Первым делом на лицевой стороне открытки я прописываю обращение: Госпожа Сакура…
さくら様・・・
Отложив кисть, дожидаюсь, когда чернила на открытке подсохнут.
Чтобы написать эти два слова именно так, мне пришлось решить весьма непростую головоломку: которой же из двух «сакур» к ней лучше обращаться? Какими иероглифами? По имени Са́кура — Госпожа Вишневое Дерево? Или все же по фамилии Са́-Кура́ — Госпожа Запасной Амбар? А может, чтобы не попасть впросак, совсем официально — Госпожа Са́кура Сакура́?
佐倉桜様 — Сакура́ Са́кура-са́ма?
Но сплошной частокол иероглифов читается тяжело. Да и последнее «-са́ма» выглядит так, будто это тоже часть имени… Может, хотя бы его прописать хираганой?
Конечно, на официальном уровне «-са́ма», прописанное буквами, может восприниматься как пренебрежение — этакий взгляд на собеседника сверху вниз. Но если между пишущим и читающим уже возникли неформальные отношения, тогда, напротив, ничего, кроме дружелюбия, такое написание не выражает, разве не так?
Я прописала в черновиках все возможные варианты.
佐倉さま — Сакура́-са́ма.
桜さま — Са́кура-са́ма.
佐倉桜さま — Сакура́ Са́кура-са́ма…
И убедилась: э, нет. Все-таки «-сама», прописанное иероглифом, куда лучше передает возвышенность чувств, которые питает к этой женщине Сонода-сан… А вот слово «Сакура» для пущей легкости лучше изобразить порхающей хираганой. И предоставить Сакуре-сан свободу самой решать — имя это или фамилия. Почему бы и нет? Галантный жест широкой души!
Надпись «Сакура-сама» с лицевой стороны высыхает, и я осторожно переворачиваю открытку. В целом я представляю, что писать, и без всяких черновиков. Это будет импровизация. Но не длинная, на две или три страницы, а мимолетная, как вдох и выдох. Задумчивый вздох, который я воспроизведу на изнанке этой открытки как можно элегантнее. И который, пожалуй, выразит настроение Соноды-сан полнее всего.
Выровняв дыхание, я вновь обмакиваю в сепию кисть. А затем перевоплощаюсь в человека по имени Сонода и вызываю в сердце лучшие слова, которыми он мог бы пожелать счастья Сакуре-сан.
Острый кончик скользит по бумаге свободно и гладко — с особым, чуть скрипучим шепотком. Не встречая ни малейших препятствий, стеклянная кисть вытанцовывает на бумаге мудреные па — жизнерадостно, как опытная фигуристка на белом сияющем льду в лучах рассветного солнца.
![]()
Улыбаетесь ли Вы каждый день?
Надеюсь, что да! Ведь это же Вы… Да при этом, наверное, еще и напеваете какие-нибудь веселые песенки?
Сам я жив-здоров.
В последнее время по выходным даже брожу по горам — вместе с дочкой, она у меня большая егоза.
Вот и мы с Вами когда-то исходили немало гор. А однажды, когда взобрались на Цукия́му, даже чуть не погибли в ужасной буре…
Теперь же я вспоминаю все это с большой теплотой.
Если Вы счастливы, ничего радостнее для себя не могу и представить.
Вот и моя нынешняя жизнь наполнена счастьем.
Не забывайте беречь Ваше драгоценное здоровье.
Из своего далека молюсь небесам о вашем благополучии и покое.
Не смею более отвлекать,
искренне Ваш… —
вывожу я на одном дыхании, не задумываясь. Стеклянная кисть при письме не требует ни малейшего нажатия. Слова из нее, как я и рассчитывала, будто вытекают сами собой.
Едва успеваю вывести «искренне Ваш», как чернила в стеклянных канавках иссякают. Обмакиваю кисть заново и вывожу как можно отчетливее фамилию с именем Соноды-сан.
Чтобы столь ценное послание не пострадало в пути от влаги, конверт я подбираю непромокаемый. За многие годы в тесной кладовке «Канцтоваров Цубаки» мы с Наставницей насобирали огромный запас самых разных конвертов и бумаги для писем. Там-то я и нахожу вощеный конверт нужного размера. Плотный и крепкий, он защитит открытку от любых воздействий снаружи.
