Алька поняла, что надо спасаться. Еще неврастении ей тут не хватало! Она стала искать квартиру и одновременно работу. При этом продолжала, как одержимая, изучать французский. Пора было становиться крепко на ноги и ни от кого не зависеть.
И очень скоро Альке, везучей по натуре, фортуна улыбнулась в очередной раз. Она нашла маленькую современную квартиру в Семнадцатом округе Парижа, на улице Бюдана, неподалеку от улицы Рима и вокзала Сен-Лазар, и съехала от Ларисы.
По сути, это была даже не квартира, а студия с большим окном во внутренний дворик в отстроенном недавно доме, и даже не столько во дворик, сколько в прелестный ухоженный сад. И сейчас в нем по случаю апреля цвели, как безумные, азалии.
И все это — цветущий сад за окном, чистая, светлая, пока еще без мебели, но со встроенной угловой кухней и маленьким душем в коридоре студия — все это, пускай на время, принадлежало ей.
Алька растянулась на светлом, в зеленую крапинку ковре и чувствовала себя совершенно, безоговорочно счастливой. Свобода, весна и Париж — вот те три кита, на которых сейчас покоилась ее так неожиданно развернувшаяся жизнь.
Прошел почти год. Кураж, который подхлестывал все это время Альку, не убывал. Ей словно дали зеленый свет: жизнь подняла ее на свою теплую волну и понесла вперед.
С Кристианом она поддерживала дружеские отношения. Они тихо и мирно развелись. Причем Алька не стала, по совету некоторых ушлых знакомых, оттяпывать у него половину имущества и выбивать пособие, чтобы потом жить припеваючи. Да ей бы такое и в голову не пришло. Так наказать человека, который, по сути, подарил ей мир! И после развода в нужную минуту Кристиан всегда приходил к ней на выручку. Но таких минут становилось все меньше и меньше.
Школу французского языка для иностранцев Алька закончила с отличием. Теперь она говорила и писала практически свободно. Еще одна победа. К тому же несомненный ореол удачливости вокруг Альки вызывал уважение и желание помогать этой похожей скорее на подростка, хрупкой светловолосой и ясноглазой женщине, столь отважно покоряющей вершину за вершиной.
Вскоре Алька нашла свою первую работу.
В престижную частную Школу бизнеса, где французы, работающие в крупных фирмах и в государственных структурах, изучали иностранные языки, она отправилась за компанию с русской девушкой Женей. Неожиданно легко Алька прошла собеседование, и из пяти претендентов (четверо были русские и одна — француженка-славистка) взяли именно ее.
Поначалу Алька удивлялась: зачем этим деловым и занятым людям мучиться, учить русский язык, от которого у них мозги сворачиваются в трубочку, если и в России, и во Франции существует бездна профессиональных переводчиков. Но вскоре она уразумела, что на деловых встречах, зачастую весьма конфиденциальных, знание языка партнера было просто необходимо. Иногда оно выручало даже в самых небольших количествах. «Здравствуйте», «прекрасная погодка нынче», «как поживаете?» — и лед отчуждения сломан, можно вести переговоры.
А переговоры вести приходилось теперь, по-видимому, часто. В России началась эпоха, прозванная «перестройкой». Вышел Закон об индивидуальной трудовой деятельности, предприимчивый люд воспрял и зашевелился, и то, за что раньше в Союзе можно было схлопотать на полную катушку, становилось нормой жизни.
Вообще, интерес ко всему русскому чрезвычайно обострился, чему способствовала (правда, не всегда в лучшую сторону) и хлынувшая во Францию третья волна эмиграции.
Школа, где теперь три раза в неделю Алька преподавала русский язык, находилась в Седьмом округе Парижа, на набережной Вольтера, у моста Руаяль. Когда Алька узнала историю здания, где размещалась школа, то поняла, что не уйдет отсюда, даже если ей урежут зарплату.
Здесь Вагнер написал увертюру к «Мейстерзингерам», Бодлер поднимался по этим же ступенькам, уже лелея в себе «Цветы зла». Рука Оскара Уайльда скользила по тем же перилам, которых касалась ее рука… Ну разве могло это оставить равнодушной литературно-сентиментальную до мозга костей Альку?
Если в отношениях с жизнью у нее и преобладал здравый смысл, то в отношении искусства она была законченным романтиком.
«…почтили Париж своим пребыванием» — эти слова, высеченные на доске у входа в школу, неизменно приводили ее в состояние почти экстаза.
