— Скажи, чего ты здесь нарисовал?
— Я рассказывал деду о летней практике и показал место, где на Ладоге у нас будет стоянка. Вот это самое, где мы сейчас стоим.
— Так я и знал.
Юрка отвернулся, и крупные слезы побежали по щекам.
Внезапно до его слуха долетели голоса. Шлюпка с Витькой и Огурцом была еще далеко, и разобрать, чего они кричат, никто не мог. Гребли они как-то странно, рывками, толчками, поминутно вскакивая и начиная кричать. Наконец расстояние сократилось, и Юрка ясно разобрал одно слово:
— Нашли!
Чтобы не упасть, он схватился за борт.
— Нашли! — что есть мочи орал Огурец, раскручивая тельняшку над головой.
Юрка посмотрел на деда, посмотрел на Борьку и, ничего не прочитав на их лицах, вытер пот со лба.
Между тем Витька с Огурцом вскочили на ноги, приложили руки рупором ко рту и пронзительно заорали: — Нашли!!!
ДЕЛА МИНУВШИХ ДНЕЙ
Пока Юрка спал и читал, на корабле кое-что произошло.
— Сегодня, хлопцы, — сказал замполит Владимир Иванович Шатков, я вас познакомлю с одним замечательным человеком. В этих местах он воевал, хорошо знает этот край. Награжден орденами и медалями. Зовут его Василий Петрович Рубцов. Ну а об остальном он расскажет вам сам.
Рубцов выглядел моложаво. При ходьбе он немного волочил ногу, но двигался быстро и легко. В кителе старого образца с глухим стоячим воротничком и в мичманке с белым чехлом Рубцов выглядел так, словно попал на корабль прямо из 1942 года.
— Эх, ребята, — сказал он, улыбнувшись в коротко подстриженные усы. — Даже не знаю, с чего начать. По профессии-то я человек сугубо мирный. Работаю учителем физики. До войны трехтонку водил. Да недолго — всего месяца два. А потом попал совсем на другую машину — линкор.
Вся корма «Москвы» стала сине-белой от форменок и матросских воротников. Юниоры с «Москвы», «Кронштадта» и «Ленинграда», сгрудившись вокруг Рубцова, слушали его простые слова.
— Сам-то я родом с Орловщины. Но никого у меня там не осталось. Вот и решил я остаться здесь, где воевал, где прошла моя боевая юность, где погибли мои друзья.
Не впервые, ребята, дают здесь русские люди отпор своим врагам. Еще при Петре, в 1702 году, пришли сюда шведы на восьми крупных морских судах. Тогда как раз началась великая Северная война. Шведский адмирал Нумберс, крейсируя от Кексгольма до Нотебурга, разорял русские селения по берегам, думая, что нет силы на его силу. Тогда полковник Тыртов посадил на 30 карбасов русских солдат и, дождавшись штиля, напал на неприятеля и взял его суда на абордаж. Сам Тыртов при этом погиб. Но дело было сделано. Два шведских корабля сгорели, один пошел ко дну, два взяты в плен. Остальные поспешили ретироваться.
В Великую Отечественную войну по Ладоге проходила единственная дорога, связывавшая Ленинград с Большой землей, — «Дорога жизни». Днем и ночью, с осени и до весны, пока держался лед, шли по ней машины. С берегов их обстреливала артиллерия фашистов, сверху пикировали самолеты, когда теплело, проваливался под колесами лед…
Рубцов замолчал и посмотрел на спокойную гладь воды.
— Осенью сорок первого взяли нас с корабля, сформировали бригаду морской пехоты и послали в бой. Дрались мы вроде ничего, фашистов уложили по нескольку штук на брата, так что в случае чего не зазорно было помирать. Немец тогда был еще в силе, пер как на рожон. Воевали мы, воевали и попали в окружение. От нашей роты и половины состава не осталось. Что делать? Решили ночью пробиваться к своим.
Из рукопашной живыми вышло нас только четверо. Трое целых и один тяжелораненый. Немолодой уже. Матросы папашей его называли. Лихо дрался. Мы его по лесам до самого Ленинграда донесли. Через несколько дней пришли к нему в госпиталь навестить, а он нас еле узнал. Славный был человек.
— Это почему же был? — внезапно послышался голос. — Рано ты, Василий, взялся друзей хоронить!
Не замеченная никем, к «Москве» давно уже подошла лодка. Сидевший в ней пожилой человек, все больше волнуясь, вглядывался в лицо Рубцова. Наконец не выдержал, вскочил на ноги и прервал рассказ. Рубцов уронил трость, припадая на ногу, шагнул к борту.
— Иван Лукич! Папаша! Да ты ли это?
— Вася, дорогой, честно говоря, и я тебя уже похоронил. А ты вон жив. Назло всем врагам. И молодец молодцом!
Ребята, и Борька в их числе, помогли ему подняться на борт. Рубцов и Иван Лукич шагнули друг к другу, крепко обнялись.
— А как остальные? Володька с Андреем? Справлялся я о вас. Сказали, Вася, что погибли вы. Вот какое дело.
