– Это на усмотрение Александра Павловича, – ответил Агеев и подозвал официанта, приказав убрать со стола.
– Александр Павлович, – начал Гайдебуров, а Меньшиков достал свой неизменный блокнот, – вижу, что вы теперь на государственной службе и не обойдены чинами и наградами…
– Это без комментариев, – оборвал газетчика полковник, – видно, что он не жалует пишущую братию.
– Понимаю, – продолжил Гайдебуров, – поэтому не буду спрашивать, за что чины и награды, тем более, такие. Я хотел лишь спросить о завершившихся в Военно-Медицинской академии испытаниях чудодейственного препарата, что вы изобрели, слухами об этом полнится весь Петербург, мои знакомые врачи наперебой обсуждают эту новость. А господин фон Циммер тоже причастен к этому изобретению и где он сейчас, в Москве или здесь?
– Господин фон Циммер трагически погиб во время взрыва в лаборатории, а я вот, видите, тоже пострадал там же. Да, препарат СЦ (он назван по первым буквам наших фамилий) сейчас прошел необходимые испытания и об этом будет опубликована статья в ближайшем номере «Военно-Медицинского журнала».
– А можно ли приобрести ваш препарат и где?
– Все права на СЦ уступлены моему деду Степанову Ивану Петровичу, на фабрике которого он и производится. Желающие купить могут обратиться в представительства компании, они есть во всех крупных городах Империи, естественно, есть и в Петербурге. Пока компания продает препарат СЦ только оптом в аптеки и аптечные магазины.
Пусть будет реклама, чем больше людей узнают, тем лучше препарат разойдется. Надо подсказать деду, пусть дадут рекламные объявления в крупные газеты и в местные, там, где есть представительства.
Глава 5. Пасхальная
Наступил вечер перед Пасхой, Сергей потащил меня куда-то на Литейный, потом мы свернули в переулок и увидели небольшой храм. Сергей стал озираться по сторонам и вдруг шепнул мне:
– Вот она, вон там, у колонны, в шляпке, под вуалью, а рядом ее мамаша.
Я посмотрел в ту сторону, но шляпок и девушек под вуалью было не менее десятка и у каждой рядом торчали родственники, так что я не был уверен, Наташа это или нет. Тем более, что вид шляпки сзади мне не позволял оценить избранницу Сергея. Наконец, в полночь зазвонили колокола и начался крестный ход вокруг храма, священник возглашал: «Христос воскресе!», а люди хором отвечали: «Воистину воскресе!» и так три раза. Было видно, что люди истово молятся и осеняют себя крестным знамением. Краем глаза я наблюдал за Сергеем, он крестился, как бы отмахиваясь от назойливой мухи, и на лице его я не видел того просветления, которое было у других. Что-то я не вижу в нем истинной веры, даже я более истово крестился, а Сергей вел себя точь в точь так как ведут себя большинство людей 21 века, посещая храм на Пасху: ну обычай такой и что… Возможно, это было оттого, что мысли его занимала та девушка в шляпке с вуалью.
Священник взмахнул кадилом и все пошли внутрь, оставшиеся начали поздравлять друг друга со Светлым Христовым Воскресеньем, а «чистая публика» – потихоньку расходиться, иначе пришлось бы стоять в битком набитом храме еще 4 часа. Оставив меня одного, Сергей поспешил к двум женщинам, собиравшимся выйти за церковную ограду. Было слышно, как он поздравил их, но ни одна из них не сделала даже попытки расцеловаться, хотя я видел, что так поступали даже люди незнакомые друг другу и делали это с радостью. Мать с дочерью только кивнули и что-то сказали Сергею, нервно сжимавшему в левой руке фуражку и продолжили свой путь.
Я немного разглядел избранницу полковника: стройная фигурка, белокурые волосы под шляпкой, рост средний – обычная девушка, мимо которой пройдешь и тут же забудешь. Разве что молоденькая – она рядом с мамашей выглядела как гимназисточка выпускного класса, а Агееву то уже 35 лет… Скорее, ему уж мамаше предложение делать надо, стал бы графом (или не стал? Я как-то не очень разобрался во всех правилах наследования титула, вот жене от мужа титул вроде передается, а наоборот, может и нет…)[45].
