Хотя в присутствии Александра перестали говорить о том, что он происходит непосредственно от Зевса, он помнил, как слышал об этом в раннем детстве, и это еще более укрепляло его в мысли о высшем предназначении. Прежде всего это раздражало царя Филиппа, у которого в то время было плохое взаимопонимание с ребенком: при каждой встрече он его одергивал, принимая за самонадеянность то, что являлось всего лишь рано развившимся самосознанием и жаждой жизни. Он узнал, что при известии об очередной его победе ребенок, вместо того чтобы радоваться, кричал, топая ногами: «Так мой отец все завоюет, ничего не оставив на мою долю!».
Филипп подумал тогда, что наследник, причинивший ему столько беспокойства, ничего так не ждет, как скорейшей его кончины.
Однажды весенним утром, когда царь пребывал в Пелле, фессалийский торговец по имени Филоник привел ему большого черного коня редкой силы и красоты, которого звали Буцефал, потому что на лбу у него было пятно в виде бычьей головы. Торговец на все лады расхваливал животное, у которого была отличная родословная. За этого, молодого еще коня, он запрашивал тринадцать талантов (16).
Такой дорогой конь вызвал крайнее любопытство; многочисленные военачальники Филиппа, находившиеся поблизости, обсуждали его достоинства. Филипп, подумывавший о том, чтобы приобрести коня для себя, захотел выяснить у меня, принесет он ему благо или нет.
Мы спустились к манежу, где тренировались всадники, Александр был там же. Он дернул меня за край одежды. Глаза его блестели от вожделения.
«Какой прекрасный конь, – сказал он, – как бы я хотел, чтобы он стал моим! Как бы я хотел, чтобы отец купил его и отдал мне! Видел ли ты голову быка, отпечатавшуюся у него на лбу? Что бы это могло означать?»
Я взглянул на коня, буйно встряхивающего гривой, и ответил Александру:
– Вспомни, что говорил я тебе о небесном кольце. Что следует за временем Быка и властвует над Быком, когда проходит его время?
– Овен, – сказал Александр.
– Так значит, ты сам можешь ответить на вопрос, который задал.
Чтобы посмотреть, как ходит Буцефал, Филипп велел своим конюхам объездить его, но никто не смог на нем удержаться, а иным не удалось даже сесть на него, настолько конь был норовист, дик и горяч. На удилах выступала пена; прекрасный, как бог Солнца, с развевающейся гривой, он вставал на дыбы, перебирая копытами в воздухе, и не позволял оседлать себя ни одному всаднику.
«Как грубо обращаются они с таким изумительным конем из-за своей неловкости и трусости», – внезапно сказал Александр.
Царь пожал плечами и ничего ему не ответил. Увидев, что конюхи не справились с конем, он приказал взяться за дело тем военачальникам, что слыли лучшими наездниками. Но и те не добились успеха.
Александр продолжал: «Клянусь богами, какая жалость! Отсутствие сноровки и смелости не дает им справиться с таким прекрасным конем!».
Тем временем военачальники бахвалились друг перед другом, надеясь, что им повезет там, где их друзей постигла неудача. Но те, что чувствовали себя наиболее уверенно, через некоторое время возвращались назад, злые и все в пыли.
Филипп с надутой физиономией уже выговаривал Филонику за то, что тот заставил его потерять столько времени: «Можешь его увести! Конечно, он красив, но ни один, даже самый прекрасный в мире конь не нужен, если на него нельзя сесть». – «Жаль, очень жаль, – приговаривал Александр. – А все оттого, что не хватает ловкости и смелости».
Филипп, которому это надоело, оборвал его: «Перестань докучать нам своим тщеславием! – вскричал он. – Ты порочишь тех, кто старше и опытнее тебя – так, как словно можешь лучше справиться с конем». – «Да уж конечно! – ответил Александр. – Я уверено, что с большим успехом, чем они, взобрался бы на коня». – «Так ты хочешь попробовать? Тогда вперед, мой мальчик, испытай себя! Однако, если ты не сможешь сделать это лучше других, сколько ты готов заплатить за свою дерзость? Я предоставляю тебе установить размер заклада». – «Я согласен заплатить стоимость коня,» – сказал Александр.
Глядя на этого тринадцатилетнего мальчика, все присутствующие рассмеялись.
«Ну вот, теперь ты надолго влез в долги», – сказал Филипп. «А если я выиграю, – спросил Александр, – конь будет мой?» – «Разумеется, стоит тебе лишь сесть на него».
