земля и поглотила огромные города. Вода вырвалась из оков и размыла их остатки. И сброшен был род людской с трона в темень, холод и грязь. И засеяло землю пеплом, и сковало льдом.
Стали люди хуже зверей, и начали пожирать друг друга. Восстало против них выжившее зверье. Проснулись духи, владыки стихий. Вернулись старые боги. И человек больше не был царем природы, а стал зверем, испуганным, голодным и загнанным в угол.
– Дед Демьян, – стала махать ручонкой конопатая девчушка с крысиными хвостиками соломенного цвета волос, – а как же те, другие, что улетели к звездам?
– Кто знает. Может, живут себе там сейчас. А может, и отвергли их новые планеты. Как знать.
Иван не стал слушать дальше, еще одну интерпретацию истории о «Великой Катастрофе» от которой начали исчисление новой эры и направился в ту сторону, откуда шел перестук молотков и звон металла.
На кузнечном дворе, отыскались все, включая пса и мотоцикл. Они обступили железного коня, прилаживая к нему добротную люльку. Даже пес успевал сунуть в дело свой мокрый нос, но от него отмахивались, продолжая подгонять и привинчивать крепления.
– Привет теска! – вскричал лысый, бородатый кузнец. – Спасай от этих иродов! Представляешь, эти звери приставили пистолет к голове, и заставили тебе люльку ковать. Едва не застрелили. – Жалобно сведя ко лбу кустистые брови на квадратном лице, пожаловался он.
–Да вы чего, – взвинтился Иван, до хруста сжав плетеную ручку лукошка с пирожками. – Обалдели совсем?
Юра и Потап, тут же вскочили и с растерянными лицами открыли рты, собираясь отпираться, а Гром, склонив голову, удивленно взирал то на Ивана, то на паромщика с подмастерьем.
– Да шучу я, охотник! – воскликнул кузнец, и громогласно заржал. – Юрка вон сказал, что вам люлька нужна, для пса, – отсмеявшись, сказал он, подойдя к заулыбавшемуся Ивану. – Пока ты отдыхал, я и смастерил.
– Тьху на тебя, – махнул на кузнеца Потап, – остряк самоучка, блин.
– Иди, оцени, – хлопнул кузнец Ивана по спине ладонью, едва не выбив дух. – Раму нипочем не поломаешь, я на совесть ковал.
Да ты не смотри, что на гроб похоже, так обтекаемость лучше. Зато глянь, какой жестью обшил, тонкая будто бумага, легкая, но прочная как хороший металл. Даже не знаю, с чего такую обивку содрали.
Вместо твоих сумок навесных, неудобных, теперь вместительный багажник есть, и для кобеля вашего места хватает. А обтекатель, какой глянь, чтоб ему в морду не задувало. Настоящий пластик.
Иван молча слушал, и подсчитывал тем временем, во сколько это все обойдется. Сумма набегала внушительная. С его худой удачей, таких денег не заработать и за год.
– Во сколько мне теперь влетит эта люлька? – задал он теске животрепещущий вопрос.
– Материалы мужики притащили, тебе в благодарность. Мне оставалось, лишь в кучку сколотить.
– Тогда, сколько я должен тебе за работу?
– Вань, ты мужик хороший, я бы и рад вовсе с тебя ничего не взять, но появилось дельце по твоему профилю. Но даже если не захочешь дело брать, так я и не обижусь. Не возьму я платы в любом случае, теска.
– Нет, так дело не пойдет. Любой труд должен окупаться. Что за дело?
– Да я даже толком и не знаю. Свояк мой, недалеко, в притоке, держит водяную мельницу, а вдоль нее пшеничное поле. Так вот завелась в поле том нечисть. Скорей всего перерожденец.
Не знаю, может кто вопреки запрету, труп в землю закопал. Но эта тварь стала вроде крота. Норы роет, да под землей передвигается. Батраки пропадают в поле, прямо среди бела дня. У дома и мельницы нор пока не видели, но боятся уже спокойно по земле ходить. Свояк в отчаянье.
Иван крепко задумался. Подобная тварь, это был не его уровень мастерства. Дух, какой изгнать, стихийных существ, мавок или молодого упыря уделать. Гнезда мелких вредных леших, отыскать да сжечь, ну летучих змеев погонять, чтоб кур не воровали, это он может. А вот такое чудовище уже посложнее. Для такого нужен твердый второй ранг, а не его слабый третий, плохая реакция и мизерный резерв запаса сил.
Делать нечего. Хоть и нужно спешить в Обитель, но долг платежом красен. Придется постараться и при этом не сдохнуть.
– Хорошо Иван, – решился он. – Берусь за дело, но сперва немного оклемаюсь.
– Отлично теска! – обрадовался кузнец. – По рукам!
Время близилось к обеду, когда они с трудом втолкнули в калитку разросшийся мотоцикл.
У дома на скамеечке сидела симпатичная девушка, в легком сарафане, та самая, что сверлила мастера взглядом утром на холме. Закинув ногу на ногу, она с хрустом, откусывала от сочного яблока и, тщательно пережевывая, молча наблюдала за ними. Пока мужчины втискивали в угол крохотного дворика, железного коня, который новым придатком цеплялся за все подряд, она покачивала стройной гладкой ножкой, и раз за разом хрустела источавшим сок яблоком.
Лишь после, когда мотоцикл, наконец, был поставлен как надо, Иван толком ее разглядел, наконец, распознав в ней лекарку, что делала ему перевязку.
Скуластенькая, темноволосая, и кареглазая, с хорошей, оконтуренной фигурой, у нее была широковатая кость, но все смотрелось гармонично, и внутренний кобель, словно заглотившая наживку рыба, подернул поплавок.
Видимо это отразилось на его лице, поскольку, она заулыбалась.
– Я уже собиралась уходить, да вот яблоко задержало. – Она отбросила огрызок. – Забывчивые вы, мастера.
– Прошу прощения, закрутился с транспортом. Сейчас, я только пыль с себя смою, – ответил Иван, направляясь к бочке.
– Мы пойдем, сходим в корчму, – окликнул его Потап. – Обедать пора. Ты тоже подходи. – Подтолкнул он Юру к калитке.
– Хорошо. Юра, лукошко заодно тете Наташе занеси, – умываясь и фыркая, отозвался Иван, а девушка, поглядывая на его мускулистый, покрытый, неизбежными при опасной работе шрамами обнаженный торс, стала хрустеть новым яблоком.
В избе было сумрачно и прохладно. Маленькие окошки давали мало света, да и ясный день омрачился хмурыми тучами. Гром поскуливал под дверью, обижаясь на то, что не впустили в дом. А лекарка, тем временем, занималась отклеиванием промокшей от купания повязки.
Стало еще темнее, и она подвела Ивана к ближайшему окошку, чтобы осмотреть раны на боку.
– Надо же, как быстро все затянулось, – удивилась она и подставила руку к его ребрам. – Все в порядке, мастер.
На границе света и тени, тугие валики, его перекатывающихся мышц, выгодно оконтурились, и лекарка не удержалась. Закусив алеющую губку, она провела тонким пальчиком с ухоженным ноготком, по его холодной, еще влажной коже. По некрасиво, зарубцевавшемуся, застарелому шраму, идущему от ребер, вверх, к средине мускулистой груди, где он терялся в грубых,
