— На юге много суеты и шума, — возражал Вадим. — А на Оке тебе понравится. Вода прозрачная, теплая. Песок белый, пляжи по километру, в лесу полно грибов, ягод.
В конце концов Елена согласилась, но только на неделю и с условием — взять дочь и Лесси. С недовольной миной она начала собирать вещи, то и дело задавая глупые вопросы:
— А спать будем на жестком, да? А что будем есть, если поблизости не будет деревни?
«Даже со мной Елена боится за себя, — думал Вадим. — А вот Тамара рискованная, она пошла бы за мной в море, даже если б не умела плавать».
…Они разбили палатку в прекрасном месте среди сосняка на берегу реки — прямо-таки в оздоровительном оазисе. И с погодой им повезло — всю неделю палило солнце. Рядом с ними расположилась группа туристов, и по вечерам они сидели вместе у костра. В обществе туристов Елена корчила из себя бывалую байдарочницу, изо всех сил старалась скрыть унизительную, как ей казалось, неопытность…
Больше всего Елену поразило обилие грибов и ягод. Туристы купались, загорали, играли в волейбол, пели песни. Елена даже «закаливание» променяла на сбор «подножного корма». С утра до вечера делала «запасы на зиму», сушила грибы, ходила в деревню за сахаром и варила из ягод варенье.
Встречаясь с недоуменными взглядами туристов, Вадим отшучивался, говорил, что на Елену «напала грибная лихорадка и это скоро пройдет», но с каждым днем Елена все больше заражалась накопительством, от нее исходила какая-то взволнованная глупость, и главное — она мучила ребенка и больную собаку: случалось, они выходили из леса только к вечеру.
Там, на реке, перед Вадимом все время возникала Тамара. Он не вызывал ее, она являлась сама. Чаще всего она неподвижно стояла у воды на влажном песке, стояла, опустив руки вдоль тела, смотрела на него и улыбалась. И что странно — когда он с ней жил, она была нетерпеливая, страстная, резкая, а здесь весь ее облик выражал нежную смиренность. И смотрела она с тихой печалью, с каким-то извиняющимся взглядом, как бы говорила: «Время рассудит нас» — и точно просила прощения за все обиды, которые когда-то ему нанесла. А Вадим уже и не помнил тех обид. Почему-то все, связанное с ней, осталось в памяти как светлые дни, наполненные музыкой. Конечно, ссоры были, жестокие, хлесткие, казалось же ему когда-то, что жизнь с Тамарой — сплошной ад, но ведь это был прекрасный ад, а не то, что теперь — пустое изнурительное однообразие, докучливая хроника.
По возвращении в Москву Елена с наигранной бодростью хвасталась подругам жизнью на реке, показывала фотографии, угощала вареньем; всячески превозносила себя, а Вадима и туристов выставляла в нелепом дурацком виде. Она вела себя как плохая провинциальная актриса, с нарочитыми, выученными манерами.
Как только Елена заговаривала, Вадим непроизвольно переносился назад, в свою прошлую жизнь. И видел Тамару, грациозную, стройную, в полупрозрачной дымке. Теперь она танцевала. Танцевала только для него, торжественная, с одухотворенным лицом, и снова ему улыбалась. Точно в замедленном фильме, перед Вадимом проходили все ее партии, он отчетливо слышал музыку, видел рисунки танцев. Закончив один танец, Тамара начинала другой, но в воздухе еще долго оставался след от предыдущего. Эти следы наслаивались друг на друга, постепенно растворялись и таяли. «Для чего она является? — думал Вадим. — И как мне излечиться от этого наваждения, от этих навязчивых картин? Как будто кто-то нарочно ее посылает и ждет, что из этого получится!». От натиска прошлого Вадим стал рассеянным, отвечал невпопад, во сне произносил имя Тамары. Раза два Елена язвила по этому поводу, но ему уже было все равно. А потом Елена объявила, что ей достали «горящую путевку», и уехала к морю.
Она вернулась загорелая и веселая, и стала чуть ли не ежедневно наведываться на почту. Вадим понял, что у нее кто-то появился, но неожиданно для себя даже обрадовался такому повороту, только удивился: «Надо же, постаралась перед нашим разрывом найти замену, и у нее даже нет комплекса вины».
Они еще немного пожили по инерции, в монотонных буднях, точно добровольные узники, потом Вадим сказал:
— Наверное, Елена, нам пора расходиться.
— Я не против, — она пожала плечами. — Надеюсь, ты не заберешь то, что мы купили на твои деньги, ведь на мою зарплату мы питались.
— О чем ты говоришь! — устало махнул рукой Вадим.
— Ты к нам будешь приезжать? — дрожащим голосом спросила Ира, когда Вадим собирал вещи. Она еле сдерживалась, чтобы не разреветься.
