— Судно принадлежит вам?
— Да, мне и Аннеке.
— Ваш брат совладелец?
— А что это такое?
— Это значит, что ему принадлежит определенная доля в имуществе.
— Нет, мосье, баржа принадлежит только мне и Аннеке.
— Значит, брат служит у вас?
— Да, мосье.
Мегрэ начал привыкать к его выговору, к его «мосье» и бесконечным «верно?». По глазам фламандки было видно, что она понимает лишь отдельные французские слова и пытается угадать, о чем говорят мужчины.
— И давно?
— Почти два года… — А где он работал раньше? На другом судне? Во Франции?
— Так же, как и я: то в Бельгии, то во Франции. Все зависит от грузов… — Почему вы взяли его к себе?
— Нужен же мне помощник, верно? Сами видите, баржа не маленькая… — А как же раньше?
— Что — раньше?
— Как же вы обходились без помощи брата? Мегрэ продвигался вперед очень медленно, на ощупь, подыскивая самые безобидные вопросы — и все это из опасения, как бы его собеседник снова не заартачился.
— Я вас не понимаю.
— У вас были другие помощники?
— Конечно… Прежде чем ответить, он покосился на жену, словно желая убедиться, что она ничего не поняла.
— Кто же это был?
Чтобы выгадать время и собраться с мыслями, Жеф опять наполнил стаканы.
— Я сам, — наконец заявил фламандец.
— Вы были матросом?
— Нет, механиком.
— А кто же был хозяином?
— Я не уверен, имеете ли вы право задавать мне подобные вопросы… Частная жизнь есть частная жизнь. К тому же, мосье, я бельгийский подданный… — Он начинал нервничать, и его акцент сказывался теперь сильнее. — Так не годится! Мои дела касаются меня одного, и если я фламандец, это еще не значит, что всякий может совать нос в мою корзину с яйцами.
Мегрэ не сразу понял последнюю фразу, но, поняв, с трудом подавил улыбку.
— Я могу опять явиться сюда — на сей раз с переводчиком — и допросить вашу жену.
— Я не позволю беспокоить Аннеке… —
А придется… если я принесу вам бумагу, подписанную судьей! Вот только я думаю, не проще ли отвезти вас всех троих в Париж?
— А что тогда будет с баржей?.. Уверен, что у вас нет никакого права на это!
— Почему же тогда вы не отвечаете мне прямо?
Ван Гут нагнул голову, глядя исподлобья на Мегрэ, будто школьник, готовящий какую-то каверзу.
— Потому что это мои личные дела.
До сих пор он был прав. У Мегрэ не было серьезных мотивов для подобного допроса. Он просто следовал своей интуиции. Его поразило поведение речника, когда он в Жюзье поднялся к нему на баржу.
Это был совсем не тот человек, что в Париже. Он был явно озадачен появлением комиссара и не сумел это скрыть. С этой минуты он держался настороженно, замкнуто, и в глазах его уже не было того насмешливого блеска, того своеобразного юмора, как на набережной Селестэн.
— Вероятно, вы хотите, чтоб я увез вас в Париж?
— Для этого нужно основание. Ведь существуют же законы!
— Основание — ваш отказ отвечать на самые обычные вопросы.
По-прежнему тарахтел двигатель, снизу были видны длинные ноги Хуберта, стоявшего за рулем.
— А все потому, что вы пытаетесь меня запутать.
— И не собираюсь… Просто хочу установить истину.
— Какую истину?
Видно было, что Жеф, расхаживавший по каюте, то проникался уверенностью в своем неоспоримом праве, то, наоборот, казался явно встревоженным.
— Когда вы купили эту баржу?
— Я ее не покупал.
— Однако она принадлежит вам?
— Да, мосье, она принадлежит мне и моей жене.
— Иначе говоря, вы стали ее хозяином, женившись на Аннеке? А раньше баржа тоже принадлежала ей?
— Что ж тут особенного? Мы поженились по всем правилам, в присутствии бургомистра и кюре… — До того времени владельцем «Зваарте Зваане» был ваш тесть?
— Да, мосье, старый Виллемс.
— Других детей у него не было?
— Нет, мосье… — А что сталось с его женой?
— Она умерла за год до нашей женитьбы.
— В то время вы уже работали на барже?
— Да, мосье… — И давно?
— Виллемс нанял меня, как раз когда умерла его жена… Это было в Оденарде… — Раньше вы работали на другом судне?
— Да, мосье. Оно называлось «Дрие Гебрудерс».
— Почему же вы ушли оттуда?
— Потому что «Дрие Гебрудерс» — старая баржа, она почти никогда не ходила во Францию и перевозила только уголь.
— А вам не нравилось возить уголь?
— Да, грязная работа… — Значит, вы пришли на эту баржу около трех лет назад. Сколько же лет было тогда Аннеке?