Адрес с именем получателя я прописываю на конверте тонким несмываемым маркером. Обычная марка от вощеного конверта может отклеиться, поэтому я выбираю специальную марку-самоклейку.
На марке изображено яблоко. Как рассказал мне Сонода-сан, их детская дружба прошла в городе, знаменитом своими яблоками.
Кто знает, возможно, играя вдвоем, они забирались вместе на любимую яблоню, а то и грызли одно яблоко на двоих. А сейчас как раз приходит пора вкусных яблок, так что даже если эта марка попадется на глаза тому, кто не в курсе их отношений, никакого особого смысла в этом яблоке он не увидит.
Конверт я заклеиваю, обмакнув кончик пальца в мед. И для надежности залепляю сверху прозрачным скотчем. Теперь уж точно не отклеится.
Закончив, я вытираю кисть хлопчатой тряпицей. Но в канавках чернила все равно остаются, и я промываю ее под краном. Под напором воды желтоватая муть исчезает почти мгновенно, и стеклянный кончик вновь становится прозрачным, как сосулька.
А поскольку от любого удара кисть тут же расколется, я осторожно заворачиваю ее в марлевую салфетку и лишь затем прячу обратно в футляр.
Письма о любви в народе называют «любезными посланиями». Если так, в «любезности» посланию Соноды-сан уж точно не откажешь. На первый взгляд оно выглядит совершенно обычным письмом, но очень надеюсь, растрогает Сакуру-сан до глубины души. По крайней мере, я постаралась сделать все, чтобы именно так оно и случилось.
Не успел затихнуть один тайфун, как тут же разразился другой.
Этот новый тайфун наползал на соседний регион Канто́, поэтому я с самого утра прицепила к дверям «Канцтоваров Цубаки» бумажку с объявлением «Экстренный выходной».
Ветер к этому часу уже сбивал с ног, дождь хлестал все сильнее. Даже оставь я магазинчик открытым, вряд ли нашелся бы сумасшедший, которому приспичит в такое ненастье тащиться за канцтоварами, подумала я.
И ошиблась: такой сумасшедший нашелся. Хотя настойчивый стук в дверь я различила не сразу.
— Простите! Кто-нибудь есть? — послышалось в паузе между порывами ветра. Голос был женским. Сама же я находилась на втором этаже, в бывшей спальне Наставницы, убирала постель в стенной шкаф. Приоткрыв окно, я высунула голову наружу и различила у входа внизу промокшую женскую фигурку.
— Что случилось? — крикнула я.
Задрав голову, женщина увидела меня и закричала:
— Прошу вас! Нужна ваша помощь!
Ее волосы и одежда промокли насквозь. Видно, приехала на экскурсию, не зная о грядущей буре, а теперь ищет, где бы укрыться…
Не было забот, вздохнула я. Висит же объявление — «выходной»! Но раз уж я с нею заговорила, то и не открыть ей уже не могла. Найду для нее полотенце, и пускай пережидает бурю в «Цубаки», за столиком для посетителей.
Я спустилась по лестнице в магазинчик. За стеклом входной двери маячил женский силуэт. Мое объявление про «экстренный выходной», похоже, сорвало ветром и унесло неведомо куда. Что ж тогда удивляться, снова вздохнула я. Кто бы ни постучал, обижаться не на кого…
Едва я отперла стеклянную дверь, как меня окатило промозглым ветром с каплями дождя. Что бы там у нее ни стряслось, не оставлять же ее снаружи. Этак и до воспаления легких недалеко.
Впустив ее в магазин, я захлопнула дверь и метнулась было снова наверх, за полотенцем, но женщина взмолилась:
— Помогите, прошу вас! Я страшно ошиблась. Бросила в почтовый ящик письмо, которое нельзя отправлять!
Голос ее дрожал. Я обернулась и увидела глаза, полные слез.
— Спохватилась, но поздно, — продолжала женщина. — Оно уже там, внутри! Тогда я села рядом с ящиком и стала ждать, когда почтальон приедет за письмами. А его все нет и нет. В такую-то погоду… И когда появится — непонятно!
На вид ей лет тридцать с хвостиком. Вот-вот разревется. Стильно одетая, ухоженная — это сразу бросается в глаза. А оттого, что вымокла под дождем, еще и эротична до неприличия.
