Кабинет Хэллама находился на верхнем этаже здания. Из него открывался прекрасный вид на Уайтхолл[21], внизу был виден Кенотаф[22] с черными точками скворцов. По меркам Уайтхолла, кабинет был хорошо обставлен; линолеум министерства общественных работ покрывала тростниковая циновка, на окнах висели голубые занавеси, интерьер дополняли две репродукции Сезанна и пришедшее в полную негодность плетеное кресло. Хэллам, покопавшись на своих полках, извлек две папки и брошюру. Брошюра оказалась «Химикатами для садовода» издания министерства сельского хозяйства. Хэллам открыл одну из папок. На ней прямым шрифтом было написано «Специальные лицензии на импорт», а ниже — аккуратно шариковой ручкой: «мистер Семица».
— Все официальные запросы фальшивых документов мы называем «лицензиями на импорт», — объяснил Хэллам. Он постучал острым костлявым пальцем по второй папке. — А это отчет, — он прочитал, — Консультативного совета по ядовитым веществам.
— Более ядовитого человека, чем вы, я не знаю, — весело вставил я.
— Вы опять грубите, — сказал Хэллам, — а я думал, что мы уже договорились нормально работать. В конечном итоге от этого выиграем мы оба. — Он улыбнулся, как ему казалось, победительной улыбкой. Сегодня он был одет в униформу министерства внутренних дел — черный пиджак, полосатые брюки, стоячий белый воротник и специальной формы галстук.
— Люди Гелена сказали мне, что Семица должен приехать в Берлин ровно через две недели, — сказал я.
— А мы знаем об этом, — весело откликнулся Хэллам.
— Откуда? — спросил я.
— Эх вы, спецы с Шарлотт-стрит. Сплошная секретность и дурные манеры. И Бабуся Доулиш хуже всех.
Я кивнул.
— Мы называем его здесь Бабуся Доулиш, — продолжил Хэллам.
— Вы только что так его и назвали, — сказал я.
— Семица ведь не тайный агент. Он в университете Гумбольдта будет читать лекцию на тему «Синтетические инсектициды — развитие сопротивляемости вредителей к ДДТ». Он читает свою лекцию во вторник 29 октября, так что приедет он незадолго перед этим. Я прочитал это в сообщении телеграфного агентства АДН. Тайны тут нет. Более того, рискну предположить, что он остановится в отеле «Адлон».
— Это гадание на кофейной гуще, — сказал я.
— Совсем нет, — сказал Хэллам. — Именно в этом отеле университет Гумбольдта размещает своих самых почетных гостей. — Он вынул мундштук. — У вас не найдется сигареты? — спросил он. Я вытащил из кармана пачку «Галуаз», оторвал угол и протянул ему.
— Французские? — спросил Хэллам. — Они ведь очень крепче? — Когда он прикуривал, раздался стук в дверь. По ковру проковыляла старая сморщенная матрона в пестром переднике.
— Поставьте там, миссис Мейнард, очень мило с вашей стороны, и шоколадное печенье тоже. Бог мой, вы балуете нас. — Хэллам отодвинул вазу с цветами, освобождая место для подноса с кофе.
Престарелая матрона широко улыбнулась и в смущении убрала со лба непослушный завиток.
— Как ваша спина сегодня, миссис Мейнард? — спросил Хэллам.
— Думаю, что сегодня будет дождь, — сказала она.
— Наша миссис Мейнард никогда не ошибается, — сказал мне Хэллам с гордостью.
— Вот как? — сказал я. — Тогда ее место — на крыше министерства военно-воздушных сил.
Миссис Мейнард ухмыльнулась, взяла с подоконника три пустых чашки и блюдца и сказала Хэлламу:
— Вы мне должны двухнедельную плату за кофе, мистер Хэллам.
— Двухнедельную? — переспросил еще раз Хэллам, словно надеясь на отсрочку приговора.
— Да, сэр, — подтвердила миссис Мейнард, решительно кивнув. Он осторожно порылся в монетах, дал миссис Мейнард две полукроны и великодушно разрешил ей оставить сдачу себе.
— С вас еще один шиллинг, — сказала миссис Мейнард, — вы забыли о трех пачках печенья.
Хэллам отдал ей деньги, она ушла, а он еще долго смотрел на дверь почти в полной уверенности, что заплатил ей на прошлой неделе.
— Ради Бога, Хэллам, давайте займемся делом. Зачем мы так суетимся ради специалиста по инсектицидам?
— Не торопитесь, пожалуйста, — сказал Хэллам. — Правда ведь, удобное кресло? — Из кофейника дрезденского фарфора он разлил кофе по чашкам, которые не купишь по дешевке на Портобелло-роуд[23].
— Не настолько, чтобы сидеть здесь неделю ради пары простеньких вопросов.
— Печенье? — предложил он.
— Спасибо, не хочу, — сухо ответил я.
Хэллам сморщил нос.
