— Теперь? — угрюмый взгляд остановился на лице Черенкова.
— Да не теперь! — нетерпеливо сказала Ксения Петровна. — А тогда, она была на Лиговке подобрана семь лет назад, сейчас она в детском доме. И отчество у нее «Викторовна»…
— Я ничего не подписывала! — перебивая Ксению Петровну, резко сказала тетка Олимпиада. — Моей рукой там, в заявлении, и буковки не проставлено. Все он сам, Витька…
— Но вы нам, пожалуйста, расскажите все, как было! Все подробно вспомните!
— Нечего мне вспоминать! Это уж пусть Витенька вспоминает, куда он девчонку дел!
— Как «дел»? — в ужасе спросила Ксения Петровна. — Вы же с ней в Таврическом…
— Да какой там Таврический! — голос у тетки Олимпиады вдруг обрел прежнюю сварливость. — Ни в каком Таврическом я с ней не была. Упустил он ее сам как-то из квартиры, а то и нарочно на улице бросил — с него станется! И еще недели полторы заявить собирался…
— Но как же это? Как же? — воскликнула Ксения Петровна.
— А что — как же? — с раздражением заговорила тетка Олимпиада. — Пришла я в тот день к Витьке, а квартира пустая — ни его, ни девчонки. Приехал он вечером, я его спрашиваю: «Девчонку у приятеля на даче, что ли, оставил?» Он говорит: «Ты что? Я уходил, она спала, ее и не слыхать было». Ну, осмотрели мы всю квартиру — нигде ее нет. Он говорит: «Тут контролер из электротока приходил. Не утащил же он ее?» Да чего чепуху-то молоть! Зачем она контролеру? Я говорю: «Может, сама во двор вышла? Вечно гулять просится». А он злится: «Через запертую-то дверь?» А все время она была заперта? Мало ли что он уверяет, а спросонок да после выпивки мог и не помнить. Подумал он и говорит: «Если кто про девчонку спросит, скажу, что я ее к тебе за город отвез». Ведь не нужна она ему была вовсе, каждый день меня попрекал: «Надо ее сдать куда-нибудь! Опять не разузнала насчет детдома!»
Ксения Петровна тихонько плакала.
— Дальше! — сказал Черенков, когда тетка приостановилась.
— Я-то тут не ответчица, все он, Витька! Мой дом я ему, ясное дело, запретила сюда припутывать, требовала, чтобы заявил. А он на квартиру указывать не хотел: обыскивать, говорит, будут. Ну и придумал про Таврический, благо в другом районе, от дома подальше. Да еще и собирался долго. Вот вы его и припирайте к стенке, Витеньку прекрасного, пусть ему мои слезки отольются, сколько он меня потом обижал! А мое дело сторона.
В детской комнате милиции на Лиговке нашлась подробная запись, сделанная инспектором в августе 1949 года. Там было сказано, что трехлетняя «потеряшка» называет себя не то Галей, не то Гулей, фамилию произносит неясно: «Мокусева» или «Мокрусева», возможно, что это «Макушева» или «Макрушева». На вопрос, как зовут папу, ответила — «Витя», как зовут маму, — ответила «Натаса». Очевидно, имя отца — Виктор, матери — Наталья…
Бабушка и внучка
Весеннее солнце заглядывало в окна. В открытую форточку вместе с теплым воздухом врывались чириканье воробьев и веселые крики ребят, пускавших кораблики в лужах на дворе.
— Окна пора открыть и вымыть, — озабоченно сказала бабушка. — Да вот руки не доходят.
— Твои руки пусть и не дойдут до окон, — отозвалась Галя, поднимая голову от учебника. — Неужели мы не отковыряем замазку и не вымоем рамы и стекла? Правда, Зина?
— Что ж… можно, — без особого энтузиазма согласилась Зина. — Я еще не мыла, но можно попробовать.
Девочки учили уроки за большим обеденным столом. На другой половине стола бабушка что-то кроила. Время от времени она снимала очки и отправлялась на кухню помешать в кастрюлях.