Тогда Александр подошел к коню, все время глядя на бычью голову, отпечатавшуюся на его лбу, взял его под уздцы и стал гладить, постепенно поворачивая его к солнцу. Он заметил, что, становясь спиной к солнцу, конь начинал беситься, так как пугался своей движущейся тени и тени наездника. А все предыдущие всадники, чтобы его не ослепить, почти бессознательно отворачивали его от солнца.
Одновременно Александр разговаривал с конем, который, казалось, отвечал ему, кивая головой и фыркая от ярости, которую вызывали у него эти тяжеловесные люди, кидавшиеся ему на спину. Александр медленно подобрал повод, а затем – так как Буцефал не старался освободиться от его руки – скинул плащ и легко вспрыгнул на коня, одной рукой держась за уздечку, другой за холку – и выпрямился. Задрожав, Буцефал встал на дыбы и сердито взбрыкнул, но Александр был легок, колени имел крепкие и ему удалось сдержать коня. Присутствующие умолкли. Внезапно, отпустив поводья и сдавив коня ногами, Александр пустил его галопом через долину, чтобы он поостыл.
Филипп воскликнул: «Зачем я ему позволил, ведь он убьется!».
Всех охватила тревога. Конь быстро удалялся, унося на себе вцепившегося в гриву ребенка. Никто никогда не видел столь стремительного и в то же время столь опасного скакуна. Наконец конь замедлил бег, но Александр снова, ударив пятками в бока, пустил его вскачь. Почувствовав, что конь успокоился, мальчик спокойно прогнал его несколько кругов и медленным шагом подвел его к Филиппу. Когда он соскользнул на землю, лицо его, по которому струился пот, сияло гордостью.
Вся свита испустила вздох восхищения. Изо всех человеческих качеств Филипп больше всего ценил физическую силу; кроме того, именно сейчас он ясно осознал, что Александр – его сын. Взволнованный настолько, что в углу его единственного глаза блеснули слезы, Филипп, раскрыв объятия, заключил в них ребенка, поцеловал его в лоб и сказал: «Сын мой, придется тебе в других краях подыскивать достойное тебя царство: Македония слишком мала для тебя. А пока, в ожидании этой поры, забирай Буцефала – ты его заслужил».
С того дня отношение его к Александру совершенно изменилось. С внезапным вниманием, свойственным людям, достаточно поздно начинающим интересоваться своим ребенком, Филипп следил за тем, как учится сын, хорошо ли исполняют свои обязанности его наставники, какие науки он должен теперь изучать, чтобы в будущем умело управлять царством. Александр сумел подчинить своей воле лучшего коня; Филипп же решил дать ему лучшего учителя, но, затратив на поездку к Платону тринадцать золотых талантов, был очень огорчен его внезапной кончиной.
Однако у Платона был, что называется, блистательный преемник, выделявшийся среди других учеников и, по счастию, юность проведший в Македонии. Аристотель, уроженец города Стагира, греческой колонии, разрушенной Филиппом во время походов, принадлежал к роду, восходящему к Асклепию, в котором врачебные знания перепередавались из поколения в поколение. Отец Аристотеля Никомах долгое время жил при дворе в Пелле, будучи врачом царя Аминта II, отца Филиппа.
Аристотель и Филипп были друзьями детства и почти одногодками, но не виделись уже лет двадцать. Их жизненные пути разошлись с тех пор, как мать отправила Филиппа в Фивы в качестве заложника. Аристотель же отправился в Афины к Платону, который в садах Академа обучал своих последователей, прибывших со всех концов Греции, с Сицилии, с Востока. Аристотель сразу стал выделяться среди них. По примеру учителя он составил множество «Диалогов» и сам начал преподавать. Один бывший раб по имени Гермей, учившийся у него и ставший затем властителем Атарнеи в Мизии, призвал его ко двору в качестве первого советника. Но вскоре Гермей был казнен по приказу персидского царя. Аристотель женился на его сестре Питии.
Таким образом, он не имел ни покровителя, ни занятия, однако в свои тридцать восемь лет был признан духовным наследником Платона и к тому же женат на царской сестре. Дабы он подготовил Александра к исполнению царственных обязанностей, Филипп предложил ему дружбу, кров, содержание и почести. «Я счастлив тем, – писал он Аристотелю, – что Александр живет в одно время с тобой и может стать твоим учеником».
Так вернулся в Пеллу этот человек, обладающий обширными знаниями, чувствующий себя более полновластным в царстве духа, нежели цари, правящие империями. Он разговаривал с людьми, глядя чуть поверх их голов, рот его презрительно кривился. Речь его была небезупречна – он немного шепелявил. Он презирал всякую чужую мысль. Даже Платон под конец жизни шутя жаловался на него: «Аристотель обращается со мной с таким же пренебрежением, как жеребенок со своей матерью».
