— Значит, вы не верите, что Сток убежит на Запад, — сказал я.
Хэллам задрал подбородок и бросил на меня изучающий взгляд.
— Вы, конечно, все уже обдумали. Слава Богу, не полный идиот. — Он потер пальцем нос. — Так почему же вы меня принимаете за идиота? — Он переложил папки на столе. — Сток интересная фигура, настоящий большевик старого закала. Он вместе с Антоновым-Овсеенко штурмовал в 17-м Зимний дворец, вы, надеюсь, понимаете, что это означает в России.
— Это означает, что он — одноразовый герой, — сказал я.
— Это очень хорошо сказано, — заметил Хэллам. — Он вынул золотой карандаш. — Потрясающая точность. Я, пожалуй, запишу. «Одноразовый герой», очень точно о Стоке. — Он бросил в рот очередной кусочек сахара и принялся писать.
Глава 17
Конь может угрожать одновременно двум далеко отстоящим друг от друга фигурам. (Это называют «вилкой».) Если одна из фигур, попавшаяся на «вилку», король, потеря второй неизбежна.
Лондон, суббота, 12 октября
Я сдал свой пропуск дежурному министерства внутренних дел и ступил на тротуар Уайтхолла, холодный солнечный свет заливал серые камни Кенотафа. На Хосгардз-авеню и вдоль набережной Темзы стояло множество пустых туристских автобусов.
Королевские конные гвардейцы сидели молча, прижимая свои сабли и мечтая о лоске и сексе. Голубей на Трафальгарской площади окутывал сизый дымок выхлопных газов.
Заметив взмах моей руки, ко мне устремилось такси.
— "Хенекиз" на Портобелло-роуд, — сказал я.
— Портобелло-роуд? — переспросил таксист. — Это куда битники ездят?
— Вроде бы, — сказал я. Водитель опустил флажок «свободно» и быстро нырнул в поток машин. Мужчина в «мини» заорал на моего водителя: «Ты, тупой ублюдок!», я кивнул ему в знак согласия.
«Хенекиз» — это такой громадный сарай, который невозможно загадить, разлив несколько стаканов горького пива; кашемир, замша, соломенные шляпки, кожа, натуральная и искусственная, толкотня, гул голосов и самовлюбленные позы. Я купил двойное виски «Тичерс» и начал пробираться сквозь толпу.
Девица с наимоднейшей прической и научно-фантастическими грудями вытащила из большой соломенной сумки копенгагенский чайник.
— ...сказала ему, что ты старый грабитель... — говорила она длиннобородому мужчине в полотняном приталенном пиджаке. Тот отвечал:
— Академическое образование — это последнее прибежище бесталанного человека.
Девица положила чайник в сумку, поморгала своими большими карими глазами и прощебетала:
— Ты бы лучше сказал этому старому идиоту... — Она перевязала пояс своего кожаного пальто и вынула из кармана мужчины пачку «Вудбайнс». — Я задушу его, — продолжала она. — Он самый... — Она описала этого человека в самых непристойных терминах. Бородатый мужчина в это время поднес ко рту большую стеклянную кружку крепкого портера и любовно изучал свое отражение.
Я потихоньку пил свое виски и поглядывал на дверь. Сам нигде не было видно. За моей спиной бородатый разглагольствовал:
— Когда я курю его, я чувствую себя Геркулесом, Ясоном, Одиссеем, Галахадом, Сирано, д'Артаньяном и Тарзаном, у которого в кармане чек на крупную сумму. — Кареглазая девица рассмеялась и постучала по своей сумке, убеждаясь, что чайник на месте. Бородатый повернулся ко мне и спросил: — Вы Саманту Стил ждете?
— Может, и жду, — ответил я.
— Да-а, — протянул он, изучая внимательно мое лицо и одежду. — Он сказал, что вы выглядите солидно.
— Я солиден, как швейцарский банкир, — сказал я. Кареглазая девица визгливо захихикала.
— Это вам, — сказал бородатый, протягивая мне конверт. Внутри оказался листок бумаги с текстом: «Дорогой мистер Кадавр, все документы должны быть в нашей берлинской конторе в понедельник к полудню, иначе мы не гарантируем доставку товара». Далее следовала подпись, которую я не мог расшифровать.
— Как выглядел человек, который дал вам это? — спросил я.
— Как Мартин Борман, — ответил бородатый. Усмехнувшись, он вырвал листок из моих рук. — Я обещал ему уничтожить бумажку, чтобы она не попала в чужие руки.
— Что это? — вмешалась кареглазая девица.
— Иди на... — сказал бородатый. — Не лезь в дела. — Он сложил листок бумаги и сунул его в карман своего полотняного костюма. — А вот и ваша шлюха, — вежливо заметил он. Саманта вертела головой, стараясь отыскать меня взглядом.
Саманта сказала «Привет, Дэвид» бородатому и «Привет, Хетти» кареглазой девице, но та глазела на кожаные сапожки Сам и ничего не ответила. Потом Саманта поздоровалась еще с дюжиной поэтов, художников, писателей, художественных руководителей (организаций, которые существовали только в проектах), манекенщиц и фотографов. Никто не представился как агент тайной службы, никто, даже Дэвид.
Глава 18
MALE: слово шахматного жаргона из старофранцузского, означающее победить или переиграть.
