Не зная, как объяснить этот переход, Уоллес должен был допустить направлявшее заранее человека к высшей цели "некое интеллигентное высшее существо". А отсюда неумолимо потребовалось распространить действие этого существа и на весь мир. Иначе говоря, Уоллес полностью пришел к Декарту.
Но его ссылка на первоначальную бесполезность и вредность для организма человеческих благоприобретений может быть сопоставлена с тем, что в наше время обнаружили в онтогенезе человека последовательные материалисты-психологи во Франции А. Валлон и другие: на пути развития от чисто животных действий к человеческой мысли вторжение этой последней вместе с речью не только не дает ребенку сразу ничего полезного, но является сначала фактором, лишь разрушающим прежнюю систему приспособлений к среде, в этом смысле вредным. Но наука XIX в. не знала бы даже, как подступиться к таким головоломкам, не попадая в плен картезианства. Уоллес попал в этот плен.
В сознании Дарвина, конечно, идея обезьяночеловека Геккеля – Фохта не была как-либо прямо связана с таким направлением мысли Уоллеса. Однако близ Дарвина находился его друг анатом-эволюционист Гексли, не выдвинувший идеи обезьяночеловека и ограничившийся доказательством родства антропоидов, особенно горилл, с человеком. Выступление Уоллеса могло послужить лишь одним из толчков для выбора Дарвина в пользу Гексли, хотя и с указанной выше оговоркой о том, что речь может идти о происхождении человека лишь от ископаемой формы антропоидов, даже не близкой к ныне живущим. Чем глубже относить этот переход в прошлое, тем психологически менее слово "обезьяна" вызывает живой образ, а становится только палеонтологическим понятием.
В "Происхождении человека" Дарвин берется реконструировать лишь "древних родоначальников человека" на той стадии, когда они еще имели хвосты, т.е. задолго до ответвления ныне живущей антропоидной группы. А вместе с тем скачок уступает место эволюции. Ведь рассматривать ближайшее звено в цепи – значит видеть скачок, а рассматривать цепь – видеть, что "природа не делает скачков".
Дарвин предпочел элиминировать обезьяночеловека, перенеся центр тяжести с ближайшего звена цепи на цепь в целом – на идею постепенных превращений предков человека при качественной однородности психических способностей животных и человека. Что касается полезности или бесполезности физических отличий человека, то в этом вопросе Дарвин в "Происхождении человека" уже без труда атаковал Уоллеса.
Была и вторая причина отказа Дарвина от обезьяночеловека. Он был идейно, а потому и лично очень глубоко связан с выдающимся геологом Ч. Ляйелем. Двухтомное сочинение Ляйеля "Основы геологии" было одним из научных оснований формирования теории происхождения видов Дарвина, на что он сам указал в "Автобиографии". Гексли даже утверждал: "Величайшее произведение Дарвина есть результат неуклонного приложения к биологии руководящих идей и метода "Основ геологии"".
И вот Ляйель теперь тоже обратился к вопросу о человеке. Но не о филогении, а о геологической датировке древнейших следов деятельности человека.
Кстати, религиозный Ляйель очень неохотно отказался от представления о человеке как о "падшем ангеле" в пользу горького "мы просто орангутаны", хоть и усовершенствовавшиеся. Он присоединился к эволюционизму, по его же словам, "скорее рассудком, чем чувством и воображением". Родство с обезьяной ему претило, он предпочел бы скорее согласиться с тем, что человек упал, чем с тем, что он поднялся. Ляйель нашел известное утешение, доказывая, что случилось это уже очень давно. В книге "Древность человека" (1863 г.) он показал, что каменные орудия залегают в непотревоженных слоях земли четвертичной эпохи вместе с костями вымерших видов животных. Это был решающий акт в спорах о древности находимых человеческих изделий, и Дарвин через Ляйеля был полностью в курсе этой научной проблемы, развивавшейся параллельно с проблемой морфологического антропогенеза. Согласование этих двух параллельных рядов знания надолго (вплоть до наших дней) стало наисложнейшей внутренней задачей науки о начале человека.
Уже конец XVIII в. в связи с прогрессом геологии ознаменовался идеей, что находимые там и тут, особенно на отмелях и обрывах рек, а также в пещерах, искусственно обработанные камни свидетельствуют о геологически древнем обитании на Земле человека – до "всемирного потопа", неизмеримо раньше, чем предусмотрено библией. В 1797 г. английский натуралист Д. Фрере сделал наблюдения и в 1800 г. опубликовал выводы, что расколотые кремни вперемешку с костями древних животных свидетельствуют о существовании человека в очень отдаленном от нас времени. Но это сообщение осталось почти незамеченным и только в 1872 г. было извлечено из забвения.