Прошло полгода со дня ее поступления на службу. Сказать, что преподавательская деятельность была истинным Алькиным призванием, можно было только с очень сильной натяжкой, хотя с группой из восьми французских бизнесменов у нее сложились хорошие отношения.
Вот тут-то эмоциональной, открытой Альке и следовало проявлять особую бдительность. Никаких фамильярностей и, не дай бог, флирта с учениками! Никаких разговоров на личные темы. Между коллегами (в школе работали тридцать два человека: русские, немцы, англичане, японцы), между преподавателями и учениками отношения вполне дружелюбные, но о дистанции забывать не позволялось. И если в России от личных отношений могла зависеть карьера или зарплата, то здесь ничего подобного и представить было нельзя.
Но больше всего угнетала Альку необходимость соблюдать регламент в косметике и одежде. Если бы директриса могла одеть всех в серые костюмы, она бы это непременно сделала.
Однако платили в этом «концлагере» по самым высоким тарифам. За неделю Алька получала столько, сколько официантка, кассирша или продавщица среднего магазина за месяц. Где еще ей, иностранке, светила подобная работа?
Вот она и терпела, стиснув (впрочем, не слишком сильно) зубы. Ну и опять же — Бодлер, Уайльд…
Постепенно Алька все больше узнавала и русскую жизнь Парижа. Весьма разнообразное, надо сказать, собралось общество. От «действующих» великих князей и княгинь до богемы всех сортов и потомков белогвардейских офицеров, которые, оказавшись в двадцатых годах в Париже, вынуждены были работать таксистами.
Это было несколько практически не соприкасавшихся друг с другом кругов. Ничего, кроме русского языка (здесь как-то особенно ей стало очевидно, что, правда, «великого и могучего», и никакая ирония тут неуместна), их не связывало. И все же в «лица не общем выраженье» Парижа они все, вместе взятые, были достаточно заметным мимическим жестом.
Первыми ее знакомыми стали русские женщины, вышедшие замуж за французов. С ними вместе Алька изучала французский язык. Потом начали завязываться случайные знакомства в местах, где русские проводили досуг или делали покупки: в книжных магазинах, русских ресторанах и клубах, в соборе Святого Александра Невского на улице Дарю.
Эмиграция первой волны оставила большое наследство в виде целых районов Парижа с сетью русских ресторанов, магазинов, церквей и гимназий. Эмиграция послевоенной эпохи — это была уже совсем другая история. Им, вкусившим сначала прелести советской диктатуры, потом ад Второй мировой и немецкого плена и чудом оказавшимся по эту сторону, вживаться в нормальную жизнь (уместная тавтология) было труднее. И все же они постепенно вливались в старую, закаленную первую эмиграцию и с благодарностью занимали в ней свое место. Эта «свежая кровь», несомненно, была полезна для старой русской диаспоры. А потом нахлынула слегка чумовая третья волна, и много, надо сказать, мусора вынесла она на французский берег. Алька же вклинилась куда-то между второй и третьей. С новыми знакомыми ей везло. Как-то незаметно она вошла в круг таких же, как и она, перелетных птиц, у каждой из которых была своя судьба, свои надежды, свои радости и горе.
Первые дни декабря погода в Париже была как в середине октября в Питере. Правда, улицы здесь убирали чаще и чище.
Сразу после занятий у Альки было важное и трепетное дело. Поморщившись на мелкий дождик, она добежала до музея д’Орсэ и нырнула в метро: сегодня погода явно не для прогулок. Альке надо было заскочить в ресторан «Петрушка», забрать посылку, которую с «верной» оказией прислали ей Ритка и Екатерина Великая. Это была первая такого рода весточка из дома, и Алька чувствовала, что волнуется. Как будто ей предстояла встреча с близкими людьми. По телефону Ритка продиктовала номер телефона и велела спросить Нину.
Алька доехала до «Сен-Лазара» и через несколько минут оказалась на улице Лабор. Дверь ресторана «Петрушка» была приоткрыта. Из-за стойки навстречу ей вышла красивая женщина, белизной и светлостью лица напоминающая Грету Гарбо, только без ее холодности. Нет, пожалуй, больше она походила на Алькину сослуживицу, корректора Верочку: ласковую, участливую и немного несчастную.
— Ведь вы — Аля, верно? Проходите. Я — Нина. Ваша посылка у меня. — И она протянула Альке нежную белую руку.
— Нина, какая вы красивая! — простодушно воскликнула Алька.