Лондон, суббота, 12 октября
Сам отвезла меня к себе домой в белом «санбим-альпайне». Квартира была убрана, небольшой коврик, залитый вином, уже сдали в химчистку. Сам возилась на кухне, оттуда доносилось жужжание электрической открывалки. Я вошел в спальню Саманты. Туалетный столик был заставлен большими бутылками «Ланвина», «Миллоты» и «Дживенчи», завален кусками ваты, золотыми щетками для волос, кремами, стояли там чашка недопитого кофе, тушь, питательные кремы, лосьоны для рук, дезодоранты, лежали ножницы, щипчики, шесть тюбиков лака для ногтей, семь различных теней для глаз — от зеленой до розовато-лиловой, тюбик с серебряной краской и большая ваза, полная бус и браслетов. В серебряной раме красовалась фотография блондина в очень маленьких вязаных плавках. Я взял рамку. Фотография была маловата для нее и скользнула вниз, обнажая голову другого мужчины. Нижнее фото оказалось студийным портретом, свет и печать были превосходными, наклон тела на портрете напоминал фотографии кинозвезд. Крупным округлым почерком даритель начертал: «Саманте с неземной любовью. Джонни Валкан».
Длинные тонкие руки обняли меня со спины, я почувствовал мягкие нежные формы Сам, прижавшейся ко мне.
— Что ты делаешь в моей спальне? — спросила она.
— Рассматриваю фотографии твоих любовников, — сказал я.
— Бедный Джонни Валкан, — сказала она. — Он все еще без ума от меня. Ты смертельно ревнуешь?
— Смертельно.
Мы стояли, тесно прижавшись друг к другу, глядя на наше отражение в зеркале трюмо.
На кровати валялось множество игрушек. Большой, траченный молью медвежонок, черная бархатная кошка с оторванным ухом, маленький косоглазый крокодил.
— Не поздновато ли для детских игрушек? — спросил я.
— Нет, — ответила она.
— Кому нужны игрушки?
— Перестаньте, — сказала она. — Для мужчин игрушками служат женщины, для женщин — дети, и только для детей игрушками являются игрушки.
— Вот как?
— Хватит, — сказала Сам и провела пальцем по моему позвоночнику. Она перешла на шепот: — Любовь проходит четыре стадии. Первая, это когда вы влюблены и вам нравится это. — Ее голос тонул в моем плече. — Мы находимся именно на этой стадии.
— Как долго она продлится?
— Недолго, — сказала Сам. — Вскоре последуют другие.
— Это какие же?
— Когда вы влюблены и вам это не нравится, — сказала Сам. — Это вторая стадия. Затем вы уже не влюблены и вам это не нравится. И наконец, нет ни любви, ни сожаления об этом, вы излечились.
— Звучит очень здорово, — сказал я.
— Вас трудно убедить, — сказала Саманта. — Я ведь серьезно, и от этого мне грустно. Если влюбленные синхронно проходят стадии любви... — Она еще глубже зарылась в мое плечо. — Мы навсегда останемся на первой стадии. Что бы нас ни отвлекало, мы останемся здесь, на луне. Хорошо?
— Хорошо.
— Нет, я серьезно.
— Похоже, что мы на луне впервые, — сказал я.
— Ты только подумай о всех бедных глупцах там внизу, на земле, которые не видят этого великого солнца.
— Да оно нас просто изжарит, — сказал я.
— Стой спокойно, — сказала Сам. — Не надо. У меня на плите стоит банка кукурузы. Она может сгореть.
— Кукурузу, — сказал я, — можно съесть только один раз.
Глава 19
От шаха можно избавиться, взяв фигуру противника или закрывшись своей.
Берлин, суббота, 12 октября
Я отдал портье отеля «Фрюлинг» свои сумки и вышел на улицу, чтобы где-нибудь поужинать. Было поздно, животные в зоопарке угомонилась, а вот в соседнем «Хилтоне» жизнь била ключом. У мемориальной церкви кайзера Вильгельма раздался пронзительный вой, и из-за угла выехал белый микроавтобус «фольксваген» с включенной сиреной и синим проблесковым фонарем. Машины остановились, пропуская автобус с надписью «Военная полиция армии США».
Ресторан «Мезон де Франс» находился неподалеку, на углу Уландштрассе. Мне хотелось есть. Ночь была приятна для прогулок, но атмосферное давление росло, в воздухе запахло дождем. В окруженном неприятелем городе горели неоновые огни. На Курфюрстендам кафе плотно задраивали стеклянные бока и включали инфракрасное отопление. В стеклянных коробках посетители двигались, словно плотоядные насекомые. Здесь хорошо одетые Insulaner'ы[24] ели, спорили, заключали сделки и сидели над чашечкой кофе до тех пор, пока официант не начинал на них раздраженно коситься. На улице в сверкающих киосках продавались газеты и горячие сосиски, громыхали двухэтажные автобусы, носились юркие «фольксвагены», «мерседесы» с открытым верхом лениво плелись мимо, их водители громкими выкриками приветствовали всех, кого узнавали, и даже тех немногих, которых не узнавали. Пешеходы скапливались на перекрестках и по сигналу послушно шли вперед. Молодые люди в темных шерстяных рубашках останавливали машины и слушали джаз по автомобильным приемникам, терпеливо ожидая, пока их светловолосые подруги подкрасятся и решат, в какой клуб они теперь хотят поехать.