— Конечно, как только захочешь со мной поиграть, позвони — и я тут же приду. А скоро ты подрастешь и будешь сама ко мне приезжать. Ведь мы с тобой друзья, верно?
Лесси тоже почувствовала неладное, у нее усилился нервный тик, который, когда Вадим уехал, перешел в припадок; через неделю она умерла. Елена сообщила об этом Вадиму по телефону.
— Приезжай, закопай ее где-нибудь, а то мать грозится выкинуть в овраг.
Вадим закопал собаку под вишнями в парке недалеко от дома.
1980 г.
Ночные гонщики
Если читатель надеется найти в этих рассказах умные мысли, захватывающий сюжет и романтическую любовь, пусть лучше их не читает. Здесь ничего такого нет. Эти записи для тех, кто любит автодело и все сопутствующее ему. Ну и для тех, кто не знает, куда девать свободное время и не прочь окунуться в среду всяких железок, скоростных гонок, скоропалительных решений и скороспелых связей
Беспечные
Часто передо мной встает та картина: окраина Казани, дома из жухлого кирпича, ржавые пожарные лестницы, «пятак» где собиралась наша команда. По теперешним меркам мы выглядели дуралеями. Нельзя сказать, что нас связывала какая-то внутренняя опустошенность, бездуховность. Нет. Мы учились и работали, и у нас были свои интересы, просто по молодости жили бездумно, без всяких границ дозволенного, и хотели держать судьбу в своих руках, а не слепо повиноваться авторитетам.
Наша команда просуществовала недолго, и ее нельзя принимать всерьез, она всего лишь отправная точка в дальнейшей жизни. Но все же ее нельзя сбрасывать со счетов. Я попытаюсь показать тогдашнюю нашу жизнь в модном сейчас стиле ретро, с теми же словечками, какими мы щеголяли в то «золотое времечко».
Прежде всего о везучем Вадьке, моем закадычном дружке. Ему всю ночь протоптаться под окнами — раз плюнуть, залезть по водосточной трубе на третий этаж, отгрохать букет цветов в январе — ничего не стоило. Что и говорить, он умел охмурять девиц. Конечно, много времени на это транжирил, зато потом получал сполна.
Он, Вадька, вещал:
— Куда спешить, пороть горячку? Поспешишь, быстро начнется скука.
Я, восемнадцатилетний юнец, Вадьке верил безоговорочно. В этих делах он был профессор, даже академик (он целовался с пятьюдесятью девчонками и с тремя из них спал), а я и на жалкого любителя не тянул.
— Я не красавец, но девчонки меня любят, — бахвалился Вадька, — потому что их развлекаю. Они все любят развлекаться.
В те дни Вадьке стукнуло двадцать пять — как раз тот возраст, когда мужчина нравится всем женщинам от девчонок до старух, тем более такой, как Вадька, который всегда и всюду улыбался и в жизни обращал внимание на плюсы, а не на минусы.
Вадька жил в соседнем доме. Русоволосый, крепко сбитый здоровяк, с короткой шеей и светлыми глазами, он по утрам для разминки, поигрывая мускулатурой, помогал дворнику грузить уголь, днем работал слесарем на станции техобслуги машин, по вечерам катал на трофейном «опеле» девчонок…
Вадька обитал на верхотуре — под чердаком. Ну и сырища там была! В дождь лило как из шлангов. Раз пять Вадька вызывал техника, чтобы крышу починили, а тот придет, поглазеет:
— Взорвать бы все это, — вздохнет с идиотской улыбочкой, помусолит папиросу, пообещает прислать кровельщика и… тягу.
В Вадькиной комнатенке мебели не было, одна раскладушка да кресло, зато стоял проигрыватель с завальными дисками.
— Распрекрасная кубатура, — хорохорился Вадька. — Подождите, прибарахлюсь, такой марафет наведу — разорвет вас, гавриков, зависть.
Это жилье Вадька снимал, а прописан был у родителей. Его старики имели двадцатиметровую комнату на четверых, но на учет их не ставили.
— Норма — пять метров на нос, — разводил руками Вадька. — На сантиметр меньше б, поставили. Фанеру, что ли, набить? Но ничего, скоро подзаработаю на отдельную хату.
Все у Вадьки было в порядке: отдельная хибара и «опель-олимпия», который он водил как бог и которым я просто бредил, и костюм с иголочки, и рубашки-размахайки, и с деньгами Вадька расставался весело. Девчонки на нем так и висли.
Меня они тоже замечали, но Вадьку любили, а ко мне только хорошо относились. Со мной, например, ни одна девчонка не танцевала дважды. Я с ними слишком вежлив был, что ли: приглашаю, говорю «пожалуйста», танцую — особенно не прижимаюсь, отведу на место — благодарю. А второй раз подойду — они отворачиваются. Но тут же подскочит какой-нибудь развязный тип, хватает за руку — идут, прыгают да еще сияют.
