Когда я спросила, общался ли он с мадам Л., он пробормотал: «Да, мы говорили. Но никаких писем не было. Если люди не контактировали с вами, так это потому, что вы сами сказали директору, что не хотите этого». Я была подавлена. Конечно, я правда сказала директору, что не хочу общаться с ним лично, но эти слова были произнесены в состоянии шока! «Так вы не будете свидетелем?» Он сказал, что нет. А если из суда придет повестка с приглашением? «Посмотрим».
Уставшая от всего этого, я спросила, почему никто не хочет выступать свидетелем: «Преподаватели дали обязательство хранить молчание? Но вас ведь уже не могут уволить. Вы ничем не рискуете». Он чистосердечно объяснил мне, что его положение зависит от его слов.
Если критично оценить эту ситуацию, возможно, я вела себя не так уж дипломатично, но обстановка вокруг нас царила действительно весьма странная.
Через 3 или 4 недели после твоей смерти я поехала к флористу в Брии-су-Форж. Обычно я избегала этого тяжелого для меня маршрута, отправляясь сразу прямиком к владельцу рассадника. Но в тот день, утром в четверг, я ехала мимо колледжа в центр. Паркуясь, я заметила Дамьена, Кевина, Майлис, Манон, Надю… Короче, всех, кого ты перечислила в письме.
Они толпились в закоулке, в ста метрах от колледжа, где подростки обычно собираются, чтобы покурить. Это крытое углубление с каменными стенами, которое называют «умывальником». Оттуда хорошо видно главный вход в колледж, и наоборот. Как я должна была отреагировать, увидев всю эту банду, которая заставляла тебя страдать? Черт возьми! Я припарковалась и вышла из машины. Я застала их за курением гашиша. Один из них быстро спрятал наркотик.
«У вас все в порядке?» Когда я появилась с этим вопросом на устах, ребята настолько удивились, что так и застыли с сигаретами в руках. Но они вовсе не смутились. Дамьен бросил: «Мадам, вы должны уйти, здесь ведь неподалеку полиция». Я повторила: «Ах, здесь неподалеку полиция?». Невозмутимо, твой «товарищ» резко выпалил: «Вы не имеете права здесь находиться!» Ошеломленная, я снова сказала: «Значит, я не имею права?»
Все глядели на меня исподлобья. Я не верила ни своим ушам, ни своим глазам. «Но у меня есть право говорить с вами, не так ли? – сказала я настойчиво. Особенно с тобой, Кевин, ведь я знаю тебя с детского сада!» Затем я обратилась к одной из девочек: «А ты, Надя, ты знаешь, кто я? Мать дуры и изгойки». Майлис вся покраснела. Я решила их окончательно добить: «Почему для вас это такая проблема – поговорить со мной?»
Дамьен с угрожающим видом потряс своим телефоном: «Я вызову полицию! Вы не имеете права здесь находиться! Вы не имеете права приближаться!» И это говорили мне ребята, которые тайком курили гашиш… Какая путаница творилась в их головах!
«Хорошо, я буду стоять на месте, если я не имею права приближаться. Звони в полицию, я их подожду».
Представь, каково мне было увидеть, как они смеялись в закоулке, а потом быть встреченной ими так, словно я была врагом № 1? Если они чувствовали себя виновными, почему они не сказали мне каких-то слов извинений? Это был первый раз, когда я встретила их после твоей смерти.
Затем один из подростков взял телефон и набрал номер. Конечно, он позвонил не в полицию, а своей матери, я полагаю. Я услышала: «Тут перед нами мама Марион». Она спросила, где он. От ответил, что возле «умывальника». Не знаю, что ответила мама, он же сменил тон: «Нет-нет, конечно, я вернусь к 11.00». Как я поняла, в то время они должны были находиться в колледже. Он закончил разговор и повесил трубку.
«Итак, ты позвонишь в полицию? Мы подождем их», – снова спросила я. Но он поднялся и ушел. Остальные бросали на меня недоброжелательные взгляды: «Мадам, вы не должны быть здесь, вы не должны этого делать». Они хотели избавиться от меня точно так же, как ранее хотели избавиться от тебя. Мне было все труднее сохранять спокойствие. Перед моими глазами промелькнули все угрозы, которыми тебя осыпала эта группа. Например: «Мы выколем тебе глаза»…
Я расставила все точки над «и»: «Я имею такое же право быть здесь, как и вы. Я имею право здесь ходить. Моя дочь мертва, я иду купить ей цветов. А вы говорите, что я тоже должна уйти?»
Я сходила к флористу, а затем отправила письма в полицию и адвокату, в которых рассказала обо всем, что произошло. Я объяснила полицейским, что этот мальчишка пытался мне угрожать. Маленькая банда вернулась в колледж в слезах, с жалобами на меня.
