барина или миловать?
Мужики враз, как по команде, бросились Пугачеву в ноги:
– Карать, карать, батюшка. На виселицу его, дых ему в передых.
Пугачев привстал во весь рост, глянул на согнутые спины крестьян, перевел взгляд на помещика, потом на стражу свою.
Тихо. Все замерли. Ждут царского слова.