— Почти так оно и было. Только я каким-то чудом выкарабкался, а они… Прямо на моих глазах.
— Понятно. Я, старик, жив, а их нет. Судьба, значит. В сорок втором, Вася, был я отцом, а теперь уже дед. Познакомься, Борис — мой внучок. А братца своего ты здесь не встречал?
— Показалось мне сегодня, что я его видел, да потом подумал — не он.
— Он, конечно, он. Ну да об этом еще успеем. Вася! Что с ребятами случилось? Говори. Не сойду с места, пока не узнаю все до конца.
ПОСЛЕДНИЙ ПАРАД
В конце апреля по «Дороге жизни» прошли последние автомашины. Временами их колеса почти целиком скрывались под водой. Теплело. Закрытие ледовой трассы близилось с каждым днем. 21 апреля 1942 года, когда лед стал проваливаться под скатами грузовиков, последняя машина преодолела опасный путь и выползла на твердый берег.
Этого ждали и к этому давно готовились. Над голодающим Ленинградом еще выли зимние вьюги, а рабочие города уже начали готовиться к летней навигации. Они построили сто тендеров, несколько паромов и много металлических барж. Десятки новых причалов и пирсов тянулись в общей сложности больше чем на три километра. В последних числах мая, когда Ладога очистилась ото льда, навигация была открыта.
О «Дороге жизни» знают все от мала до велика. А вот о боевой работе ладожских моряков известно гораздо меньше. Между тем каждодневным подвигом была их нелегкая служба. Войска фронта получили пополнение — двести пятьдесят тысяч бойцов. Почувствовав, что удушить город голодом не удается, что Ленинград стоит как скала, фашистское командование приняло срочные меры, надеясь нарушить коммуникации по воде. К концу лета оно перебросило на Ладогу большое число германских, финских и даже итальянских военных судов…
В августе трое друзей — Вася, Володя и Андрей — получили новое назначение и прибыли на катер МО для несения дальнейшей службы. Морякам не было и двадцати лет, а за плечами у них суровые дни войны.
За лето гитлеровская авиация около ста сорока раз бомбила наши порты, базы и караваны судов. Налетали стаями по восемьдесят-сто машин. А результатов почти никаких. Наши потери не составили даже полпроцента от общего количества грузов. Зато сами фашисты потеряли за это время сто шестьдесят самолетов. На стволе крупнокалиберного пулемета, за которым не раз стояли друзья-моряки, появилось два новых кольца, означающих сбитые самолеты врага.
22 октября небо над Ладогой заполнил моторный вой. Взглянув в бинокль, Рубцов насчитал больше ста машин. Сыграли боевую тревогу. Но, не обратив на катер никакого внимания, самолеты прошли стороной.
Ладога стояла у фашистского командования поперек горла, словно кость. В тот день, получив очередной нагоняй из Берлина, оно приступило к проведению важной десантной операции.
Небольшой остров Сухо расположен почти в самом центре озера. Пока русские держат этот ключ-остров в своих руках, решили фашисты, нам последнюю дверь, ведущую в Ленинград, не запереть. И вот под защитой авиации и артиллерийского огня тридцать восемь катеров и самоходных десантных барж, битком набитых пехотой, пошли на штурм островка.
Советская береговая батарея открыла заградительный огонь. В озере закипела вода. Дозорный корабль ТЩ-100 и сторожевик МО-171, сообщив в штаб флотилии о нападении, вступили в бой. Через несколько минут на базах и аэродромах, где стояли наши корабли и самолеты, взревели моторы. К мужественным защитникам острова Сухо спешила помощь.
Рубцов с товарищами давно слышали взрывы, доносившиеся из-за пустынного горизонта, но могли только догадываться, кого там бомбят. Сомнения разрешил радист. Катеру было приказано отдать швартовы и идти на помощь гарнизону Сухо, отражающему десант. Однако возможность выполнить приказ появилась лишь несколько часов спустя, когда поломка в двигателе была устранена. Катер покинул бухточку, в которой стоял, и взял курс на Сухо. Не прошли и километра, когда в небе был замечен самолет-разведчик врага. Он летел в одиночестве, сам по себе особой опасности не представлял и вскоре исчез из глаз. Тем не менее опытный командир, знавший повадки фашистов наизусть, приказал сыграть боевую тревогу. И не зря. Из-за леса с нашей стороны выскочили два самолета и с бреющего полета сбросили бомбы. По бокам катера встали два водяных столба. Осколок смахнул шапку с командира, стоявшего за штурвалом. Самолеты разошлись, набрали высоту и почти одновременно спикировали на маленькое суденышко с двух сторон: один с носа, другой с кормы. Темнело. Вцепившись в трясущийся пулемет, Василий целился под брюхо стервятнику, откуда прямо ему в глаза полыхал прерывистый огонь — это стрелял пилот. Если бы моряк опустил глаза вниз, он бы увидел в палубе аккуратные круглые отверстия толщиной с палец. Словно гигантская швейная машина поработала своей иглой.