Услышав свое имя, Аннеке с любопытством посмотрела на собеседников.
— Восемнадцать.
— И незадолго до этого умерла ее мать?
— Да, мосье… В Оденарде, я вам уже сказал… Он прислушался к шуму мотора, посмотрел на берег, подошел к брату и что-то ему сказал. Хуберт приглушил двигатель: баржа подходила к железнодорожному мосту.
Комиссар терпеливо распутывал клубок, стараясь не порвать тоненькую нить.
— Значит, раньше они обходились на барже своими силами, — сказал Мегрэ. — Но вот умерла мать, и им потребовался помощник… Так?
— Да… — Вы должны были следить за двигателем?
— За двигателем и всем прочим… На судне приходится делать все…
— И вы сразу влюбились в Аннеке?
— Вот это, мосье, уже личный вопрос, верно?.. Это касается только ее и меня.
— Когда вы поженились?
— В будущем месяце исполнится два года.
— А когда умер Виллемс? Это его портрет на стене?
— Да, это он… — Когда же он умер?
— За полтора месяца до нашего брака.
Мегрэ все казалось, что он продвигается вперед непозволительно медленно. Но ничего не оставалось, как, вооружившись терпением, постепенно сужать круг, чтобы не спугнуть фламандца.
— Оглашение брака было сделано после смерти Виллемса?
— У нас оглашение печатают за три недели до свадьбы. А как делают во Франции, не знаю… — Но вопрос о браке уже был решен?
— Надо думать, раз мы поженились… — Не можете ли вы задать этот вопрос вашей жене?
— А зачем ей задавать такой вопрос?
— Если этого не сделаете вы, мне придется обратиться к ней через переводчика…
— Что ж… Он хотел сказать: «Что ж, зовите переводчика!» И тогда Мегрэ оказался бы в трудном положении: ведь они находились в департаменте Сены-и-Уазы, где комиссар не имел права вести подобный допрос.
К счастью, Ван Гут передумал и заговорил с женой на родном языке. Аннеке от неожиданности покраснела, потом посмотрела на мужа, на гостя и, улыбнувшись, сказала что-то.
— Вам не трудно перевести?
— Хорошо. Она говорит, что мы давно любили друг друга…
— Примерно с год до свадьбы?
— Примерно так…
— Иначе говоря, все это началось, как только вы появились на барже?
— А что в этом плохого?..
Мегрэ прервал его:
— Я хочу знать только одно: был ли Виллемс в курсе дела?
Жеф промолчал.
— Вероятно, вначале, как большинство влюбленных, вы это скрывали?..
Ван Гут отвернулся и опять стал смотреть на реку.
— Сейчас причаливаем… Я нужен брату на палубе.
Мегрэ пошел за ним. Действительно, уже видны были набережные Мант-ла-Жоли, мост, десяток барж, стоявших у причала.
Мотор заработал медленнее. Дали задний ход, забурлила вода у винта. Речники с других судов смотрели на прибывших. Чалку поймал какой-то мальчишка лет двенадцати.
Присутствие на барже человека в городском костюме, да еще в шляпе, привлекло всеобщее внимание.
С одной из барж кто-то обратился к Жефу по-фламандски, и он ответил тоже по-фламандски, продолжая внимательно следить за ходом судна.
На набережной их поджидал инспектор Невэ с сигаретой в зубах, а рядом, у огромной груды кирпича, стояла маленькая черная машина.
— Надеюсь, теперь-то вы оставите нас в покое? Нам пора ужинать. Мы ведь встаем в пять утра.
— Вы не ответили на мой вопрос.
— На какой еще вопрос?
— Вы не сказали, знал ли Виллемс о ваших отношениях с его дочерью.
— Но ведь я женился на ней или, может, не женился?
— Женились, когда Виллемс умер.
— А разве моя вина, что он умер?
— Он долго болел?
Мегрэ и фламандец снова стояли на корме, и Хуберт, нахмурившись, слушал их разговор.
— Виллемс никогда в жизни не болел, если не считать болезнью то, что каждый вечер он напивался как свинья.
Быть может, Мегрэ ошибся, но ему показалось, что Хуберт удивился, заметив, какой неожиданный оборот принял их разговор, и как-то странно посмотрел на брата.
— Он умер от белая горячка?
— Это что такое?
— Так чаще всего кончают жизнь пьяницы. Начинается приступ, потом…
— Да не было у него никакого приступа! Просто он так наклюкался, что свалился…
— В воду?
Казалось, Жефу неприятно было присутствие брата, прислушивавшегося к их разговору.
— Ну да, в воду…
— Это произошло во Франции?
Фламандец кивнул.
— В Париже?
— В Париже-то он и пил больше всего…
— Почему?
— Он встречался с какой-то женщиной, уж не знаю где, и они пьянствовали до самой ночи.