В XIX в. первенство надолго перешло во Францию, не столько потому, что ее земля хранила обильные местонахождения древнекаменных орудий, сколько потому, что ее умы традицией века просветителей и великой революции были хорошо подготовлены к опровержению религии.
К 50-м годам относится героическое коллекционирование Буше де Пертом находок, собираемых в речных наносах. Затем труды Дарвина и Ляйеля содействовали превращению собирательства в науку, твердо опирающуюся на четвертичную геологию. В 1860 г. палеонтолог Лярте представил Французской академии работу "О геологической древности человеческого рода в Западной Европе", в которой был описан знаменитый Ориньякский грот. В 1864 г. подлинный основатель науки о палеолите (древнем каменном веке) Г. де Мортилье, опиравшийся на обильный археологический материал и на понимание четвертичной геологии, основал специальный печатный орган "Материалы по естественной и первоначальной истории человека".
Все это блестящее начало новой отрасли знания, так прочно обоснованной и прикрытой успехами геологической науки, опиралось на суждение, казавшееся очевидным: раз эти камни оббиты и отесаны искусственно, значит, они свидетельствуют именно о человеке. Полтора столетия никому не приходило в голову усомниться в этом умозаключении.
Итак, через Ляйеля Дарвин знал, что доказано существование человека на протяжении всего четвертичного периода, а может быть (по убеждению Мортилье), и в конце третичного периода – в плиоцене. Раз так, где же тут было уместиться обезьяночеловеку – целой эпохе морфологической эволюции, предшествовавшей человеку?
На присланную ему Геккелем в 1868 г. книгу "Естественная история миротворения" Дарвин вскоре ответил письмом. Дарвин дает понять, что книга обсуждалась с Гексли и с Ляйелем и что нижеследующие замечания отражают их общее мнение: "Ваши главы о родстве и генеалогии животного царства поражают меня как удивительные и полные оригинальных мыслей. Однако ваша смелость иногда возбуждала во мне страх... Хотя я вполне допускаю несовершенство генеалогической летописи, однако... вы действуете уже слишком смело, когда беретесь утверждать, в какие периоды впервые появились известные группы".
Хотя в этом интимном вердикте Дарвина, Гексли и Ляйеля вопрос формулирован в общей форме и поэтому у нас нет права настаивать, что имелся в виду специально обезьяночеловек и его геологическая локализация, представляется вероятным, что упрек в чрезмерной смелости подразумевает особенно эту гипотезу Геккеля.
В пользу этого говорит свидетельство Г. Аллена, лично знавшего Дарвина: "С одной стороны, противники сами вывели заключение о животном происхождении человека и старались осмеять эту теорию, выставляя ее в самом нелепом и ненавистном свете. С другой стороны, неосторожные союзники под эгидой эволюционной теории развивали свои отчасти гипотетические и экстравагантные умозрения об этом запутанном предмете, и Дарвин, естественно, хотел исправить и изменить их своими более трезвыми и осмотрительными заключениями". Что речь идет прежде всего о Геккеле с его гипотезой о питекантропе неговорящем, тот же Аллен на другой странице дает ясно понять словами: "Наконец, в 1868 году Геккель напечатал "Естественную историю творения", в которой он разбирал с замечательной и подчас излишней смелостью различные стадии в генеалогии человека". Вот эту гипотезу "неосторожных союзников" о недостающем звене между обезьяной и человеком Дарвин и поспешил элиминировать. В том же 1868 г. он засел за книгу "Происхождение человека" и через три года уже выпустил ее в свет.
К указанным причинам этого решения, лежащим внутри лагеря эволюционистов, надо добавить еще одну, так сказать внешнюю. Обезьяночеловек послужил последней каплей, побудившей крупнейшего немецкого анатома-патолога, имевшего авторитет основателя научной медицины, Р. Вирхова перейти в атаку на дарвинизм. В 1863 г., когда его ученик Геккель выступил на Штеттинском съезде с докладом о дарвиновской теории и об эволюции человека (еще без "недостающего звена" – обезьяночеловека), Вирхов в своей речи "О мнимом материализме современной науки о природе" благосклонно отозвался о выступлении Геккеля и об эволюционной теории. Это еще ему казалось совместимым с религией. Но когда во "Всеобщей морфологии организмов" Геккель показал, что логика дарвинизма таит в себе неговорящего обезьяночеловека, – это уже было нестерпимо, началась борьба. Прежде всего Вирхов обрушился на теорию Фохта о микроцефалии как атавизме, воспроизводящем существенные черты обезьяночеловека. Вирхов вопреки истине настаивал на том, чтобы трактовать микроцефалию исключительно как последствие преждевременного зарастания швов черепа.