Мысленно Зина пересчитала окна у них в квартире, — в столовой два, в спальне два, в кухне — одно, — и легонько вздохнула. С тех пор, как поселилась у них Галя, жизнь стала интереснее, но кое в чем труднее.
Галя старается бабушке во всем помочь.
А Зине же неловко сидеть сложа руки, когда Галя подметает, стирает, моет посуду, штопает Котькины чулки. Приходится и ей заниматься домашней работой.
Уже недели три прошло, как Галя у них поселилась, а Зина все не может опомниться, что выпала ей на долю такая редкая удача: лучшая из ее подруг оказалась ее собственной двоюродной сестрой. Кто бы мог подумать! Зина гордится перед ребятами всех четвертых классов, а у них в школе четыре четвертых класса: у других-то ребят, небось, не нашлась сестра, а у нее нашлась! И Галиным дядей Павлом Зина тоже гордится, хоть и не видела его никогда. Но она читала его письма. Галя ей все показывала: и первые открытки, и письма, где дядя Павел писал: «Эх, Галка, Галка! И как тебя угораздило заболеть скарлатиной?», и то письмо, где он удивлялся и радовался, что Галя нашла своих родных…
— Бабушка, а когда мы теперь к Мишеньке пойдем? — спросила Галя.
Маленький черноглазый Мишка один раз побывал у них со своей мамой, а то все бабушка с Галей к ним ездят. Зато девочки из детского дома приходят постоянно, и Галя в детский дом очень часто бегает. Она детский дом по-прежнему своим считает. Говорит: «Вот я богатая какая стала: два родных дома у меня, просто удивительно!» Изредка приезжает Тоня Серпуховская. Галя говорит, что она очень умная. Может быть это и верно, только Зине не нравится, что Галя так к Тоне привязана, могла бы и поменьше восхищаться Тониным умом. Есть у Гали теперь сестра и брат, — ну и пусть с ними дружит!
Пока Зина обо всем раздумывала, Галя кончила учить уроки и пошла на кухню к бабушке. Сейчас же бабушка ее приласкала:
— Ласточка моя! Птичка пригожая!
Первые дни бабушка Галю от себя ни на минуту не отпускала, словно боялась, что опять она потеряется.
Затаив дыхание, Галя слушала рассказы бабушки о своих папе и маме. Теперь Галя хорошо знает, кто ее мама… была! Правду сказала Мария Лукьяновна, что мама Галю не бросила. Разве такая хорошая мама когда-нибудь бросила бы свою дочку? И кто папа был, Галя знает. Долго-долго она вглядывалась в их лица на фотографии.
Целый альбом разных фотографий показала ей бабушка, а про одну сказала:
— Насквозь я ее проглядела…
На фотографической карточке улыбалась маленькая, лет полутора девочка с бантом на светлых кудряшках.
— Кто это? — спросила Галя.
— Да ты, моя лапушка! Ты!
— Неужели? — удивилась Галя. — Какая смешная! Веселенькая…
Так вот она, маленькая Гуля-Леночка Емельянова, о которой больше семи лет так горевала бабушка. Очень странно было Гале на нее глядеть и не верилось, что это — она сама.
Прибежал со двора уже загоревший на весеннем солнце Котя.
— Почтальон хотел в наш ящик сунуть! А я у него взял. Вот!
На протянутом конверте знакомым почерком было написано:
«Настасье Акимовне и Галине Степановне Емельяновым»
— Бабушка, дядя Паша тебе, значит, ответил! — обрадовалась Галя. — Ты же ему писала. А фамилию одну поставил, видишь? Правильно! Мы ведь обе теперь Емельяновы.
Гале вписали в метрику ее прежние отчество и фамилию, а имя свое она менять не захотела: слишком к нему привыкла.
Бабушка любовно смотрела, как ее Гуля-Галя, сияя от радости, распечатывает конверт, и мысленно благодарила всех хороших людей, повстречавшихся на пути ее внучки.