В январе, почти через год после твоей смерти, мэр нашего города выступил с замечательной инициативой. Он настаивал на том, чтобы мы с твоим отцом приняли участие в церемонии приветствия мэра в Вогриньезе. Я не хотела идти туда, где будет столько народа, но я понимала, что он настаивает. Я пришла. Он долго говорил. О тебе, о нас, о том, что ему кажется очень жалким тот факт, что столько людей повернулись к нам спиной. «В трудные моменты, – продолжал он, – нужно быть солидарными, поддерживать друг друга». Я была настолько поражена, что плохо помню его слова. Это была хорошая речь, очень сильная.
Во время этой речи муниципальная советница, которая работала в колледже (та, что умоляла «не обвинять» учебное учреждение), достала телефон и все записала. Затем она дала прослушать запись директору, который подал жалобу против мэра за клевету.
Ты понимаешь, насколько странное это ощущение – столько месяцев противостоять людям, у которых не находится ни одного вежливого слова для нас, ни одного соболезнования? Неужели это так плохо – хотеть знать правду о смерти нашего ребенка, тринадцатилетней девочки? Почему все не реагировали, как мэр, который понял нашу боль? Почему мир взрослых не разделял наше неистовое желание познать, насколько это возможно, тайну ужасного самоубийства?
Глава 11
Mea-culpa
«Не обращайте внимание на слухи»
Очень просто обвинять других. Очень просто требовать у них взять на себя ответственность. Очень просто искать козлов отпущения. Школа, директор, преподаватели, ученики… А если причина смерти Марион – в семье? Я догадывалась о том, что многие за нашими спинами так и говорили.
Я не хочу отмахиваться от тех намеков, которые до меня доходили. Конечно, ты сама объяснила свой жест. Ты могла бы оставить письмо с жалобами на нас. Напротив, ты написала: «К счастью, у меня есть семья». Я знаю, что ты чувствовала себя любимой, окруженной заботой и лаской. Я не думаю, что ты хотела покинуть своих родителей, своих брата и сестру. Ни на одно мгновение.
Мы оба – и я, и твой отец – никак не могли прекратить чувствовать вину за твою смерть и поэтому постоянно пытались понять, где же произошла осечка: в воспитании, которое мы тебе давали, во внимании, которое мы тебе уделяли, в любви, которую мы тебе дарили…
Чувство вины – заразная болезнь. Все, кто тебя любит, ощущали себя виновными. Захия, подруга к которой я повезла вещи, изводила себя: «Я должна была сама к вам приехать!» И все остальные тоже. Все, кому на семейном празднике 3 февраля ты показывала ваше с Романом фото и рассказывала, что через год начнешь учиться на архитектора… Все чувствовали себя виноватыми, кроме взрослых из колледжа, у которых ты просила о помощи и которые никак не отреагировали, когда ты пожаловалась на «сердцебиение». Все чувствовали себя виноватыми, кроме тех, кто тебя травил. Если бы они чувствовали угрызения совести, они бы хоть раз пришли с нами поговорить или принесли бы цветы на твою могилу.
Для начала я бы хотела перечислить все обвинения в наш адрес, которые всплыли в ходе расследования и которые до меня донесли слухи. Чтобы защитить себя, некоторые, не колеблясь, начинали обвинять и чернить нас. Я хотела бы рассказать об этих фантастических предположениях, не скрывая сомнений в своих собственных поступках, которые не могли не мучить нас как родителей.
Все перемешалось, поскольку никто не должен был говорить гадостей за нашей спиной. Я сама тоже себя критиковала и бичевала. Разве можно не чувствовать своей ответственности, если ты дал ребенку жизнь, а потом не смог защитить его от разочарования?
Я все время повторяла себе: это я тебя обнаружила в тот день. Прошло полтора часа между тем, как я тебя нашла и как твоя смерть была зафиксирована. Тут же вереница вопросов начала вертеться в наших головах, но я не переставала себя упрекать. Я просто не верила тому, что могла оставить тебя одну. Я повторяла: ну зачем, зачем, зачем я уехала? Оглядываясь назад, я злилась на себя за то, что мне пришло в голову оставить тебя одну дома даже на час. Конечно, это глупо. Ведь я не могла предположить, насколько велика степень твоего отчаяния. Ты ведь сказала, что тебе просто нездоровится. И никто из колледжа не рассказал мне о том, что тебе пришлось пережить.
Это не меняет дела. Я обвиняла себя тогда, я обвиняю себя сейчас, я буду обвинять тебя всю свою жизнь. В тот ужасный день 13 февраля, еще до того, как я прочла в «Паризьене» о существовании письма, где ты объясняла причины своего поступка, я перебирала в голове все возможные сценарии. Дома ты казалась такой счастливой. Должен быть какой-то ключ, какая-то разгадка. Сначала я вообще подумала, что кто-то забрался в дом и повесил тебя.
