— Что там стряслось?
— Это он сам тебе скажет.
В полутемной палатке пахло хвоей и мокрой землей. По брезенту барабанил дождь. Откуда-то доносилась игривая мелодия сигнальной трубы: «Бери ложку, бери бак…» Ермаков крякнул, сладко зевнул и недовольно упрекнул своего помощника!
— Не вовремя разбудил, с родителем беседовал по душам, а ты со своим Чибисовым… Дурной сон приснился. Видно, не к добру.
— Иди, иди. Скоро побеседуешь. Недолго осталось ждать, — тем же назидательным тоном проворчал Филипп, подавая командиру ремень с трофейным маузером.
Ермаков обул сапоги, подпоясал ремень и, прежде чем встать, задумался: до каких же пор ему будет грезиться запропавший отец? В детских снах он являлся ему на лихом коне, с обнаженной саблей. А теперь вот приснился скоморохом. Пора уж, кажется, забыть его. Не зря люди говорят: «Не тот отец, кто породил, а тот, кто вспоил, вскормил да добру научил».
Ивану не хотелось идти к начальнику разведки. Война кончилась — какие могут быть срочные дела? Но потом ему пришла в голову мысль: а что, если сон в руку? Придет он сейчас к Чибисову, а тот поблагодарит его за службу, пожмет руку и вручит отпускную бумагу. Раз победа — чего сидеть в этих скучных горах, переводить казенный хлеб? Крой на все четыре стороны!
С этой надеждой Иван отправился в штаб бригады. Утро было серое, с гор стекали мутные дождевые потоки, под ногами чавкала жидкая грязь. Шагая через лужи, Ермаков думал о предстоящей встрече с отцом, прикидывал, какими словами тот будет оправдываться перед ним. Конечно же попытается разбудить в нем жалость, придумает тысячу причин, по которым он не смог вернуться в свой дом, прикинется обездоленным и несчастным, будет просить прощения. Как это гадко! Что сказать ему в ответ? Найдет он, что сказать, только бы поскорее добраться до дому. Если сегодня выдадут отпускную бумагу, то через неделю, в крайнем случае дней через десять — двенадцать, он повстречает своего пропащего отца и выскажет ему все, что накопилось на душе.
Не знал, да я не мог знать Иван Ермаков, что это случится гораздо раньше…
Чибисов пожал Ермакову руку, предложил складной стул. В его черных с хитринкой глазах горела радость, и лишь где-то в глубине их таилась едва приметная озабоченность.
— Еще раз с победой тебя, — сказал он, разворачивая карту.
— А я иду и думаю: чего это вдруг разведка понадобилась? — признался Ермаков, разглядывая капитана. — Не иначе, думаю, начальник разведки хочет вручить мне отпускную бумагу.
— Про бумагу ты рано.
— Почему рано? Война же кончилась.
— Кончилась, да не совсем. Закавыка одна мешает.
И Чибисов объяснил, в чем состоит «закавыка». Надо пленить полки Квантунской армии, а догнать их не на чем: вышло горючее. Бензовозы в такую распутицу, не пройдут, самолеты пришиты к земле грозовыми дождями. Теперь сиди да жди погоды. Но сидеть некогда. И вот комбриг приказал слить со всех машин хотя бы по ложке, по капле горючего, заправить один взвод и послать его в расположенный на пути городок Юхань — разоружить там японский полк или батальон.
— Так что начищай, Иван Епифанович, свои награды, бери своих разведчиков и крой в путь-дорогу.
Обычно в таких случаях Ермаков отвечал: «Есть такое дело!» — и пулей мчался на выполнение боевого задания. Но на этот раз он с минуту помолчал, а потом с сожалением сказал:
— Значит, сон не в руку, — и пояснил: — Во сне сегодня побывал в Ольховке. Дурной сон приснился. Домой бы надо… — И, как бы спохватившись, закончил: — Ну что поделаешь? Раз надо, значит, надо!
Не прошло и получаса, как танковый взвод лейтенанта Хлобыстова с разведчиками на броне отправился в путь. Дорога была ужасная, вернее сказать, ее не было вовсе. Крутые подъемы, головокружительные спуски, многокилометровые объезды сожрали на полпути к Юхани чуть не все горючее, и командир танкового взвода вынужден был принять решение слить все горючее в машину Бушуева и отправить ее на выполнение задания.
— Езжайте квартирьерами, — сказал Хлобыстов. — Подвезут горючее, подтянемся и мы.
Ермаков посадил на заправленный танк свою «пятерку нападения», и машина стремительно помчалась вперед.
Тридцатьчетверку бросало из стороны в сторону, как баркас в бушующем море. Того и гляди перевернется. Ахмет вцепился в скобы, Сулико подскакивает, как мячик, но бережно держит рацию, боится, как бы не стукнуть ее о броню. Сам ударишься — заживет, а рации — каюк. Танкисты горланят песню:
Ой ты, Галя, Галя молодая…
Веселый народ — дерут горло в самых неподходящих условиях! Да и как не петь? Ведь победа!