— Ешьте, — сказал он, — шоколадное. — Когда Хэллам протянул руку, я заметил на его запястье золотые часы фирмы «Эйгер ле Кутр».
— Новые часы? — спросил я.
Хэллам погладил рукав над часами.
— Я долго копил деньги, чтобы купить их. Правда, красивые?
— Вы, Хэллам, человек, — я сделал паузу, внимательно глядя на него, — самого безупречного вкуса.
Его глаза сияли от удовольствия, пока он торопливо перебирал бумаги на столе. Он сказал:
— Я, право, совсем не знаю, могу ли говорить вам такие вещи — они секретные. — Вот такое было чувство юмора у Хэллама. Я кивнул и улыбнулся. — Вы знаете, этот Семица специалист по ферментам. Это вас не удивляет?
— Нет, — сказал я. — Продолжайте.
Хэллам сцепил за головой руки и закачался на своем вращающемся кресле. Когда на его лицо падал свет, я видел, что замысел природы был и не так уж дурен, как его воплощение. А теперь его желтоватая от падающего света кожа висела на скулах, словно тент палатки без растяжек.
— Вы знаете, что такое ДДТ? — спросил Хэллам.
— Просветите.
— Это одно из веществ группы, которую мы называем хлорсодержащими гидроуглеродами. Они накапливаются в почве. И в жировых тканях человека тоже. В жировых тканях вашего тела сейчас скорее всего содержится одна двадцатая грамма ДДТ.
— А это плохо?
— Может, и плохо, — сказал Хэллам, — но у многих американцев его в пять раз больше. Честно говоря, кое-кто из наших людей обеспокоен. Как бы то ни было, другая группа веществ, с которой много работал Семица, называется органофосфорными соединениями. Они в почве не накапливаются, а быстро разлагаются.
— Это хорошо, — сказал я.
— Да, — сказал Хэллам. Отпив глоток кофе, он поставил чашку на блюдце так, словно пытался посадить поврежденный вертолет.
— А как все это связано с ферментами? — спросил я.
— Хороший вопрос, — сказал Хэллам. — Это важная штука. Дело в том, что два вещества из последней группы — парафион и малафион — действуют, подавляя производство фермента, который называется холинестераза. Это и убивает насекомое. Громадное преимущество парафиона и малафиона перед ДДТ состоит в том, что до настоящего времени насекомые не смогли выработать противоядия против них, как они это сделали с ДДТ. — Он отпил глоток кофе.
— И это важно?
— Очень важно, — сказал Хэллам. — Исследования Семицы с первого взгляда не очень впечатляют, но сельское хозяйство является краеугольным камнем нашей островной культуры. — Он улыбнулся надменной фарфоровой улыбкой. — Изумрудный остров и все такое прочее. — Он бросил в рот кусочек сахара.
— Так вы для этого меня позвали? — спросил я.
— Ни в коей мере, дорогой мой. Вы сами подняли этот вопрос. — Он с хрустом разгрыз сахар.
Я кивнул. Хэллам продолжал:
— Я хотел обсудить с вами чисто политический вопрос. — Он обернул резиновым жгутом папку Семицы, подошел к шкафу и осторожно положил ее на место. — Полковник Сток. Вот о ком я хотел бы с вами поговорить. — Он громко чихнул и постучал длинным мундштуком по столу. — Вы не дадите мне еще одну французскую сигарету? Они довольно-таки... — Он подыскивал слово. — ...экзотические.
— Смотрите не привыкайте к ним, — сказал я. — Когда эта пачка кончится, вам придется их самому покупать.
Хэллам улыбнулся и прикурил сигарету.
— Сток, — сказал я.
— Ах, да, — сказал Хэллам. — Мы весьма интересуемся Стоком.
Бабуся Доулиш, подумал я. Интересно услышать это от Хэллама.
Хэллам поднял на меня глаза и вскинул костлявый палец.
— "Война есть продолжение политики"... Вы помните, что говорит нам Клаузевиц?
— Да, — сказал я. — Надо мне побеседовать с этим Клаузевицем. Что это он одно и то же все долдонит!
— Ну, ну, — сказал Хэллам, погрозив мне пальцем. Он взял со стола листок бумаги, быстро прочитал его. — Вам необходимо знать, насколько чекистам типа Стока нравится, что страна находится под полным контролем партии. И еще, не ожидается ли в течение ближайших пяти лет возвращения армии ее прежнего элитарного положения. Как вы знаете, их влияние постоянно меняется. — Хэллам потер свои прямые ладони.
— Так называемая любовь-ненависть, — заметил я.
— Очень красиво сказано, — сказал Хэллам. — Видите ли, наши политические аналитики очень любят такой тип информации. Они говорят, что, когда армия чувствует уверенность, можно ожидать перерастания холодной войны в горячую. А когда партия крепко сидит в седле, следует снижение напряженности. — Хэллам потрогал пальцами голову, словно пытался согнать муху. — Там, внизу, любят такие вещи. Он, очевидно, считал их чудаками.