Тут ко мне подошел расстроенный полковник:
– Нет, ты видел? – кипел он, – даже похристосоваться не захотели!
– Да плюнь ты на них, может им на улице неудобно, спесь графская не позволяет. Поехали лучше домой, поздно уже, да и ночь сегодня ясная, а, значит будет холодно. Зайдем лучше ко мне, – предложил я, – тяпнем коньячку и на боковую.
Так и сделали. Только коньячку полковник влил в себя столько, что мне пришлось проводить его до квартиры и уложить в койку, сняв, естественно, шинель, китель и ботинки и накрыв пледом, чтобы не замерз.
Утром я проснулся от осторожного стука в дверь и услышал Катин голосок:
– Вставайте, Александр Палыч, завтрак готов.
Я умылся, причесался, сменил сорочку на чистую и вышел к завтраку. На столе стояла тарелка с крашеными яйцами, творожная пасха и красивый кулич. У плиты суетилась Катя, переворачивая на сковородке что-то аппетитно скворчащее и явно мясное.
– Садитесь, Александр Палыч, все сама приготовила и кулич испекла, носила его в церковь и батюшка освятил.
– Да ты садись, покушай со мной, – меня тронула Катина забота, – давай в честь светлого праздника по рюмочке мадеры!
Катя отставила сковородку с телячьими отбивными, сняла фартук, поставила лафитнички на стол, я же тем временем достал бутылку крымской мадеры (любят крестьяне в этом времени мадеру, вот и Гриша Распутин, который через 10 лет появится на горизонте[46], ее очень даже уважал). Я разлил вино, подал Кате лафитничек и сказал «Христос воскресе, Катюша» и она ответила «Воистину воскресе, Александр Палыч», потом я расцеловал ее в сладкие, пахнущие мадерой мягкие податливые губы. Катя покраснела и, потупившись, села на стул.
– Вкусное вино мадера, – сказала она через некоторое время, – как церковный кагор, только вкуснее.
Мы поели, потом еще выпили и еще целовались, потом я поднял ее на руки и отнес в спальню.
– Только штору закройте, Александр Палыч, – попросила Катя. Она не могла заниматься сексом при свете, стеснялась, а в темноте была очень даже раскована и изобретательна.
– Катя, сколько раз я просил называть меня по имени, – сказал я, раздеваясь (Катя уже успела расстегнуть все свои многочисленные крючочки и пуговки и юркнула под одеяло), – ну какой я тебе Александр Палыч, я же всего на три года старше тебя.
– Ну как же, протянула, высунувшись из-под одеяла, Катя, – вы же ба-а-рин…
Потом, насытившись друг другом, мы лежали в блаженной истоме, Катя положила голову на плечо и осторожно гладила меня кончиками пальцев. Я снимал перчатки, хотя первый раз, чтобы не пугать девушку, оставил их на руках, но Катя сама настояла, чтобы я их снял и как-то принесла небольшой горшочек, завязанный чистой тряпицей, сказав, что это целебная мазь, которую готовит из трав ее дед. Я хотел было отказаться (мало ли что дедушка туда кладет, может навоз, а может жир тухлый какой), но, когда понюхал, понял, что основная составляющая – это мед, травы и, возможно какой-то прополис или хвойное масло, а может и то и другое. В общем, пахло приятно, и Катя, после наших любовных игрищ, намазывала мне руки этой смесью и одевала на намазанные мазью кисти рук белые холщовые варежки. И что интересно, через десяток таких аппликаций[47], состояние кожи значительно улучшилось и начали правильно расти ногти! Увидев мое удивление, Катя объяснила, что ее дед – известный в их краях травник и пасечник, живет на пасеке в лесу и даже медведь его не трогает (потому что дед специально для «хозяина» сеет делянку овса и медведь ульи не ломает). Многие считают его колдуном, только дед никому зла не делает, говорит, что за зло потом жестоко расплачиваться придется. Только однажды дед заговорил молодого барина, снасильничавшего шестнадцатилетнюю Катю, и барин скоро свернул себе шею, свалившись с лошади. Дед же потом месяц молился – грех отмаливал, но в тот год зимой тяжело заболел и чуть Богу душу не отдал. Катя за ним ухаживала, и он сказал ей, что его болезнь – это плата за то, что он чужую жизнь взял.