— Ты что делаешь, разбойник? — хочет остепенить механика-водителя Шилобреев. — Если зашибешь до смерти, я тебя, паразита, и под землей найду.
— Коли зашибу, не найдешь! — шутит в ответ механик-водитель.
— Ахмет, пиши завещание на сапоги! — кричит, подпрыгивая, Терехин.
— Без завещания хорош, — огрызается ефрейтор.
— Не поймешь, что творится, — заныл Терехин. — То победа, то обратно страшнее войны…
— Темный ты человек, Саня, и совсем позабыл пограничную службу, — упрекнул его Ермаков.
Терехин вопросительно посмотрел на командира:
— Почему позабыл?
— Очень просто. Задержал ты, к примеру, на границе матерого диверсанта. Стоит он перед тобой, руки поднял. Что ты будешь с ним делать? Отпустишь домой? А сам подашься на заставу чай пить? Так, что ли?
— Еще чего! — хмыкнул Санька, качнув головой.
— Так у тебя получается. Японец руки поднял, а ты от него в Ольховку норовишь махнуть. Разоружить его надо.
— Жениться торопится, — смеется Ахмет.
Километров пять тащились по раскисшей трясине, потом начался подъем. На крутом склоне тридцатьчетверка сильно накренилась, и Терехин слетел с брони. За ним свалился Сулико, сильно стукнув рацию о камень. Спустившись вниз, выбрались наконец на проселочную дорогу, на душе стало веселее. Правда, дорога эта была не из лучших — вся размыта дождевой водой. Но все-таки это была дорога.
— Давай веселей! — крикнул Ермаков.
— Терехин, выше нос! — подтолкнул дружка Ахмет.
— Ты брось командовать, — огрызнулся Санька, — сам-то что скукожился?
Дождь все хлестал не переставая, ветер стих, тучи замедлили свой бег. Это был верный признак — лить будет долго. Вода на дороге кипела и пузырилась, из-под гусениц летели ошметки бурой грязи. Впереди показалась деревушка, такая же серая, как это низкое небо и залитая дождем земля. В ней было всего несколько глиняных фанз. Они стояли понуро, как прошлогодние копны почерневшего сена. Ермаков остановил тридцатьчетверку, послал Ахмета с Терехиным в ближайшую фанзу разведать, были ли в деревне японцы. Разведчики вернулись минут через пять, доложили: японский отряд проследовал через деревню сегодня утром и ушел на Юхань. Картина ясна: надо спешить.
К Юхани разведчики подъезжали под вечер. Начинало уже темнеть, но городские огни еще не горели. Под низкими тучами едва виднелись проступающие в дождевой сетке городские постройки. Ермаков спешил: ему хотелось до наступления темноты разоружить японскую часть, чтобы спокойнее было на душе.
— Прибавить газу! — приказал он водителю.
Тридцатьчетверка врезалась в узкую улочку. По обеим сторонам стояли фанзы, такие же низкие и серые, как в той деревушке. Ближе к центру все чаще попадались дома русского типа — с белыми наличниками и тесовыми крышами. За частоколом палисадников виднелись кусты калины, кое-где белели березки и кучерявились клены.
Тридцатьчетверка выкатилась на площадь, опоясанную невысокими домами с шиферными крышами. В центре площади торчали дощатые ларьки, тянулись длинные столы, крытые навесами. Это были, видимо, торговые ряды. Площадь пуста, даже не у кого спросить, где расположена японская часть. Танк подвернул к длинному кирпичному магазину с потемневшей вывеской «Чурин и К°». Написано по-русски, — значит, здесь должны быть русские люди. Вот в воротах мелькнула сгорбленная фигура в соломенной шляпе. Механик-водитель притормозил. Ермаков кивнул Ахмету. Тот, соскочив на ходу с машины, побежал к воротам. Но человек, пугливо оглянувшись, быстро скрылся. Ахмет вернулся ни с чем.
— Ну что, побеседовал? — позлорадствовал Терехин. — За японца он принял тебя, недоростка.
— Ладно тебе, — отмахнулся Ахмет.
У соседних ворот Терехин увидел русского мальчишку лет семи, в старом картузе и короткой синей рубашонке.
— Эй, малец, где тут японцы? — спросил его.
— Все японцы удрали в Японию! Они русских испугались! — радостно прокричал мальчишка.
Услышав такой ответ, Ермаков спрыгнул с машины, подошел к парнишке. Неужели не врет?
— Как же они посмели бежать без нашего разрешения? — строго спросил он, как будто повинен был в побеге японцев этот щербатый хлопец.
